Ермаков С.Э., Гаврилов Д.А. Священный Центр в традиции славян. М.: Вече, 2016. 336 с. ISBN 978-5-4444-5028-4

Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Древние боги славян. М.: Вече, 2016. 320 с. ISBN 978-5-4444-5021-5

Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Древние боги славян. М.: Вече, 2014. 320 с. ISBN 978-5-4444-2245-8

Гаврилов Д.А., Гаврилова А.С. Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь. (Исторические романы).  М.: Яуза : Эксмо, 2013.  736 c. ISBN 978-5-699-64805-4

Гаврилов Д.А., Гаврилова А.С. Смерть за смерть. Кара грозных богов. (Исторический роман). М.: Яуза : Эксмо, 2012. 384 с.  2012.  ISBN:978-5-699-57882-5

Гаврилов Д.А., Гаврилова А.С. Кровь на мечах. Нас рассудят боги. (Исторический роман). М.: Яуза : Эксмо, 2012.  416 с. ISBN 978-5-699-55492-8

Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля. М.: Яуза : Эксмо, 2012. 288 с. ISBN 978-5-699-54264-2

Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Древние боги славян. М.: Вече, 2011. 320 с. ISBN 978-5-9533-5364-9

Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Были и Небыли сказки. Очерки о необычном, обыденном и искусстве перехода между ними. М.: Ганга, 2011. 288 с. ISBN 978-5-98882-135-9

Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Ключи к исконному мировоззрению славян. Архетипы мифологического мышления. М.: Ганга, 2010. 256 с. ISBN 978-5-98882-102-1

Гаврилов Д.А. Трюкач, Лицедей, Игрок. Образ Трикстера в евроазиатском фольклоре. М.: Ганга, ИЦ «Слава!», 2009. 288 с. ISBN 978-5-98882-096-3

Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Опора Мироздания. Мировое Древо и Скала Времён в традиционной культуре. М.: Ганга, 2009. 288 с. ISBN 978-5-98882-085-7

Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. М.: Ганга, 2009. 288 с. ISBN 978-5-98882-081-9

Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Время богов и время людей. Основы славянского языческого календаря. М.: Ганга, 2009. 288 с. ISBN 978-5-98882-088-8

Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Боги славянского и русского язычества. Общие представления. М.: Ганга, 2009. 288 с. ISBN 978-5-98882-074-1

Русское языческое мировоззрение: пространство смыслов. Опыт словаря с пояснениями / сост. Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. М.: Ладога-100, 2008. 198 с. ISBN 978-5-94494-056-8

Гаврилов. Д.А. НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. М.: «Социально-политическая мысль», 2006. 272 с. ISBN 5-902168-81-3

Гаврилов. Д.А. Трикстер. Лицедей в евроазиатском фольклоре. М.: «Социально-политическая мысль», каф. истории соц.-полит. учений. филос. фак. МГУ им. М.В.Ломоносова, 2006. 240 с. ISBN 5-902168-72-4

Гаврилов Д.А., Егоров В.А. Наследие Арконы. М.: АСТ, 2005. 384 с. ISBN 5-17-027292-8

Гаврилов Д.А., Наговицын А.Е. Боги славян. Язычество. Традиция.* М.: Рефл-Бук, 2002. 374 с. ISBN 5-87983-054-3

_________________________________________

(список аннотаций будет пополнен в ближайшее время)

Священный Центр в традиции славян. Из аннотации издателя: «Центром Мира у многих народов, в том числе и у древних славян, были Мировое Древо или Мировая Гора. Они являлись центральной осью всего мироздания, в том числе и земли, и соединяли Мир людей с Миром богов и Подземным миром. Крона Дерева или вершина Горы достигали Мира богов на небесах, корни Древа или основание Горы уходят в глубь земли и соединяют Мир богов и Мир людей с Подземным миром, или Миром мёртвых. Таким образом, Древо Мира или Мировая Гора были основополагающими понятиями у славян и многих древних народов. Гора и Древо являлись ещё и лестницей, дорогой в любой из трех Миров. Авторы предлагаемой книги, на основе богатого фольклорного и исторического материала, реконструируют великий миф о Центре Мира у славян и их ближайших соседей».

Древние боги славян.  Эта книга освящена исследованию и реконструкции представлений славян о мире и Вселенной. Авторы убеждены, что заложенные на заре истории славян особенности мировосприятия продолжают в той или иной степени оставаться актуальными и сегодня. Понимание архаичных пластов традиционной культуры только и позволяет осмыслить ее во всей полноте и разнообразии, проследить пути взаимодействия народов. Помимо фольклорного материала в книге широко использованы разнообразные данные из области истории и сравнительно-исторической мифологии народов индоевропейской культурно-языковой общности. Отдельное внимание авторы уделяют пересечению христианских и языческих представлений, сложившихся в ходе христианизации племени русь и славян в последующий период двоеверия. (Издания 2011, 2014 и 2016 гг. по содержанию ничем не отличаются. Авторам не была предоставлена возможность исправить и дополнить их прежние воззрения на некоторый счёт).

Смерть за смерть. Кара грозных богов. (Исторический роман). Если смертный упорно и настойчиво, не щадя живота своего, шаг за шагом продвигается к заветной цели, бессмертные боги наградят его доброй Удачей. Если деяния человека противны божьему промыслу и обычаю предков, Удача оставит. И горе тому, кто лишился её! Уж двадцать лет минуло с тех пор, как пришли из-за моря на Ладогу да в Приильменье варяги во главе с Рюриком. Но истончилась его жизненная нить, оборвалась. Народу нужен новый герой! На самый край новгородских земель за сыном Рюриковым отправляются бесстрашные воины, чтобы призвать молодого князя продолжить великое дело отца. Многие опасности подстерегают дружинников на пути, не раз прольют они свою и чужую кровь… Будут ли в помощь им христианское смирение и языческая ярь? Суждено ли наследнику Рюрика быть справедливым владыкой? Достоин ли он стать новым правителем Славии? Даруют ли ему Высшие Силы добрую Удачу!? Наша книга об этом. (Авторская аннотация, существенно отличающаяся от издательской).

Кровь на мечах. Нас рассудят боги. (Исторический роман). Действие романа охватывает период 860-880-х гг. и разворачивается в Приильменье, древнем Киеве, у стен самого Царьграда.  Роман основан на малоизвестном историческом факте первого крещения днепровской руси – князя Аскольда и части его окружения – в 867 г. прибывшим в Киев посольством ромейского патриарха Фотия и базилевса Михаила III. Это событие зафиксировано в Никоновской (Патриаршей) летописи и у византийских авторов IX-X вв. Для кого-то крещение – надежда на новую духовную жизнь, для кого-то – лишь путь к личной выгоде. На столкновение языческих и христианских воззрений авторы смотрят сквозь призму непростых взаимоотношений главных героев повествования, сначала – отроков, а затем – дружинников, Розмича и Добродея.  (Авторская аннотация, существенно отличающаяся от издательской).

Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля. «Руси веселье пити. Не можем без того быти!» — если верить легендам, именно этот довод предопределил выбор князя Владимира в пользу христианства, которое в отличие от ислама не запрещало употребление хмельных напитков. Однако стоит ли сводить поворотный момент русской судьбы к историческому анекдоту? Ведь в славянской традиции священное опьянение не имело ничего общего с бытовым пьянством — это был сакральный ритуал, священнодействие, допустимое лишь в праздники и на поминках, но жестко ограниченное в обыденной жизни. Будучи даром богов — сродни небесному огню, живой и мертвой воде русских сказок, — «царь яр-буен Хмель» возвышал человека вровень с Бессмертными, приобщал к высшим истинам, открывал врата в иной мир, дабы узреть сокровенное и запретное. Не случайно Церковь осуждала «бражничество» («Пьяницы да не наследуют Царства Небесного»), подозревая в нем не просто способ «напиться и забыться», а жертвоприношение исконным богам… Прослеживая корни этого обряда от древних арьев, эллинов и скифов до германцев и славян, новая книга ведущих исследователей Языческой Руси не только реконструирует один из ключевых русских мифов, но и восстанавливает ритуалы священного опьянения и подлинные рецепты хмельных напитков наших предков.

Были и Небыли сказки. Очерки о необычном, обыденном и искусстве перехода между ними. Если вы полагаете, что книги-исследования непременно должны быть написаны занудным языком, за которым скрываются банальности, вы крайне ошибаетесь. В этой книге серии авторы страница за страницей старательно развенчивают подобное заблуждение, то удивляясь, то споря, но всё время двигаясь вместе с читателями по удивительному миру русских сказок, открывая их новые грани, поворачивая сказки под неожиданным углом, чтобы лучше понять то удивительное явление, которое называется «традиционное миропонимание». Вы полагаете, что сказки суть вымыслы? – Убедитесь в обратном! Вы любите сказки искренней любовью? – Тогда эта книга для вас, ибо вы непременно найдёте в ней нечто совершенно новое для себя.  «Эта книга – не о сказках как таковых. Она о том, частью чего являются сказки. Уже не первый год мы пытаемся осмыслить то, что сохранилось от древнейшего миропонимания наших предков, полагая его заслуживающим не только исследовательского интереса, но неотъемлемой частью восприятия окружающей действительности каждым человеком. Конечно, современная жизнь городского жителя, тем более обитателя мегаполиса, отличается от жизни человека даже XIX века, причём не сильно, а очень сильно. Что уж говорить о жизни людей тысячелетие назад?» — из авторского предисловия.

Ключи к исконному мировоззрению славян. Архетипы мифологического мышления. Эта книга действительно рассказывает о том, как видели мир древние славяне, а отчасти их соседи и родственники по языковой группе, о выражении уклада и мировосприятия в речи устной и письменной, в понятиях, мифах, преданиях, обычаях. О старших и младших, своём и чужом, Верхнем, Среднем и Нижнем мирах. Книга впервые для подобных изданий представлена в виде идеографического словаря, где понятия собраны в разделы по общему смысловому признаку. Это позволяет пользоваться ею и как обычным изданием, и как справочным пособием. Благодаря привлечению большого числа источников, многие слова и понятия раскрывают свои первоначальные значения, ныне во многом утраченные. Адресована широкому кругу читателей.

Трюкач, Лицедей, Игрок. Образ Трикстера в евроазиатском фольклоре. На материале ряда мифов, фольклорных и литературных текстов индоевропейских и азиатских народов в книге рассмотрена роль трикстера. Особое внимание уделено особенностям трикстера как культурного героя при смене социально-культурных эпох и мировоззренческих парадигм. Автор подходит к архетипу трикстера с неожиданной стороны, показывая удивительную значимость этого образа в традиционной культуре и в человеческой душе. Книга рекомендуется в первую очередь студентам, аспирантам, научным работникам специальностей «философия культуры», «этнопсихология», «религиоведение», но будет интересна и всем думающим читателям, заинтересованным в поисках глубинного смысла событий и идей.

Опора Мироздания. Мировое Древо и Скала Времён в традиционной культуре.  Здесь авторы рассматривают два основополагающих понятия традиционной культуры индоевропейцев, пару, известную как Мировое древо и Мировая гора. Авторы сознательно не предлагают готовых решений, но поднимают проблемы, важные именно сегодня. Иначе говоря, перед вами – отчасти экспериментальное издание, одинаково интересное как «физикам», так и «лирикам». Образы Перводрева и Первокамня рассмотрены в контексте как хорошо известных, так и совершенно неожиданных для многих читателей параллелей в области мифологии, психологии, этнопсихологии и современных точных наук. Книга богато иллюстрирована и включает не только теорию, но и своеобразную практику.

Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. Обычай пить хмельное на праздниках – вредная привычка или память о священнодействии, исполненном глубокого смысла? Уместно ли говорить о «мистерии» Мёда и Хмеля – двух важнейших составных частей обрядовых напитков наших предков и их сородичей? На обширных исторических, мифологических и других источниках авторы подробно рассматривают тему, приходя к неожиданным выводам, которые заставляют пересмотреть многие устоявшиеся представления о мифологии и духовной культуре индоевропейцев, истоках злоупотребления спиртным в России и первоначальном значении обычаев разных народов Евразии. Включены описания способов приготовления традиционных обрядовых напитков. Книга будет интересна широкому кругу читателей.

Время богов и время людей. Основы славянского языческого календаря. Авторы стремились на обширном историческом, этнографическом и естественнонаучном материале рассмотреть восточнославянский языческий календарь через призму традиционного миропонимания в целом. Это даёт возможность, сохраняя научный подход, по-новому осмыслить традиционный годовой круг. Особое внимание уделено пониманию значимости календарных событий для психологического и психофизического состояния современного человека, в первую очередь горожанина. Книга будет интересна широкому кругу читателей.

Боги славянского и русского язычества. Общие представления. Книга обращена к неравнодушным и думающим людям, которые предпочитают постигать истоки славянской и русской культуры с научных позиций. Авторы стремятся не столько предложить готовые ответы на вопросы о том, каковы были языческие боги наших предков, сколько побудить самостоятельно искать эти ответы, то есть размышлять, сравнивать и сопоставлять доступные документальные свидетельства, обращаться к подлинно научным материалам, а не довольствоваться тем, что предлагают ширпотребовские издания, научная ценность которых порою сомнительна. Для широкого круга читателей.

Русское языческое мировоззрение: пространство смыслов. Опыт словаря с пояснениями. Книга представляет первую и единственную в своём роде попытку обобщить на научной основе древнее и современное толкование мировоззренческих понятий русского язычества с учётом их взаимосвязей и соотношения друг с другом. Обращаясь к большому числу источников, авторы раскрывают смысловое наполнение слов, описывающих человека в его взаимоотношениях с миром и людьми. Это позволяет проследить изменения и даже искажения смысла ряда древних понятий во времени, а особенно сегодня.

Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. В книге проводится аналогия между базовыми мифологическими представлениями древних германцев и славян. Особое внимание уделено единству этой Северной Традиции. Рекомендуется студентам, аспирантам, научным работникам по специальностям: философия культуры, этнопсихология, религиоведение.

Лицедей в евроазиатском фольклоре. В книге рассматривается роль трюкача и лицедея на материале некоторых фольклорных и литературных текстов ряда индоевропейских и азиатских народов. Особое внимание уделено особенностям Трикстера как культурного героя при смене социально-культурных эпох и мировоззренческих парадигм. Рекомендуется студентам, аспирантам, научным работникам по специальностям: культурология, философия культуры, этническая психология, религиоведение.

Наследие Арконы.  Роман написан в жанре историко-героической фантастики. Один из героев повествования, наш современник, Игорь Власов вдруг узнает, что он – наследник старинного рода жрецов Велеса, бога мудрости, волшебства, властителя дикой природы, бога Нави.  Волею его Игорь переносится в 1168 год на остров Рюген. Здесь последний оплот северного язычества – город Аркона. Игорю, доверена особая миссия – спасти священные письмена волхвов. Роман основан на подлинных исторических событиях – взятие города Арконы датскими войсками и разрушение ими балтийских Дельф – храма Свентовита. Действие разворачивается на фоне крестового похода в земли западных славян, их трагической борьбы против иноземных захватчиков. Согнется ли древняя культура пред этой бедой? Уцелеют ли последние герои Арконы?  Об этом повествует вторая часть романа. (Здесь приведена авторская аннотация. Попсовая издательская не соответствует основному замыслу книги. При описании Арконы не стоит искать и полного исторического соответствия более прозаическим реальным событиям. Вещь ранняя и весьма сырая в плане языка, роман создан в 1996 году).

Боги славян. Язычество. Традиция. В книге приводятся обширные сведения о «славянских» богах. Подробно рассмотрена космогония древних славян и её связи с другими мировыми космогониями, в частности, с индоевропейской. Прослежено взаимовлияние славянской языческой традиции и христианства. Книга написана популярно, увлекательно, содержит много редких иллюстраций, и несомненно, представляла интерес на тот момент как для специалистов, так и для широкого круга читателей. * НО! Спустя столько лет многие взгляды авторов — с момента выхода этого научно-популярного изложения — претерпели весьма и весьма сильные изменения с учётом их знакомства с более широким кругом источников и первоисточников! Потому издание это ныне, 15 лет спустя, скорее артефакт истории, чем работа, которую мы могли бы рекомендовать к ознакомлению. Разве лишь с той целью, чтобы убедиться: «Всё течёт — всё меняется! Никто не обещал не умнеть!»

Многие из наших читателей, глянув на заголовок этой статьи[1], сочтут, что в него вкралась опечатка. Но это не так!

Аскольд и Дир, княжившие, если верить летописным текстам, в Киеве в середине IX века, представляют собой уникальное явление в истории славянских государств. Это единственный пример соправительства братьев. Причём братья никогда не действовали по отдельности. Они всегда только вместе. Прямо как сиамские близнецы. В летописном описании похода на Констанополь они вообще, практически, сливаются. Во всех списках Повести временных лет (ПВЛ) это выглядит так:

«Иде Асколдъ и Диръ на греки и прииде въ 14 лето Михаила цесаря».

Эту фразу принято переводить:

«Пошли Аскольд и Дир на греков и пришли к ним в 14 год Михаила цесаря».

Однако в действительности глаголы в этом отрывке стоят не во множественном, а в единственном числе. Во множественном было бы:

 «Идоста Асколдъ и Диръ на греки и придоста въ 14 лето Михаила цесаря».

В этом несложно убедиться, открыв ту же летопись под 1031 годом, чтобы прочитать описание похода Ярослава и Мстислава на Польшу:

«Ярославъ и Мьстиславъ собрасту вой многъ идоста на Ляхы и заяста грады червеньскыя опять и повоеваста Лядьскую землю и многы ляхы приведоста».

Сравните с «иде Олегъ на северяне», «иде Игорь на древляны», «иде Володимеръ на Болгары».

Вот такая неразрывная пара! Причём на первом месте всегда Аскольд, а Дир всегда второй. Он словно бы тень своего брата. Даже в описании их захоронения подробно сказано только об Аскольде:

«И убиша Асколда и Дира и внесоша на гору и погребоша и на горе еже ся ныне зоветь Угорьское иде ныне Олъминъ двор. На той могиле поставилъ церковь святого Николу. А Дирова могила за святой Ориною» (ЛЛ, 882 год).

Подробно об Аскольде, а о Дире только где-то «за святой Ириной». В связи с чем возникает вопрос, а два ли это человека? Что если был только один князь с двойным именем Аскольд Дир?

В поисках ответа на поставленные вопросы разберёмся сначала с происхождением братьев. Летопись называет их боярами Рюрика:

«И бяста у него (Рюрика) 2 мужа не племени его но бояринаи испросистася ко Царюгороду с родом своимъ. И поидоста по Днепруи идуче мимо и узреста на горе градок. И упрошаста и реста «чий се градок?». Они же реша «быша суть 3 брата Кий Щекъ и Хоривъ иже сделаша градокъ сь и изгибоша и мы седимъ родъ их платяче дань козаромъ». Асколдъ же и Диръ остаста в граде семь» (ЛЛ, 862 год).

Казалось бы, всё понятно и однозначно. Однако если обратиться к «Польской истории» Яна Длугоша, автора XV века, в распоряжении которого были не дошедшие до нас летописи, то обнаруживается, что его версия весьма отличается:

«Затем, после смерти Кия, Щека и Корева, их сыновья и потомки, наследуюя по прямой линии, княжили у русских много лет, пока такого рода наследование не привело к двум родным братьям — Оскальду и Диру» (Кн. I,122).

Так кем же были Аскольд и Дир?

Боярами Рюрика, или потомками Кия, законными киевскими князьями? Большинство историков предпочитают сведения летописи данным Длугоша, аргументируя свой выбор приблизительно так: «Длугошу нужно было обосновать польские претензии на Киев, поэтому он и объявил Аскольда и Дира потомками Кия, которого Длугош ранее объявил потомком выходцев из Польши».

Но в действительности, для Длугоша совершенно неважно, являлись или нет в действительности Аскольд и Дир потомками Кия. Польское происхождение самого Кия и так делает претензии поляков достаточно обоснованными. А вот для русских летописцев вопрос происхождения братьев наиважнейший. Одно дело, когда Олег изгоняет из Киева каких-то бояр, сидевших там не по праву, и совсем другое, если он убил законных князей. Ведь подобный поступок делает Игоря и всех его потомков банальными узурпаторами!

Итак, Аскольд и Дир — потомки Кия. А кто такой сам Кий? Иордан, остготский автор VI века, в сочинении «О происхождении и деяниях гетов» рассказывает следующую историю:

«Вероломному же племени росомонов, которое в те времена служило ему в числе других племен, подвернулся тут случай повредить ему. Одну женщину из вышеназванного племени, по имени Сунильду, за изменнический уход [от короля], её мужа, король [Германарих], движимый гневом, приказал разорвать на части, привязав её к диким коням и пустив их вскачь. Братья же её, Cap и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом. Мучимый этой раной, король влачил жизнь больного».

Этот предание давно уже сопоставляют с легендой о Кие, Щеке и Хориве. Братья и сестра росомоны у Иордана — братья и сестра русы в древнерусских летописцах. Сходство ещё более усиливается, если обратиться к «Старшей Эдде», одна из песен которой (а именно «Речи Хамдира») содержит ещё более подробную версию того же предания. В ней упомянут третий брат — Эрп, а сестра названа Сванхильд, от «сван» — Лебедь.

Сар в Эдде назван Сёрли, а вот Аммий — Хамдир. Совершенно очевидно, что у Иордана передана только первая половина имени, а вторая — опущена. Это позволяет сделать вывод, что перед нами не Хамдир, а Хам Дир, или, быть может, Гам Дир, так как здесь вполне опознаваемо славянское «гам» — шум. Замечу что «кий» — буквально «дубинка», что вполне могло быть прозвищем.

Итак, что же мы получим, если наша гипотеза верна? В начале династии Гам Дир — в конце Аскольд Дир. Вот и ответ на все вопросы. Дир — это родовое имя.

Литература:

1. Лаврентьевская летопись (ПСРЛ. Т.1). М.: Языки Русской Культуры, 1997. — (ЛЛ).
2. Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша» (книги I–VI): Текст, перевод, комментарий. М.: Памятники исторической мысли, 2004.
3. Иордан. О происхождении и деяниях гетов (Getica). CПб.: Алетейя, 1997.
4. Старшая Эдда. СПб.: Наука, 2005.

[1] Пивоваров С. Аскольд Дир // Информационно-аналитический вестник «Аномалия», 2015. №2. С.24-25.

 

Когда мы произносим, а произносим мы их частенько, хрестоматийно известные мысли Н.М. Карамзина и Н.В. Гоголя, давным-давно ставшие крылатыми афоризмами: «Смеяться, право, не грешно / Над тем, что кажется смешно!», «Чему смеетесь? – Над собою смеетесь!» – то ничего больше к ним не можем добавить… И добавлять-то не требуется!..

Что же – человеку свойственно смеяться надо всем. Над временем, над государством, над собой… Состояние пересмешника из карнавальной маски стало его органичной природой. Оно необходимо ему, как воздух. Без него он уже не представляет собственной жизни. Оно становится неотъемлемой частью любой мистерии и неизменной основной составляющей религии и мифологии. Объяснить это можно осознанием собственной греховности, присущим, безусловно, в меньшей степени античному, а в большей средневековому человеку.

Тягостное чувство личной греховности, возникавшее духовной антитезой идеальной модели святости, принятой за образец, не могло, в конце концов, не вылиться в эпатажное осмысление повседневной действительности, что в какой-то мере способствовало возникновению “института шутовства” в Европе и “института юродства” на Руси.

Сами “институты шутовства и юродства” как духовные проявления историко-культурного плана и как социо-структурные образования имеют огромное значение для изучения мирового культурного процесса в целом, не говоря уже о разделении на виды искусства и более конкретном делении на жанры.

Многим с детства приходилось слышать синонимы: скоморох, юродивый, Петрушка, Арлекин, Полишинель, Клоун… Действо перечисленных персонажей нередко именовали Буффонадой…

Ошибочно полагать, что шутовство и скоморошество – только профессия, занятие шута и скомороха в средневековой Европе и на Древней Руси. Это понятие значительно шире, чем его трактуют различные словари. Шутовство и скоморошество – образ жизни, мировоззрение практически любого средневекового художника. Природа скоморошества и юродства в средневековой Руси была точно такой же, как природа трубадуров, миннезингеров, менестрелей и вагантов средневековой Европы. Частные различия, обусловленные национальным своеобразием, жизненным укладом, не отменяют общих закономерностей развития названных направлений. Следовательно, необходимо рассматривать шутовство и скоморошество как исторические явления европейского масштаба. Это, как никто другой, понимал М. М. Бахтин – создатель поэтики карнавала и карнавализации…

Мы привыкли к традиционному изображению шутов. Когда мы произносим слово шут – сразу же перед глазами встает картинка: эдакий остряк-балагур в немыслимом колпаке с бубенцами. Три длинных конца колпака символизируют ослиные уши и хвост – атрибуты карнавальных костюмов во время римских Сатурналий и «ослиных процессий» раннего средневековья.

В карточных играх шут играет роль символа. В Таро, к примеру, шут — карта Старших Арканов (карта 0 в английской традиции, карта 22 — во французской). Занятно, что основным камнем преткновения в споре двух школ Таро — является именно нумерация карты «Шут». В стандартной колоде игральных карт существуют два Джокера. Это карты с изображением шута, которые в большинстве игр стандартной колодой могут заменить в комбинации любую другую карту по желанию играющего.

О существовании шутов как профессиональной касты допустимо говорить со времени родоплеменного общества. Плиний Старший упоминает царского шута («planus regius») описывая визит Апеллеса во дворец эллинистического царя Птолемея I. Тем не менее, как отмечал М. М. Бахтин, в основном определение шут ассоциируется с европейским средневековьем.

Шут – символическое зеркальное отражение, близнец, тень короля. Шуты воспринимались как люди, оставшиеся по божьей воле недоразвитыми детьми. Не только люди с актерскими способностями, но и люди с психическими заболеваниями зачастую зарабатывали шутовством средства к существованию.

Суфийские мистики издревле слагали притчи о Ходже Насреддине, который, возможно был шутом самого Тамерлана.

Все королевские дворы средневековья нанимали различного рода шутов, в умения которых входило музицирование, жонглирование, актерство и загадывание загадок.

Наибольшего расцвета институт шутовства достиг в период правления Елизаветы I Английской, современником и подданным которой был легендарный Уильям Шекспир, по сути, также являвшийся Шутом и Лицедеем.

C наступлением эпохи Просвещения и Реформации традиция найма шутов прервалась.

Если говорить про шутовство на Руси, то это, как уже мною указывалось выше – скоморошество, имеющее давние традиции.

Постоянный излюбленный персонаж русских сказок Иван-дурак (ср. – en. Fool, – en. Joker) часто противопоставляется Царю именно в качестве носителя некого тайного знания, кажущегося глупостью.

При русском барском доме или дворце содержались шуты, в обязанности которых входило развлекать забавными выходками господ и гостей.

При дворе русских царей, а после и императоров также содержались шуты. Известны придворные шуты Петра Великого – Иван Александрович Балакирев, вошедший в историю множеством рассказанных якобы им анекдотов, и Ян д’Акоста, которому за политические и богословские споры Пётр пожаловал остров в Финском заливе и титул «Самоедского Короля».

Во все времена и у всех народов шуты были мудрыми советниками королей. Они со знанием дела и весьма активно занимались политикой. Имя польского дворцового шута Станьчыка сохранилось в польском фольклоре как синоним острослова, высмеивающего текущие политические события. В период новой истории эта фигура стала символом для многих поляков.

Король Тонга Тауфаахау Тупоу V – первый в новейшей истории монарх, официально нанявший шута на королевскую службу. Шутом стал некто Джесс Богдонофф, призванный на эту должность в 1999 году. Сохранить должность ему, однако не удалось, так как в 2001 «шут» был уличён в серьёзных финансовых хищениях (параллельно Богдонофф занимал должность финансового советника короля) и вынужден был покинуть королевство.

Некоторые современные исследователи, на мой взгляд, вполне оправданно считают средневековых шутов также и носителями древних духовных традиций и тайных знаний.

Вот и книга Дмитрия Гаврилова «Трюкач. Лицедей. Игрок: образ Трикстера в евроазиатском фольклоре» – дерзкая исследовательская попытка осмыслить мировую мифологию с иных, не онтологических позиций, но, если быть точнее – стремление создать свою онтологию.

Кто такой Вакх? – Трикстер? – Трикстер. Кто такой Прометей? – Трикстер? – Трикстер. Не говорю уже о Дионисе и Гермесе (он же Меркурий), близком нам, атлантологам – Гермесе Трисмегисте (он же Тот Трисмегист, Атлант), Локи, Мефистофеле, Велесе, Бароне Субботе, Сунь Укуне, Тескатлипоке…

В эпических литературных памятниках и фольклоре есть великое множество примеров Трикстеров… Кто такие Гильгамеш, Зигфрид, Беовульф, Мерлин, король Артур, Гамлет Саксона Грамматика, Тиль Уленшпигель, Святогор, Илья Муромец, если не Трикстеры?..

Архетип Трикстера с течением времени значительно эволюционировал в контексте мировой литературы – Ахиллес, Одиссей, развеселая гоп-компания из поэмы Себастиана Брандта «Корабль дураков», Панург, Гамлет, великолепные шекспировские шуты – Оселок («Как вам это понравится»), Шут («Король Лир»), Тринкуло («Буря»), Башка («Бесплодные усилия любви»), Фесте («Двенадцатая ночь»), Ланчелот Гоббо («Венецианский купец»), Лаваш («Все хорошо, что хорошо кончается»), Йорик («Гамлет»), Шут («Тимон Афинский»), Пэк («Сон в летнюю ночь»), Терсит (комедия «Троил и Крессида»), Шут («Отелло»), Дромио Сиракузский и Дромио Эфесский («Комедия Ошибок»), Спид («Два веронца»); Фауст с Мефистофелем, Шико, Франкенштейн, доктор Джекил, Панночка, наконец, сам Воланд со свитою и Мастер с Маргаритою, Остап Бендер, альтист Данилов…

Музыкальная культура также изобилует образами шутов – это и Риголлетто – титульный герой оперы Верди, и Паяцы — действующие лица в одноименной опере (it. Pagliacci) Руджеро Леонкавалло, и Дагонет — шут Короля Артура в средневековых романсах…

C 2001 года в Москве, на сцене театра «Ленком» идёт последняя пьеса Григория Горина «Шут Балакирев» (постановка Марка Захарова). Прототипом главного героя является реальный исторический персонаж Иван Александрович Балакирев — придворный шут и слуга Императора Петра I и императрицы Екатерины I. Шут в трактовке Горина — это не просто остроумный лицедей, но и всеобщий любимец, вобравший в себя оптимизм народа, его отвагу и веселую удаль.

В России существует популярная рок-группа «Король и Шут», творческая философия которой основана на образе Шута, также группа использует русские фольклорные элементы и элементы европейской средневековой готики.

ХХ век открыл новые грани в образе Трикстера. Произошло это благодаря кинематографу. Ряды Трикстеров пополнили обаятельные герои Чарли Чаплина, Трус – Балбес – Бывалый – кинообразы, созданные Георгием Вициным Юрием Никулиным, и Евгением Моргуновым; Фантомас, Стэнли Ипкисс в маске бога Локи, капитан Джек Воробей из серии фильмов «Пираты Карибского моря», Джокер из фильма «Темный рыцарь», фотожурналист из фильма «Апокалипсис Сегодня», как и Рядовой Шутник (private Joker) из «Цельнометаллической оболочки», а далее различные невероятные монстры, которых не возможно перечислить при всем желании…

Архетип Трикстера прочно занял свое место в мировой культуре и без осмысления и осознания его духовного феномена невозможно получить полной картины достижений человечества…

О. О. Столяров, кандидат филологических наук,
доцент, член Союза Писателей России

Опубликовано:  Столяров О.O.  Природа Шутовства / Гаврилов Д.А. Трюкач. Лицедей. Игрок. Образ трикстера в евроазиатском фольклоре. М.: «Ганга», ИЦ «Слава», 2009. 288 с. С.5–10.

Справедливости ради следует оговориться, что в греческой мифологии амброзия — пища и благовонный состав для притирания (умасливания) богов Олимпа, а не напиток. Греки верили, что амброзия поддерживает бессмертие и вечную юность богов. Напитком богов изначально считали нектар, обладающий таким же действием. По описанию Гомера, нектар напоминал красное вино. Подобно амброзии, он имел сладостный аромат и давал бессмертие всем, кто его вкушал. Однако античные поэты, особенно позднего времени, случалось, меняли нектар и амброзию местами.

Вино же «сотворили бессмертные лучшим средством печали унять для людей, умиранью подвластных», — так выражают мнение древних греков Киклические поэмы VII в. до н. э. (Кипрские песни, 10(17), Эллинские поэты, 1999, с. 112).

Действительно, греки были убеждены, что гроздья винограда «дал людям Дионис к их ликованью и скорби» (Гесиод, Щит Геракла, 399–400). Согласно другому преданию, сладкое, благовонное, с запахом амброзии вино заструилось по палубе корабля, на котором Диониса держали в плену морские разбойники (Гомеровский гимн VII, «Дионис и разбойники», 35–43). Лозы обвили мачты того корабля и всюду повисли виноградные гроздья.

В.В. Вересаев в переводе Гомеровского гимна (Дионису, XXVI) употребляет сочетание «бог, хмелем и лавром венчанный». В исходном греческом тексте хмеля нет, а есть плющ. Тем не менее, поскольку виноград ветвится и вьётся вокруг опоры подобно и плющу, и хмелю, то принципиальную ошибку увидеть здесь трудно.

Отвлекаясь от основной темы и забегая чуть вперёд, обратим внимание читателей, как в приведённом отрывке русский поэт и переводчик чуть ли не на подсознательном уровне привнёс известный ему элемент приготовления хмельных напитков славянами в текст перевода с древнегреческого по аналогии. Здесь же уместно вспомнить, что некоего славянского языческого бога уподоблял греческому Дионису Стоглавый собор. На знаменитом Стоглаве было отмечено, что в народе русском издревле распространены обряды, связанные с приготовлением кваса, пива, вин. О том, что в 1551 г. в народе по-прежнему волхвуют при приготовлении хмельного и питии его, зажигая костры перед воротами и прыгая через них, говорится в главе «О еллинском бесновании и волховании и чародеянии»:

«93. Правило 61 и 62 святаго шестого собора святых отец возбраняет к волхвом ходити и запрещает православным християном поганских и еллинских обычаев и игор, и плясания, и плескания, и над делвами, сиречь над бочками, и корчагами квас призывающее, и грохочюще, и прочих неподобных дел творити. И о всем о том толк. 61 правило. Иже последуют поганским обычаем и к волхвом или ко обавником ходят, или в домы своя тех призывают, хотящий уведати от них некая неизреченная, такоже и кормящей и хранящей медведи или иная некая животная на глумление и на прелщение простейших человек, и иже в получай веруют и в родословие, рекше в рожданииы, и в обояния, и иже глаголются облаки гонящей, таковая творящим повеле святым собор 6 лет запрещения дали…<…> О том же еллинском бесовании тогоже правило 62. Каланты и вота, и врумалия еллински и греческим языком глаголется еже есть первые дние коегождо месяца, наипаче же марта месяца, празднование велие торжественно сотворяюще, и играния многая содевашеся по еллинскому обычаю. Се же собор всех сил и подобных сим играния творящих отметает и запрещает. Сице же и женская в народех плясания яко срамна суща и на смех и на блуд воставляющц многих. Такоже мужем и отроком женским одеянием не украшатися, ниже просто женская одеяния носити. Ни женам в мужеска одеяния облачатися, но комуждо подобная своя одеяния имети и от сего познаватися. Такоже неподобных одеяний и песней плясцов и скомрахов и всякого козлогласования и баснословия их не творити. Егда же вино топчют или егда вино в сосуды проливают, или иное кое питие сливают, гласование и вопль велий творят неразумнии по древнему обычаю еллинская прелести. Елиннскаго бога Диониса, пьянству учителя, призывают и, гласящи великим гласом, квас призывают, и вкус услажают, и пьянство величают». (Стоглав, 1862, с. 190–194, 179–180, 390–391, 399).

Последнее сопоставление, по-своему весьма забавное (так и видищь толпу вакханок в платочках и русских мужиков в вышитых рубашках в обличье эллинских сатиров), возвращает нас в античное Средиземье. Диониса также встречали хороводными плясками, надев свитые из плюща венки (Филодам, «Пеан Дионису» (Эллинские поэты, с. 392–394)).

Наш коллега А.Е. Наговицын ещё в 1998 году (в одной из своих статей из альманаха «Мифы и магия индоевропейцев») предположил: если Дионис увит листьями винограда, из которого делают вино, то славянский Ярило (а именно его могли назвать Дионисом на Стоглавом соборе умудрённые в эллинских текстах книжники), также бог всепобеждающей природы, украшен листьями хмеля, с помощью которого делают пиво. «Да умножит древесную поросль добрый Дионис, чистый светоч позднего лета…» («О богах», 153). (Пиндар, 1980). Виноградная лоза посвящалась Дионису Ленею, поскольку виноград давят в бочке (леносе)…

Несмотря на то, что уже во времена Платона было известно множество «книг Орфея», от огромной орфической литературы до нас дошли только два поздних памятника: сборник восьмидесяти семи «Гимнов Орфея» (Малая Азия, ок. 200 г.), составитель которого находился под влиянием стоицизма, Филона Александрийского и Платона, и «Орфические аргонавтики» (V в.). От прочих сочинений сохранились только фрагменты. Доступные нам пять гимнов Вакху-Дионису содержат всё те же черты дионисейских мистерий, что и более ранние источники, поэтому рассматривать их отдельно нет необходимости.

«Зевс царит над всеми, а Вакх царит и над Зевсом», — сказал Прокл, толкуя один из Орфических гимнов.

В самом деле, Дионис не просто бог виноделия и плодородия — он податель вдохновения, необходимого и богам, источник религиозного экстаза. Кстати, Дифирамб — это одно из имён Диониса и одновременно хоровое высказывание, выкрикивание, предельно эмоциональная декларация строк в честь бога (большей частью это делал человек, переодетый в сатира на празднике сбора урожая).

Дж. Дж. Фрезер в «Золотой ветви» писал: «Мы знаем Диониса, или Вакха, как олицетворение винограда и веселья, вызываемого виноградным вином. Экстатический культ этого бога с неистовыми танцами, захватывающей музыкой и неумеренным пьянством зародился, видимо, у грубых фракийских племен, известных своим пристрастием к вину. Ясному уму и трезвому темпераменту греков эти мистические учения и сумасбродные обряды были по сути своей чужды. Но если принять во внимание свойственную большинству людей любовь ко всему таинственному и склонность к высвобождению дикого начала, то мы поймем, почему этот культ, подобно пожару, распространялся по всей Греции до тех пор, пока бог, которого Гомер едва удостоил упоминанием, не стал популярнейшим богом греческого пантеона…» (гл ХLIII. Дионис).

«8(16). Пей же, о гость, ибо есть и в питье самом добродетель:

Тот из мужей, кто хмельного на пиршестве более выпьет,

Верно, со знанием дела приказывать прочим способен.

Муж ведь, который в бою и на пиршестве равно проворен,

Выдержит скорбеобильную схватку, когда лишь немногим

Храбрость дано проявить, устояв пред жестоким Аресом…

9 (17). Первая доля — Харитам и благомыслительным Орам,

С ними ж — шумливому богу — Вакху, что пир созывают,

Доля вторая — опять Дионису с Кипридой:

Лучшее тут для мужей совершается виноиспитье.

Пусть же две доли испивший возвратно направится к дому

С милого пира, дабы не случилось в дороге несчастья.

Если же кто устремится к той мере, что третья есть доля,

Во питии безудержном, година Глумленья с Безумьем

Злая тогда наступает, несущая людям несчастья…

11 (19) Ибо для смертных вино — от богов наилучший подарок.

Радостно, если оно согласуется с песнею всякой,

С пляскою всякой, а также со всякой любовной усладой.

Всякую скорбь изгоняет оно из груди человеков,

В меру когда его пить, и становится злом — коль сверх меры».

(Эллинские поэты, с. 123).

Это — отрывки из поэмы «Гераклия» Паниасида, дяди «Отца истории» Геродота, созданной в I половине V в. до н. э.

В рамках заявленного нами подхода к охмеляющим напиткам как средству связи с Иномирьем, уместно вспомнить и слова Алкея «вино — окошко в человеке» (Песни пирушки, Эллинские поэты, с. 351).

Любопытно, что и создание пива в I в. до н. э. также приписывали Дионису^[1]. «Воспитанный нимфами в Нисе Дионис стал изобретателем вина и научил людей выращивать виноград. Обойдя почти всю обитаемую землю, во многих странах сделал жизнь более приятной и удостоился за это повсюду многих почестей. Он же изобрёл напиток, изготовляемый из ячменя и называемый некоторыми “пиво”, не намного уступающий благоуханию вина. Изготовлять этот напиток Дионис научил жителей тех стран, где не может произрастать виноград» (Диодор Сицилийский. Историческая библиотека IV 2,5). То есть (коли доверять Диодору, конечно, что вовсе не обязательно) в число «учеников» Диониса вполне могли попасть и скифы, и праславяне…

Эллинам издревле был известен и кикеон — хмельной напиток, приготовлявшийся по типу болтушки^[2] из вина, лука, сыра и ячменной муки (зерна?) с прибавлением иногда меда и соли, кореньев и цветов, в том числе и мяты (Илиада, XI, 628-643, пер. Н.Гнедича).

Прежде сидящим поставила стол Гекамеда прекрасный,

Ярко блестящий, с подножием черным; на нем предложила

Медное блюдо со сладостным луком, в прикуску напитка,

С медом новым и ячной мукою священной;

Кубок красивый поставила, из дому взятый Нелидом,

Окрест гвоздями златыми покрытый; на нем рукояток

Было четыре высоких, и две голубицы на каждой

Будто клевали, златые; и был он внутри двоедонный.

Тяжкий сей кубок иной не легко приподнял бы с трапезы,

Полный вином; но легко подымал его старец пилосский.

В нем Гекамеда, богиням подобная, им растворила

Смесь на вине прамнейском, натерла козьего сыра

Теркою медной и ячной присыпала белой мукою.

Так уготовя напиток составленный, пить приказала.

Мужи, когда питием утолили палящую жажду,

Между собой говоря, наслаждались беседой взаимной.

Почти тот же напиток — из сыра, зелёного мёда, «ячной» муки, замешанных на вине — сразил спутников Одиссея в жилище Цирцеи. Причём хотя она и подмешала путешественникам зелья, скорее они упились, подобно свиньям, в которых и были превращены чаровницей  (Одиссея, X, 233–236.).

Поскольку ячменная «крупа» зачастую оказывалась поражена грибком, можно с известной — и очень большой долей! — осторожности предположить, что кикеон оказывал не только освежающее, но и, в ряде случаев, экстатическое (галлюциногенное) действие и мог употребляться с целью вызвать видения и явить богов.

Поскольку тоскующая по дочери Деметра, отведав подобного напитка, повеселела, можно допустить, что он содержал некий галлюциноген и, как нередко думают, был в ходу на Элевсинских мистериях. Да и сама Деметра, согласно Гомеровскому гимну ей, не рекомендовала совершать возлияний в свою честь чистым вином.

Известный психолог-юнгианец К. Эстес в книге «Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях» проводит любопытную и не лишённую внутренней логики славянскую параллель с эллинскими обычаями использования ритуального опьяняющего напитка. В известном сказочном сюжете о падчерице Василисе, попавшей в услужение к Бабе-Яге, та требует от девушки выполнения двух очень важных заданий:

«…Василисе велено разделить четыре субстанции: отделить хорошее зерно от гнилого и маковые семена от грязи. Куколка-интуиция [так у К. Эстес, в историческом контексте же куколка, скорее всего, домашний идол, эвгемерический предок, помогающий Василисе. — Авт.] успешно справляется с этой работой… Здесь гнилое зерно — символ с двойным смыслом. Напиток, который готовят из пораженного гнилью зерна, может производить опьяняющее и целебное действие. Есть злаковая болезнь под названием головня — довольно странный черный грибок, который можно увидеть в гнилом зерне; говорят, что он вызывает галлюцинации. Многие ученые предполагают, что в древнегреческих элевсинских священных мистериях участники употребляли галлюциногены, для приготовления которых используется зерно пшеницы, ячменя, мака или кукурузы. Кроме того, перебирание зерна — задание, которое дает Василисе Баба Яга, — связано со сбором лекарственных трав; и поныне в Северной, Центральной и Южной Америке можно увидеть curanderas, старых знахарок-целительниц, занятых этим делом. И в маковом семени, с его снотворным и успокаивающим действием, и в грязи, которую с древних времен используют для припарок и ванн, а в некоторых случаях и внутрь, мы тоже видим намек на методы и средства древних целительниц.

Это одно из самых замечательных мест во всей сказке. Свежее зерно, гнилое зерно, маковое семя и грязь — все это остатки аптеки древних знахарей. Эти средства используют в бальзамах, мазях, примочках и припарках, чтобы удерживать на теле другие целебные вещества. В метафорическом смысле это еще и лекарства для души: одни насыщают, другие успокаивают, одни вызывают истому, другие бодрят. Все это — грани циклов Жизни-Смерти-Жизни».

Литература:

Пиндар, 1980 — Пиндар. Вакхилид. Оды, фрагменты. — М.: Наука, 1980.

Стоглав, 1862 — Стоглав. — Казань, 1862.

Фрезер, 1980 — Фрезер Дж. Золотая ветвь. — М.: Издательство политической литературы, 1980.

Эллинские поэты, 1999 — Эллинские поэты VIII–III вв. до н. э. Эпос, элегия, ямбы, мелика. — М.: Ладомир, 1999.

Воспроизводится по изданиям:  Ермаков С.Э.,  Гаврилов Д.А. Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля. — М.: Яуза : ЭКСМО, 2012. — 288 с. — С. 32–42; Ермаков С.Э.,  Гаврилов Д.А. Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. — М.: Ганга, 2009. — 288 с. — C. 32–41.

^[1] В этом случае Дионис ещё и способствует колошению хлебов.

^[2] По словам Лукиана, Гераклит сравнивал вещный мир как раз с ритуальным напитком «кикеоном», который расслаивался на компоненты, если его постоянно не встряхивать (Фрагменты из Гераклита, 125).

Мышление и мировосприятие человека традиционного общества принято называть мифологическим. Это относится, конечно, не только к русским, к славянам и вообще индоевропейцам. Мифологическим мышлением и мировосприятием могут обладать люди разных культур и разных религий — при этом наравне с общими чертами в их картине окружающей действительности будет отчётливо проступать и ряд существенных различий. Но мы предполагаем далее говорить о древнейших доступных осмыслению пластах славянской духовной культуры и мировосприятия. Они естественным образом имеют общеиндоевропейские корни и при этом перекликаются с представлениями о мире и месте человека в нём многих соседних народов, в том числе относящихся к разным языковым группам.

«Мифологически» думали, да и по сей день продолжают думать люди во всём мире. При этом, как мы полагаем, подобный способ мировосприятия, видимо, присущ человеку изначально. Разрушение его приводит к разрыву тончайших связей между людьми и окружающим. Сегодня, в эпоху«конца информации», по меткому выражению Г. Джемаля, это словосочетание употребляется при каждом удобном случае, порою — неуместно.

Согласно философским словарям, мифологическое мышление — «архаич. стадия идеологии, представляющая собою синкретич. единство примитивных релит. идей, поэтич. творчества, зачаточного эмпирич. познания мира. Для М.[ифологического] м.[ышления] характерно невыделение человеком себя из окружающей природы, приписывание природным объектам человеч. черт и свойств; нерасчлененность в мышлении понятий субъекта и объекта, материального и идеального, пространственного и временного и т. д.; слабое развитие абстрактных понятий и сильное элементарно-чувственное восприятие; неразличение природы и культуры, то есть естеств. природных явлений и вещей, созданных руками человека. М.[ифологическое] м.[ышление] сыграло значит, роль в генезисе религ.[иозной] мифологии, философии, фольклора, повлияло на развитие лит-ры. М.[ифологическое] м.[ышление] исторически сосуществовало с науч. мышлением как два уровня познания и осмысления мира: в М.[ифологическом] м.[ышлении] преобладало эмоционально-интуитив.[ное] начало, в науч.[ном] мышлении логическое. М.[ифологическое] м.[ышлениея] продолжает существовать и в наше время, притом не только в обществах с архаич. обществ. структурой (племена и народности Австралии и Океании, Юго-Восточной Азии, Африки), но (в пережиточной форме) и в культуре высокоразвитых совр.[еменных] этносов».

На деле взглядов на сущность и роль мифологического мышления множество, их сторонники зачастую высказывают взаимоисключающие мнения о нём и о его значении в прошлом и в настоящем. Сторонники неумолимого прогресса ратуют за его окончательное изживание, радетели, напротив, возводят его на недосягаемую высоту Изначальной Истинной Традиции. Большинство же авторов сходятся во мнении, что мифологическое мышление проявляется в области духовной культуры, от особенностей мировосприятия (веры) до сказок и всех прочих видов устного народного творчества. Иначе говоря, справедливо будет сказать, что мифологическое мышление со всеми его особенностями есть и выражение мнения народа о самом себе, то есть определяет в конечном счёте самосознание людей.

Несколько слов об особенностях мифологического мышления.

«Мифологическое мышление или “логика мифа”, как его определяли А. Ф. Лосев, Я. Э. Голосовкер и другие исследователи — это деятельное осмысление окружающего мира, придание ему значений, установление между его явлениями определенных дологических, по определению Л. Леви-Брюля, связей» (Топешко, 2000, с. 17).

Указывают, что мифологическое мышление обращает внимание исключительно на мистические причины явлений, вещей и событий. Нам такое представление кажется не совсем верным. Более правильно сказать так: мифологическое мышление принимает во внимание существование скрытой стороны всего происходящего, чем она ни была обусловлена. Совершенно необязательно оно мистично, если только в современных проявлениях. Всё же мистика, в том смысле, как её сегодня понимают, — в большей степени порождение современной цивилизации, нежели архаических мифов.

Древнейший миф («древнейший, первоначальный», миф как таковой), выполняя задачу объяснения окружающего, позволяет выстроить множество связей, основанных не на физически-генетическом, но, скорее, на психологическом родстве между явлениями и событиями. Это даёт возможность построение совершенно иной, не основанной на формальной логике картины мира. Рассуждать, верны эти построения или нет, оставаясь только и исключительно на победившей рационалистической позиции, едва ли разумно. Нельзя исключить правильность каждого из подходов, и вот почему:

«Изучая духовные традиции, мы узнали, что они давно уже используют для восстановления всесвязности сознания особые языки… <…> Они являются языками нашего глубинного опыта, и если мы их знаем и обращаем особенное внимание на этот слой опыта, то тогда у нас намного быстрее происходит интеграция, мы намного полнее включаемся в коммуникативную ткань сознания именно теми гранями, которые необходимы для интеграции, восстановления, самосовершенствования» (Майков, 2004, с. 213).

В рамках мифа вещественное и невещественное не различаются, это их качество переносится на все вещи и события. Причинные связи между последовательными событиями также предстают в метафорическом, образном ключе. Существенно представление о том, что часть целого функционально тождественна ему самому.

Не менее важно противопоставление «своего» и «чужого». Мифологическое мышление представляет «чужое» не столько как «не своё», сколько как неупорядоченное, неокультуренное или несотворённое своими богами (в значительной мере понимаемыми как эвгемерические сущности). Именно здесь проходит граница между природным и культурным, в неразличении которого часто несколько свысока попрекают носителей мифологического сознания современные авторы. При этом качественная оценка и правила реакции на «чужое» у разных народов может быть неодинакова. Одной из общих черт, как ни удивительно, оказывается представление об иноплеменниках как о существах, обладающих волшебными способностями (вспомним «чухонских колдунов» у крестьян Русского Севера, веру в цыганскую магию у русских, украинцев и белорусов; даже австралийские аборигены видят в не-своих врагов и колдунов).

Ещё одной общей чертой, видимо, можно считать образ пространства (который мы постарались достаточно подробно рассмотреть в ряде наших предыдущих работ). Вернее, его организации как некоего центра (истока, первоначала) и периферии, которая по мере удаления от «нуля» всё более превращается в хаос.

Если бы современные реконструкции тех или иных форм древнего мировосприятия учитывали подобные особенности, они бы находили более явственный отклик в сердцах людей

Мировоззрение общества и даже отдельного человека не складывается независимо, всегда имеются взаимные влияния, конфликтные или обогащающие, оно всегда есть сумма множества частиц, которые в совокупности и образуют духовную культуру той или иной эпохи.

Древние представления интуитивно (?) предвосхитили многое, к чему приходит современная научная философия, и вместе с тем содержательно в корне отличаются от исканий современных философов. Ярче всего различия, — в первую очередь, фундаментального свойства — могут быть прослежены в конкретных образах, прежде всего, в представлениях о времени, пространстве, человеке и его месте в мире.

«Миф есть… символ», — мудро заметил А. Ф. Лосев. Для носителя мифологического мышления символом, то есть мифом, является весь мир. Человеку, который мыслит мифологически, присуща склонность видеть вокруг не просто явления природы или чудеса, творимые сверхъестественными существами. Вселенная видится ему сложным сочетанием волшебного, иномирного — и повседневного, обыденного. Сочетанием противоположностей, которое на деле есть неразрывное целое.

Перечислим значимые, на наш взгляд черты древнейшего — мифологического — миропонимания:

— осознание неотделённости человека (и людей) от мироздания в целом, представление о глубинном единстве всего мироздания. Это короткое утверждение столько раз обсуждалось, что нет нужды на нём останавливаться (подробнее см. Косарев, 2003);

— чёткое, хотя и по-разному проявляющееся в разных культурах, разделение мира и всего сущего на противоположности, которые в то же время являются неразрывными частями единого целого и не могут выжить друг без друга (так называемые бинарные оппозиции);

— вера в существование «сверхъестественных» существ, чьи возможности превышают возможности отдельного человека (боги, духи). Мир в целом чаще всего рассматривается как манифестация единого божества, как его тело. Впрочем, в язычестве важномтакже, что и человек может подняться до их уровня, встать с ними наравне, а то и превзойти (таковы легендарные отшельники в индуизме);

— убеждённость в существовании законов (принципов, установлений), которым подчиняются все части Мироздания — в том числе высшие существа (боги, духи). Зачастую эту убеждённость (а равно и веру в высших существ) с формальной точки зрения нельзя даже рассматривать как религию;

— принятие существования возможности волшебным путём влиять на мир и процессы в нём, от личного блага до макропроцессов, одновременно представление о том, что эта возможность накладывает на человека те или иные ограничения. В сущности, именно в подобном представлении, а не в неких сверхвозможностях человека, кроются основания древнейшей магии;

— особая роль ритуалов и праздников, которые понимаются как необходимость, содействие богам в деле поддержания закона и миропорядка, передаются из поколения в поколение и не могут быть изменены. Отсутствие «бессмысленных» действий. Суетные поступки людей преходящи, а творения богов подчинены иному ходу событий. Так же и то, что совершено людьми в подражание богам, божественным перводеяниям (образцам), приобретает иную ценность;

— отсутствие претензий на абсолютную истину (по крайней мере, в большинстве течений), сосуществование разных взглядов на неё. Боги (духи) одних могут быть более слабым, нежели боги (духи) других. Но и те, и другие вторичны по отношению к чему-то более общему, отстранённому от «суетных дел».

Для нас эти мировоззренческие установки служат своего рода ключами к пониманию корневых основ различных мифов. Не будет ошибкой считать их и краеугольными камнями древних культур.

Современное движение за возрождение древнейшего миропонимания развивается повсеместно в странах, где некогда оно было, образно говоря, выброшено на помойку истории. Какими бы причинами смена господствующего мировоззрения ни была бы обусловлена, исконные представления, конечно, не исчезали, не умирали (да, по нашему мнению, и не могли умереть, ибо были естественны и определялись условиями жизни и самой природой человека).

Вот одно из возможных объяснений: «Являясь огромным пластом культуры, средоточием мудрости народного опыта, древние мифы объективировали в себе систему идеалов, нравственных и мировоззренческих представлений, этнографических и общечеловеческих ценностей <…>

Под влиянием мифологии и выросших из нее архаического и героического эпоса, разных жанров фольклора, символики народной культуры и искусства у растущей личности может складываться проникнутая мифологическим мироощущением модель мира как образ, сквозь призму которого человек воспринимает мир, адаптируется к нему, соотносит себя с мирозданием и определяет свое место в нем» (Давыдова, 2009, с. 112).

Всё больше людей стремится вернуться к изначальному мироощущению, зачастую не сознавая этого. Тяга к природной вере вызвана всё более сильным ощущением близящегося краха; пониманием: что-то идёт не так; предчувствием: «Мир, как мы его знали, подходит к концу»; сопротивлением обезличиванию индивидуальности, усилиям по приведению всех и каждого — человека, рода, племени, нации, человечества — к некоему общему интеллектуально-духовно-культурному знаменателю… Эти факторы, это сопротивление, чаще всего неосознаваемое, порождают всевозрастающий душевный и духовный раздрай — массовый, заметим, — со всеми его внутренними и внешними «побочными эффектами».

И тут, в процессе поиска выхода из состояния индивидуального и массового раздрая, возникает вначале смутное, но постепенно крепнущее понимание: причиной происходящему — утрата корней, размывание понятий, забвение обычаев, подмена ценностей и т. д. Естественным следствием этого понимания становится обострённое, пристальное внимание к прежнему, Изначальному. Тогда-то — высверками ночных зарниц, полыханием северного сияния — вспыхивают старые, извечные вопросы: кто мы? откуда мы? и как жить нам дальше, чтобы выйти из состояния раздрая и вернуться к состоянию гармонии — естественной гармонии с самими собой, с нам подобными; наконец, с Миром во всей его целостности?

С другой стороны, есть, видимо, нечто очень верное в представлениях о природных мировых Силах и их олицетворениях — древних богах, многажды объявленных заблуждением и вымыслом, отринутых мановением некой дирижёрской руки, окрещённых «бесами», а затем переименованных и перелицованных на чужеродный лад… И тоска, неосознаваемая порою, по этому Нечто — это отнюдь не рафинированная кабинетная тоска по «золотому веку», в иерархии которого всё якобы было расставлено по своим местам…

Но оставим покамест обсуждение причин возрождения в стороне. Сегодня куда важнее, насколько и в каком виде жизнеспособно это движение. Ведь оно принимает разные формы и имеет очень разные проявления, включая и агрессивное чванство самозваной «элиты», и невнятный «этно-экологизм», и политические амбиции, и понимание необходимости серьёзных перемен в духовной жизни людей и общества в целом, и искреннюю тягу к утраченному в городских джунглях чуду.

Сейчас постепенно складывается нечто иное… Для кого это иное становится своего рода ролевой игрой (раз-раз, попрыгал через костёр, надев купленную через знакомых рубаху — и обратно, офис). Для кого-то даже сравнение с игрой покажется оскорбительным, хотя суть от того не изменится. Но всё же быть язычником означает прежде всего определённым образом мыслить и соответственно действовать.

Нет, современные природные верования по большей части не ролевая игра (та всё-таки, скорее, забава), но и не та древняя вера предков, за которую люди в своё время готовы были идти на смерть. Язычники древности едва ли поняли бы жизненные цели и ценности многих из тех, кто сегодня считает себя их наследниками.

Попробуем взглянуть на существующее положение дел непредвзято и как бы немного со стороны.

Большинство тех, кто прилюдно демонстрирует свою приверженность языческому мировоззрению, — горожане. Надо думать, они составляют подавляющее большинство. Жителям мегаполисов и даже небольших городов начала XXI века, даже тем, чьи деды ещё были сельскими жителями, в сущности, чужды повседневные заботы, тревоги и чаяния тех обитателей лесов, опушек, морских и речных берегов, к чьим взглядам на мир, верованиям и убеждениям они так искренне и истово стремятся вернуться.

В некотором смысле это стремление совершенно оправданно, ибо как же сложно обрести душевный покой и лад в жизни, заполненной погонею за деньгами, в убогой тесноте городских квартир и в условиях постоянного чужеродного информационного давления. Но таково уж наше, как говорят, «индустриальное» и «постиндустриальное» бытие. Оно лишено священного, лишено глубинного смысла, который — и большинство думающих людей чувствуют это — наполнял само существование наших предков. Настоящий живой человек, даже сам того не сознавая, хочет иного жизненного устроения. Вне зависимости, а то и вопреки своей национальной, социальной принадлежности и своим убеждениям. Каждый или почти каждый жаждет восполнить пустоту, возникающую на месте утраченного смысла. Каждый делает это как умеет. Отсюда, в том числе, пьянство, роковое пристрастие к наркотикам (неважно, химическим или музыкально-телевизионно-компьютерным). Отсюда — озлобленность и раздражение на всё окружающее. Мы словно бы утратили часть самих себя. Очень значимую часть. Основную.

Поэтому нам необходим миф, необходимы мифологические мерки, с которыми можно подходить к окружающему миру.

«Человек — точнее, “изучаемый, наблюдаемый человек” как одно из выражений понятия “другого человека вообще” — это не только одна из научно-философских фикций эпохи Просвещения. Это еще и сложный в своей композиции миф, непроницаемый для опыта современного антрополога или философа. <…>

…Миф не может быть старым или новым, только его контекст и интерпретация связаны со временем. Мифологичность — как неотрефлексированная тенденция научно-философской мысли к объективации и онтологизации “знания” как “человеческого”» (Пятигорский, 1996, с. 5).

Возможно, нам удастся вновь обрести утраченную часть, если мы сумеем проникнуть разумом и самой сутью своею в пространство естественной «основы основ» и сделать их неотъемлемой частью самого своего существа. Не отказываясь, однако, от совокупного (положительного, в первую очередь) опыта человечества в целом. Возможно, это даже не потребует от нас пересмотра ряда ценностей и поведенческих привычек — опять же, если мы хотим не просто играть в ещё одну игру. Такая смена не показушна, а сущностна и допускает множество вариантов проявления.

«Последнее время социологи, точнее экологи, пытаются выявить почти неуловимые связи между стереотипами культуры, закрепленными в мифах, играх, сказках, в живописном образе, и политико-экономическим самочувствием стран и народов. Например, крупнейший современный английский философ истории А. Тойнби сожалеет, что забыты традиции античной культуры, когда “природа оставалась богом”, а не превратилась в “природные ресурсы и промышленное сырье”. Стереотип культуры дает некоторую возможность употребления (и злоупотребления) богатствами природы, которую другой стереотип не дает или дает в меньшей степени <…> Сейчас же вдруг выяснилось, что непоэтическое отношение к миру, низкий уровень эстетического сознания, ограбление природы — может оставить человека не только без хлеба, но и без воздуха для дыхания. И в этой связи стало совершенно очевидно, что изгнание нимф и наяд, цветов и бабочек было не только эстетической потерей. Попутно терялось чувство природы, которое заставляло невольно беречь дерево, ручей, цветок и птицу» (Завадская, 1981, с. 7–8).

* * *

Увы, книги, посвящённые вопросам славянского язычества, как изначального, так и современного, в большинстве своём страдают одной бедой: в большинстве своём их авторы, при всей несомненной искренности, не знают или не учитывают объективных фактов и сведений о язычестве древности. А науки — в том числе о материальной культуре прошлого и традиционном мировоззрении — не стоят на месте, обогащая сокровищницу наших знаний о прошлом новыми фактами и открытиями, которые зачастую вынуждают нас пересматривать ряд привычных и, казалось бы, незыблемых представлений. Смешно видеть в народном христианстве русской (и не только русской деревни) XIX в. полное отражение древнего язычества. Наивно слепо доверять единичным из множества летописей и хроник, они нуждаются в проверке и перепроверке. По меньшей мере странно буквально воспринимать предания и мифы…

Да, некоторые открытия намеренно или по недомыслию замалчиваются; да, серьёзные научные труды выходят столь малыми тиражами, что порою их трудно отыскать. Но — разве это оправдание? Кто ищет, тот всегда найдёт.

Наше право и, наверное, святой долг — верить в величие предков, в мудрость и глубину их познаний о мире… С одною поправкою: такая вера не нуждается в подлогах и мистификациях… в страшненьких, сладеньких или возвышенных мифах — новоделах, за каждым из которых, если вглядеться, кроется чья-то та или иная, большая или малая корысть, на худой конец глупость. Не надо вымыслов и домыслов, основанных на обмане и самообмане, ибо они порождают обман и самообман. Вымыслы и домыслы задурманивают голову сторонникам и, обоснованно развенчиваемые недругами, дают им повод для нападок и на тех, кто придерживается совершенно иных подходов и взглядов. Так было, есть и будет — нравится нам это или нет.

Впрочем, россказни и околооккультные вымыслы можно бесконечно разбирать по косточкам, предъявляя доказательства их «новодельности» и вымышленности. Слепые не увидят. Глухие не услышат. Корыстные «не заметят». Фанаты отвергнут.

Мы же обращаемся к тем, кто искренне стремится постичь смыслы, — и сами стремимся и стараемся их постичь. Ведь всегда были и пребудут те, кто готов думать, размышлять и искать Настоящее. Совместный поиск обогащает и возвышает. На этом пути не избежать ошибок, но не признавать их, меняя под давлением новых открытий свою точку зрения, просто глупо.

«Своеобразной особенностью верующего в Разум и в технический прогресс человека является его историческое восприятие. “История цивилизаций продолжается всего несколько тысячелетий, в то время как первобытные культуры – очень древние”…

И тем не менее “для Западной Европы привычна схема: высокоразвитые культуры совершают свой бег вокруг нас, как вокруг мнимого центра всех мировых событий <…> А ведь “новое время” насчитывает столько же столетий, сколько “древность” тысячелетий <…> Европейцы представляют историю в виде ленточного червя, стараясь сообщить ей направление, которое точно выводит к позиции авторов. В результате тысячелетия измеряются понятиями гуманности, счастья большинства, экономической эволюции, научного миросозерцания и т.д. Когда стремления чуждых нам эпох под это не подходят, исследователи доказывают, что народы заблуждались или не умели достигнуть истины”.

Лишённому стабильности, быстро эволюционирующему цивилизованному обществу непрерывно приходится многое менять — от предметов обихода до политических систем. Устаревшее совершенно выходит из употребления, но общество не хочет с ним расстаться. Мёртвым грузом для подавляющего большинства населения стоят памятники с высеченными на них именами усопших, библиотеки и музеи, в которых накоплены факты, интересные ограниченному кругу людей, факты, которым не суждено было бы сохраниться в народной памяти.

Мы любим всё хранить, невольно пытаясь компенсировать отсутствие реальных традиций, создавая, быть может, иллюзию постоянства, в котором, вероятно, нуждаемся бессознательно. В первобытном обществе всё было живым: многое функционировало десятками тысяч лет, а то, что всё-таки отживало, пропадало бесследно» (Лютова, 2009).

Пока есть человек, а мир таков, каков он есть, подлинною силою будут обладать только те ценности, что соответствуют изначальным законам мира. Именно их необходимо извлекать из мнимого небытия и возводить на уровень признанных обществом. Поэтому мы — за осознанное созидание, за повседневное использование родовых и природных ценностей, и не только для себя самих, но для всего нашего народа и страны в целом. Путь взаимообогащения народов ценностями нематериального культурного наследия, понимаемыми не только как технологии, ремёсла или прикладное искусство, а и более широко — как представления о мире, Вселенной, взаимоотношении человека с ними (что находится в полном согласии с международными документами о нематериальном культурном наследии) — путь к решению многих проблем современного общества. Один из путей выхода из кризиса. Мы обращаемся к древнейшим пластам культуры, ибо они не столько исчезли, сколько видоизменились. Тем более важно увидеть, осознать эти изменения. Вдруг (а это почти наверное так) утрачено, выпало из осознания, нечто существенное, стержневое. Однако оно продолжает влиять на нашу повседневность — и мы оказываемся бессильны отыскать пути, которые пройдены за много веков назад. Настоящие духовные ценности не берутся из ниоткуда и не исчезают, нравится это кому-то или нет.

В традиционных обществах социальные явления «…не изолированы; каждое явление содержит в себе все нити, из которых состоит социальное полотно. В этих совокупных социальных явлениях, как мы предлагаем их называть, все виды общественных институтов (образований) находят своё одновременное выражение: религиозное, юридическое, нравственное и экономическое» (М. Мосс, «Essai sur le don», 1925). Поэтому природные, общественные, семейно-родовые и личные ценности только тогда настоящие, когда пронизывают все уровни бытия, как повседневного, так и связанного с горними сферами.

Литература:

Завадская, 1981 — Завадская Е.В. Ци Бай-ши. М., 1981.

Давыдова, 2009 — Давыдова С. Д. Мифологическая модель мира в целостном воспитании младших школьников // Педагогическое образование. – 2009. – № 2. – С. 108–118.

Косарев, 2003 — Косарев М. Ф. Основы языческого миропонимания. – М.: Ладога-100, 2003.

Лютова, 2009 — Лютова С. Н. Традиционные культуры и проблема глобализации // Перспективы цивилизации. Философские проблемы: Сборник статей: учеб. пос. МГИМО (У) МИД России; Кафедра философии / под общ. ред. проф. Г. Ф. Хрустова, проф. А. В. Шестопала. – М.: МГИМО – Университет, 2009. – С. 301–346.

Майков, 2004 — Майков В. В. Шаманская терапия с трансперсональной точки зрения // Материалы международного интердисциплинарного научно-практического конгресса «Сакральное глазами “профанов” и “посвященных”»: Москва. 21–30 июня 2004 г. – М.: Ин-т этнологии и антропологии РАН им. Н. Н. Миклухо-Маклая, 2004. – с. 208–218.

Пятигорский, 1996 — Пятигорский А. Мифологические размышления. Лекции по феноменологии мифа. – М.: Языки русской культуры, 1996.

Топешко, 2000 — Топешко И.Н. Культурно-мифологическая концепция происхождения языка / «Новые» и «вечные» проблемы философии. Новосибирск, 2000. – С. 16–30.

Очерк опубликован в книге:  Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Ключи к исконному мировоззрению славян. Архетипы мифологического мышления. – М.: Ганга, 2010. – 256 с. – С. 7–21.

IX мандала Ригведы полностью состоит из гимнов богу Соме. Как отмечают специалисты, все они в основном «связаны с ритуалом приготовления амриты – напитка бессмертия богов – из некой растительной жертвенной субстанции». Язык гимнов столь глубоко символичен, что бог Сома и сок-сома (опьяняющий напиток) иногда почти неразличимы. Смысл слова или имени «Сома» от гимна к гимну меняется. Это и древнее растение, и сок такого растения, и изготовленный из него крепкий опьяняющий напиток, которому приписывались чудодейственные свойства, а также Луна и божество Луны.

«Мы можем особенно ясно различить модель “луна – вода – растительность” в религиозной природе некоторых напитков божественного происхождения, таких как индийская сома и иранская хаома; они даже были возведены в божества – самостоятельные, хотя менее важные, чем главные боги индоиранского пантеона. И в этом божественном напитке, дарующем бессмертие всем, кто его отведает, мы можем узнать святость, которую он воспринял от Луны, воды и растительности. Эти напитки в высшей степени “божественны”, ибо превращают жизнь в абсолютную реальность – или бессмертие. Амрита, амброзия, сома, хаома и остальные – все имеют небесный прототип, который пьют только боги и герои, но подобная же сила присуща и земным напиткам – соме, которую пили индийцы в ведические времена, вину дионисийских оргий. Более того, эти земные напитки обязаны силой своим соответствующим небесным прототипам. Священное опьянение позволяет приобщиться – пусть мимолетно и несовершенно – к божественному способу существования; оно фактически достигает парадокса – владеть одновременно полнотой существования и становлением; быть одновременно динамичным и статичным. Метафизическая роль Луны заключается в том, чтобы периодически умирать и все же оставаться бессмертной, претерпевать смерть как отдых и возрождение, а отнюдь не как финализм. Такую судьбу и пытается человек завоевать для себя во всех обрядах, символах и мифах, в которых, как мы видели, священные ценности Луны сосуществуют со священными ценностями воды и растительности – заимствуют ли эти последние свою святость у Луны или составляют самостоятельные иерофании. В любом случае перед нами – целостная реальность, источник силы и жизни, из которого либо из его сущности, либо в результате его благословения происходят все живые формы» (Элиаде, 1999).

Обрядовые опьяняющие напитки, таким образом, воспринимаются в ведической традиции как порождение небес и проявления неких божественных сил или сущностей.

«9-я ха (глава) “Ясны” [“Хом-яшт”] – посвящена прославлению Хаомы (среднеперс. Хом). В Авесте Хаома – триединый образ: наркотический ритуальный напиток: растение, из которого его изготавливали; и божество – персонификация растения и напитка. В “Ясне” 9 Хаома формально выступает только как антропоморфное человекоподобное божество, однако фактически в разных фрагментах подразумеваются разные ипостаси Хаомы. Культ хаомы и обычай ее ритуального употребления восходит к эпохе индоиранской общности» (Рак, 1997).

Особо следует указать, что в обеих традициях – как и в йогических текстах – ритуальный опьяняющий напиток противопоставляется всем другим хмельным «“альям, притупляющим разум”, будящим в человеке “гнев и неистовство”. По-видимому, воздействие напитка хаомы–сомы на организм человека было одновременно и тонизирующим, и раскрепощающим сознание – стимулирующим ассоциативно-образное восприятие действительности: в Ведах говорится, что “как наездник погоняет лошадь, так сома возбуждает песню” – т. е. вдохновляет на декламацию гимнов-молитв (канонических, но с элементами импровизации)» (Там же).

Отношение к почитанию напитка менялось в ходе религиозных реформ. После одной из них, связываемой с именем Заратустры и окончательно расколовшей индоиранцев, хаома-напиток стал «омерзительным» (Ясна, 48.10), что, однако, не привело к исчезновению древнего культа.

Имена в честь Хаомы и официальные ритуалы с хаомой засвидетельствованы в период правления Дария I (522–486 гг. до н. э.). В дальнейшем наступает расцвет: «Младшая Авеста» приписывает Заратуштре восхваление и воспевание Хаомы – растения, напитка и божества; Хаома именуется «прекрасной», «врачующей», «наилучшей из всего, что есть в телесном мире» (Рак, 1997).

«Последовательность приготовления сомы, реконструируемая по гимнам Ригведы, такова:

1) Предварительное замачивание, когда стебли сомы кладут в воду и держат их там, пока они не разбухнут;

2) Выжимание сока давильными камнями (не исключено, что в древнем ритуале могли также использоваться две давильные доски). При простом выжимании инструментами были ступка и пестик;

3) Пропускание выжатого сока через цедилку из овечьей шерсти, где он очищался от волокон – центральный момент ритуала – и стекал в специальные деревянные сосуды;

4) Смешивание выжатого сока с водой, что делало его вкус менее резким;

5) Смешивание выжатого сока с обычным или кислым молоком…» (РВ, IX–X, с. 355, комментарии).

Судя по древнеиранским текстам, растение хаому тоже сперва замачивали в воде, затем толкли в ступке, выжатый сок смешивали с молоком и ячменными зернами и – что существенно в рамках основной темы нашего исследования – оставляли выбраживать несколько дней.

Источниковеды прослеживают истоки ритуала приготовления хаомы до утраченного в целостном виде древнейшего мифа о том, как боги убили бога Хаому–Сому, расчленили его тело и из растёртых останков (или из его крови) изготовили напиток бессмертия. Отголоски этого мифа (или параллели к нему) обнаруживаются в скандинавской мифологии в связи с судьбой и гибелью мудреца Квасира.

У древних арийских племён племенной вождь, который был одновременно и главным жрецом при отправлении ритуалов и культов, назывался кави (кавай). В индоиранскую эпоху термин «кави, кавай» имел другое значение «стихотворец-прорицатель». Такие люди относились к особому разряду жрецов. Пребывая в состоянии ритуального опьянения хаомой во время жертвоприношения, кави импровизировал молитвенный гимн, призывающий божество. Заметим, кстати, что авестийское «кави» этимологически родственно русскому «чуять». Так мы получаем некий дополнительный штрих как к пониманию социальной структуры общества арьев-кочевников, так и данные для осмысления роли изменяющих восприятие веществ на разных этапах развития такого общества.

В.Н. Топоров полагает, что «один из галлюциногенных эффектов хаомы состоял в изменении (или даже “перевернутости”) восприятия пространственно-временных и субъектно-объектных отношений. На мифологическом уровне этому могли соответствовать такие парадоксы, как одновременное нахождение хаомы на небе и на земле и особенно совмещение в Хаоме ипостасей бога <…>, жреца, приносящего ему жертву, и самой жертвы» (Топоров, 1992, с. 579).

Вхождение в иную реальность посредством хмельного напитка было прерогативой не одного только жреческого сословия. По свидетельству М. Элиаде, «иранские тексты часто упоминают о “волках на двух ногах”, о членах определенных “Männerbunde”^[1]. Там даже утверждается, что «волки на двух ногах вредоносней, чем волки на четырех”. Тексты называют их “Keresa” – воры, бродяги, промышляющие по ночам. Особенно подчеркивается тот факт, что “они питаются трупами”, при этом не исключается возможность настоящих каннибалических пиршеств. Однако в данном случае, похоже, речь идет о расхожем клише, используемом сторонниками Заратустры в полемике с членами этих “Männerbunde”, которые в угоду своим церемониалам терроризировали села, и чей образ жизни полярно отличается от быта остальных иранских крестьян и пастухов. Во всяком случае, встречаются упоминания об этих экстатических оргиях, о некоем пьянящем напитке, облегчавшем превращение в зверя^[2]. Среди прародителей Ахеменидов фигурировало семейство Saka haumavarka, чьё имя трактуется специалистами как: “Те, кто превращаются в волков (varka), в момент экстаза, вызванного сомой (hauma)” (Элиаде, 1991).

Изготовление сомы сопровождалось декларированием стихотворных молитв. Ритуал жертвоприношения сомы – один из основных в Ригведе, с ним связано большое число входящих в неё гимнов. Вот один из них, где говорится об употреблении напитка самими богами.

1. Выпущены соки, как обычай велит,

На путь истины – дивные,

Знающие дорогу свою.

2. С потоком сладости мчит вперед,

Ныряет в воды великие,

Жертва из жертв, достойный хвалы.

3. Впереди запряженной речи мчит.

Бык в сосуде ревет^[3] деревянном.

К сиденью мчит – истинный жертвенный дар.

4. Когда растекается провидец вокруг,

В силы рядясь, мужские и провидческие,

Победитель, он жаждет солнце завоевать.

5. Очищаясь, он берет в осаду врагов,

Как царь племена супротивные,

Когда жрецы дают движенье ему.

6. Любимый по овечьей цедилке кружит,

Пламенно‑рыжий^[4] в сосудах сел деревянных.

С молитвой соперничает певец.

7. К Вайю, Индре, Ашвинам идет

Он со своим опьянением,

С радостью – по законам его.

8. Волны сладости, очищаясь, несут

Митру с Варуной, Бхагу,

Всю его мощь сознав.

9. О два мира, подайте богатства нам,

Чтобы наградой сладости завладели мы!

Славу, сокровища завоюйте нам!

        (РВ, IX, 7).

В более поздних классических текстах сохранился миф о пахтании (взбивании) молочного Океана (Млечного Пути) богами с помощью Мировой горы (Меру-Мандары) и Мирового Змея (Шешу) ради обретения амриты – напитка бессмертия. Здесь очевидна двойственность, одна из древнейших бинарных оппозиций, ибо в некое целое единое смешиваются нектар бессмертия Амрита и яд Калакута. Быть может, это происходит по той причине, что в пахтании принимают равное участие и асуры, и дэвы. Лишь вездесущий Шива, который одновременно является и создателем, и разрушителем мира, способен выпить неожиданно полученный яд и спасти своё творение:

«90. Ядоглотатель, лучший сура, пьющий сому, владыка марутов (Рудра); Пьющий амриту, ты – преходящего мира великий бог, сонма богов властитель;

91. Пьющий огненный яд, пьющий смерть, пьющий молоко, пьющий сому; От стекающего мёда ты первый испиваешь, ты ведь пьешь ранее блаженных…» (Махабхарата. Шивасахасранама).

Итак, особое право употребления опьяняющих напитков издревле приписывали высшим богам. Ведические арии и их наследники на протяжении долгого времени расценивали эту возможность как несомненное благо. Богат и удачлив тот смертный, кто отведает божественного напитка, ибо так он станет богоравным.

Литература:

Авеста, 1997 – Авеста в русских переводах (1861–1996) / под. ред. И. В. Рака. – СПб. Журнал Нева – РХГИ, 1997. – 480 с.

Бонгард-Левин, Грантовский, 1983 – Бонгард-Левин Г. М., Грантовский Э. А. От Скифии до Индии. – М.: Мысль, 1983. – 124 с.

Рак, 1997 – Рак И. В. Хаома // Авеста в русских переводах (1861—1996) / сост. прим. и ред. И. В. Рака. – СПб., 1997, – 480 с.

РВ – Ригведа. Мандалы IX—X. – М.: Наука, 1999.

Ригведа, IX, 112 // Древнеиндийская философия. Начальный период: переводы с санскрита / пер. В. А. Кочергиной; подг. текстов, вст. статья и ком. В. В. Бродова. – М.: Мысль, 1972.

Топоров, 1992 – Топоров В. Н. Хаома // Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2 т. / под ред. С. А. Токарева. – М., 1992. – Т. 2. – С. 579.

Элиаде, 1991 – Элиаде М. От Залмоксиса до Чингиз-хана // Кодры. – 1991. – № 7.

Элиаде, 1999 – Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения. – М.: Ладомир, 1999. – 488 с.

Воспроизводится по изданиям:  Ермаков С.Э.,  Гаврилов Д.А. Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля. – М.: Яуза : ЭКСМО, 2012. – 288 с. – С. 23–32; Ермаков С.Э.,  Гаврилов Д.А. Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. – М.: Ганга, 2009. – 288 с. – C. 23–32.

Примечания:

^[1] Männerbunde – «мужские союзы» (нем.), древние тайные общества.

^[2] Древние германцы называли воинов-зверей berserkir, буквально, «воины в шкуре (serkr) медведя». Известны также ulfhedhnar «люди в волчьей шкуре» и др.

^[3] В специальном сосуде сому смешивают с водой. Соки сомы очищают, пропуская через цедилку или сито, непременно сделанные из овечьей шерсти.

^[4] Ритуальные тексты разрешают в качестве «заменителей» сомы применять зёрна ячменя, некоторые сорта пахучих трав и т. д. (Бонгард-Левин, Грантовский, 1983, с. 116). Согласно Авесте и Ригведе, хаома–сома – золотистого или жёлтого цвета, имеет побеги, растёт в горах. Однозначно отождествить хаому–сому с реальным растением не удаётся. Среди претендентов называют вереск, белену (Salvia Persepolitana), коноплю, ревень, молочай, уже упомянутую эфедру, особый сорт ячменя и даже мухоморы.

С именем чудесного северного кузнеца Вёлунда, созвучным этрусскому Велхансу[1], читатель встречается в «Песне о Вёлунде», одной из тех, что относят также к собранию «Старшей Эдды» и считают древнейшей.[2] У этого кузнеца уже нет тех черт демиурга. Но в Северной Традиции искусство Вёлунда — создания оружия и талисманов — одно из первейших. И потому подробно разберём этот миф.

Сперва об имени Вёлунда. Как отмечает В.Н. Топоров, к корневой основе wal-, кодирующей понятия «нижний мир», «царство мёртвых», «подземный луг-пастбище», восходят обозначения мифологических персонажей, интерпретируемых в контексте «основного» мифа как «противник Громовержца»: ср. др.-инд. Varuna, Vrtra, Vala, лит. Vels, Vielona, velnias, лтш. veins, слав. Velesъ/Volosъ, др.-исл. Vоlundr, свн. Wieland, Wielant.[3]

Если предположить, что Veln-, как анализирует Топоров, присутствует в имени противников Громовержца, и в самом деле указывает на ссору и даже поединок с таковым, то заменителем бога Грома в мифе о Вёлунде является представитель светской власти — конунг (Нидуд, Нидунг), наказывающий кузнеца с ярковыраженными хтоническими чертами и представителя племени великанов (ср. традиционное наказание Зевсом титанов и гигантов — поколений, предшествующих олимпийским богам). Кузнец же, со свойственной хтоническому противнику Громовержца хитростью, противостоит ему, проявляя черты не только культурного героя и демиурга, но и Трикстера.

В норвежской «Саге о Тидреке (из Берна)», созданной где-то в середине XIII века и посвящённой деяниям Дитриха Бернского (т.е. остготского короля Теодориха Веронского, 471–526 гг.), рассказывается в прозаическом ключе среди прочего и о чудесном кузнеце Виланде[4], отце сподвижника Дитриха — Витеге:

«…В незапамятные времена в Зеландии мирно жил могучий великан Вате: пахал землю, выращивал хлеб и воспитывал сыновей. Когда старшему сыну Виланду минуло девять лет, отдал его отец в ученики знаменитому кузнецу Миме (т.е. Мимиру). Многое перенял мальчик у старого опытного мастера. Спустя три года отец взял сына домой. Виланд к тому времени стал искусным кузнецом и превзошёл в этом деле всех мастеров своей страны.

Тогда же прокатилась молва о двух карликах-цвергах, живших в горе; славились те карлики умением обрабатывать залежи руд и драгоценных камней. Из железа, золота и серебра делали они превосходное оружие, драгоценную утварь и чудесные украшения. Решил Вате отвести своего сына к цвергам: не сыскать было лучших мастеров ни меж людей, ни меж великанов…»

Обращает на себя внимание происхождение Виланда от великана Вате. Согласно литературному памятнику немецкого героического эпоса «Кудруна» (сама поэма относится с XIV веку, но опирается на прозаический текст XIII века), Вате могучий старый рыцарь из Страны Бурь, т.е. в оригинале морской великан, наставник короля Хетеля, воспитатель и его детей (Хедина по «Младшей Эдде»), Старик Вате непревзойдённый боец на мечах и искусный врачеватель, по мощи он превосходит разом 26 воинов. Миме(р), т.е Мимир (эддический дядя самого Одина), в «Саге о Тидреке» оказывается искуснейшим кузнецом (см. также «Прорицание вёльвы», 7), тогда как он и само средоточие мудрости Асгарда.

В «Младшей Эдде» кузнечное искусство асов пригодилось им при обустройстве Асгарда: «Тогда спросил Ганглери: «Что предпринял Всеотец, когда строился Асгард?». Высокий отвечает: «Сначала он собрал правителей мира, чтобы решить с ними судьбу людей и рассудить, как построить город. Было это в поле, что зовётся Идавёлль, в середине города. Первым их делом было воздвигнуть святилище с двенадцатью тронами и престолом для Всеотца. Нет на земле дома больше и лучше построенного. Всё там внутри и снаружи как из чистого золота. Люди называют тот дом Чертогом Радости. Сделали они и другой чертог. Это святилище богинь, столь же прекрасное, люди называют его Вингольв. Следом построили они дом, в котором поставили кузнечный горн, а в придачу сделали молот, щипцы, наковальню и остальные орудия. Тогда они начали делать вещи из руды, из камня и из дерева. И так много ковали они той руды, что зовется золотом, что вся утварь и всё убранство были у них золотые, и назывался тот век золотым, пока он не был испорчен женами, явившимися из Ётунхейма».

Самыми искусными кузнецами являются цверги и альвы (как нижнего мира — из Свартальвхейма, так и вышние — из Альвхейма). Некоторые авторы отождествляют цвергов и чёрных альвов, но это, на мой взгляд, не правильно.

Причём, надо полагать, что раз люди первозданного Муспельхейма, ведомые Суртром или Локи, выступают против асов и ванов, когда настанут Сумерки Богов, т.е. существуют и обратные им огненные альвы, духи окультуренного огня, послушные Вёлунду (вспомним о саламандрах и огневушках в поздней Традиции). По сути дела Агни или Сварожич-Огонь при соответствующем боге-кузнеце и является таким Альвом.

В «Песне о Вёлунде» не рассказывается, откуда чудесный дар кузнеца у Вёлунда, этот момент не сохранился:

«Жили три брата — сыновья конунга финнов, — одного звали Слагфид, другого Эгиль, третьего Вёлунд. Они ходили на лыжах и охотились. Пришли они в Ульвдалир и построили себе дом. Есть там озеро, зовётся оно Ульвсъяр. Рано утром увидели они на берегу озера трёх женщин, которые пряли лён, а около них лежали их лебяжьи одежды,- это были валькирии. Две из них были дочери конунга Хлёдвера: Хладгуд Лебяжьебелая и Хервёр Чудесная, а третья была Эльрун, дочь Кьяра из Валланда. Братья увели их с собой, Эгиль взял в жены Эльрун, Слягфид — Лебяжьебелую, а Вёлунд — Чудесную (Нездешнюю — в пер. В. Тихомирова). Так они прожили семь зим. Потом валькирии умчались в битвы и не возвратились. Тогда Эгиль отправился искать Эльрун, Слагфид пошёл на поиски Лебяжьебелой. А Вёлунд остался в Ульвдалире. Он был искуснейшим человеком среди всех людей, известных нам из древних сказаний. Конунг Нидуд велел схватить его, как здесь об этом рассказано (в песне)».

В «Саге о Тидреке» один из младших братьев Вёлунда-Виланда ещё появится.

Цверги, в просторечии именуемые карликами или гномами, согласно «Младшей Эдде» завелись в почве и глубоко в земле, подобно червям в мёртвом теле. Т.е. зародились сначала в мёртвом теле Имира, расчленённом богами. Но по воле богов они обрели человеческий разум и приняли облик людей. Живут они, однако ж, в земле и в камнях.

Цверги известны также по легенде о сокровище Нибелунгов жадностью к золоту.

«…Отправился Вате с сыном на юг, посадив мальчика на плечи. Перешёл вброд через пролив и к вечеру добрался до горы цвергов. За меру золота согласились цверги обучить Виланда своему искусству. Отдал Вате золото и вернулся домой, уговорившись спустя год вернуться за сыном.

Ловкий и трудолюбивый мальчик вскоре научился всему, что умели цверги. Время промчалось незаметно и, наконец, настал день, когда Вате пришёл за сыном. Но не хотелось цвергам расставаться со столь прилежным учеником. Предложили они великану оставить Виланда ещё на год, пообещав открыть ему многие тайны своего мастерства.

— Я бы с радостью его оставил, да нет у меня больше золота для расплаты, — объяснил Вате.

— Золота нам и не нужно, — промолвил хитрый цверг. — Можешь взять назад и уже заплаченное тобою за нашу науку. Пусть Виланд учится у нас даром, но с одним условием: если спустя год ты хоть бы на день опоздаешь, найдёшь сына своего мёртвым…»

Этот же мотив особого условия характерен для мифов об обучении колдуном, шутом, дьяволом или чертом мальчика, добровольно или «по глупости» отданного отцом в ученики или услужение.

«Согласился Вате и позвал мальчика попрощаться. Спустились они к подножию горы, вынул отец свой меч и спрятал его в зарослях кустарника.

— Запомни это место, сынок, — наказал он, — ведь может такое случиться, что я не приду в нужное время. Если цверги попытаются посягнуть на твою жизнь, возьми этот меч и поступай как мужчина. Но я уж постараюсь не опоздать.

Попрощался отец с сыном и отправился в обратный путь. А мальчик с большим рвением взялся за науку. Открыли ему цверги все секреты своего ремесла, научили его делать тончайшие украшения из серебра и золота, шлифовать камни и выдувать стекло. Время пролетело быстро, и когда год стал приближаться к концу, цверги с завистью смотрели на работу Виланда. Во всём превзошёл ученик своих учителей. Втайне надеялись цверги, что великан не придёт вовремя, и тогда они расправятся с юным мастером.

А Вате весь год тревожился о сыне и так боялся не успеть к назначенному сроку, что вышёл из дому загодя и явился к горе на день раньше.

Мрачно возвышалась перед ним закрытая наглухо гора. Растянулся во весь рост великан Вате у её подножия и от усталости крепко заснул. Не проснулся богатырь и когда неожиданно обрушился страшный ливень. Потоки воды увлекли за собой камни, горная лавина обрушилась ему на голову и похоронила несчастного отца под обломками скал.

Точно в условленный день распахнули цверги гору и стали высматривать Вате. Вышёл из горы и Виланд, спешивший поздороваться с отцом, но нигде его не увидел. Искал он отца повсюду и наткнулся на склон, по которому сошла лавина. Испугался Виланд, догадавшись, что случилась с отцом беда, и вспомнил прощальные его слова. Решил он искать отцовский меч. Но на месте зелёных зарослей валялись лишь груды камней да мелкая осыпь — всё погребла под собою лавина.

В растерянности смотрел на камни Виланд и вдруг, к счастью, заметил торчащую рукоять меча. Выхватил он меч и спрятал под одеждой. Тем временем явились из горы цверги. И прежде чем они успели оглянуться, на них обрушились мощные удары…»

Забрав у карликов золото, серебро, драгоценные камни, а также свои инструменты Виланд отправляется на север, на Родину. Оказавшись неподалеку от острова Ютланда, где владыкой был тогда король Нидунг, кузнец обращается к нему за покровительством и получает его.

В «Песне о Вёлунде» этот конунг зовется Нидуд. Двое сыновей было у него и дочь по имени Бёдвильд.

«…Виланд, когда остался один, тайком зарыл в землю вместе с бревном свои инструменты и сокровища. Однако один из приближённых короля по имени Регин украдкой за ним наблюдал.

С этого дня поселился Виланд в замке и снискал королевскую благосклонность. Доверил ему король хранить свой нож и подавать ему тот нож за столом. В этом и состояла вся служба.

Спустя год пошёл Виланд к морю, решив наточить королевский нож, да случайно уронил его в воду. Утонул нож в море, а было оно в том месте уж слишком глубоким, — ни один, даже самый лучший, пловец не сумел бы достичь здесь дна. Удручённый Виланд вернулся в замок. Знал он, как дорожит король своим ножом.

— Рассердится теперь государь, — сетовал он, — и будет прав. Мне доверили простую работу, желая испытать, на что я способен. Потом, может быть, поручили бы что-нибудь поважнее. Но я не справился и с лёгким делом…

Тут он вспомнил, что состоит у короля на службе кузнец по имени Амилиас, и пробрался потихоньку в королевскую кузницу. Там, к счастью, было пусто, все отправились обедать. Быстро выковал Виланд нож, ничем не отличающийся по виду от утонувшего. Потом, как ни в чём не бывало, встал у королевского стола и подал нож по требованию Нидунга. Едва прикоснулся король ножом к хлебу, как острейший клинок разрезал краюшку и по рукоятку ушёл в стол.

Удивлённо повернулся король к Виланду.

— Кто выковал этот нож?

— Амилиас, конечно же, ваш кузнец, — ответил Виланд. А стоявший рядом Амилиас подтвердил:

— Разумеется, я! Нет здесь другого кузнеца.

Нидунг недоверчиво покачал головой:

— Нет, Амилиас. Это не твоя работа. Тот, кто сумел сделать такой нож, намного искуснее тебя. И, обратясь к Виланду, продолжил:

— Ответь, ты выковал этот нож?

Не хотел Виланд признаваться, но король пригрозил ему, и пришлось всё рассказать без утайки.

— Я сразу догадался! — воскликнул Нидунг. — Не Амилиас это сделал. Никогда ещё не было у меня столь острого ножа.

Слова короля больно задели Амилиаса:

— Коли чужеземец и впрямь сделал такой прекрасный нож, — злобно заговорил он, — то вызываю его на состязание, я знаю своё ремесло не хуже!

— Конечно, я не столь искусен, как ты, — скромно ответил Виланд, — но охотно принимаю вызов. Давай попробуем сравнить нашу работу, у кого лучше получится.

— Согласен! — воскликнул Амилиас.

А когда Виланд предупредил, что в случае поражения ему нечем расплатиться, кузнец предложил:

— Раз уж нет у тебя золота, отдашь свою голову, и я ставлю на кон свою.

Согласился Виланд и предложил сопернику выбрать, что именно станут они ковать.

— Ты сделаешь меч, — ответил на это Амилиас, — а я — шлем и панцирь. Если пробьёт твой меч моё снаряжение, значит, ты выиграл и вправе меня убить. А ежели выстоят мои доспехи против твоего меча, то твоя голова с плеч.

— Договорились, — согласился Виланд, — только не меняй своего решения.

— Не беспокойся, — заверил кузнец и попросил поручительства у двух самых отважных рыцарей.

— А кто станет твоим поручителем? — спросил он у Виланда. Обвёл Виланд глазами присутствующих.

— Некому за меня поручиться, никто меня здесь не знает.

Король, молча наблюдавший за спором, подумал, что чужеземец несомненно очень искусен, ведь есть тому и доказательства: бревно, в котором он приплыл, да и нож, острее которого не встречалось в здешних землях. Подумав так, государь без колебаний поручился за Виланда…»

В «Младшей Эдде» мы находим свидетельства удивительного кузнечного искусства чёрных альвов и карлов, а также описание фактического состязания кузнецов: правда, лишиться головы должны были в случае проигрыша не сами мастера, а спорщики.

«Почему золото называется волосами Сив? Локи, сын Лаувейи, сделал такую пакость: отрезал у Сив все волосы. Проведав о том. Тор поймал Локи и переломал бы ему кости, если бы тот не поклялся добиться от чёрных альвов, чтобы они сделали для Сив волосы из золота, которые росли бы, как настоящие. Вслед за тем Локи отправился к карликам, которых называют сыновьями Ивальди, и они сделали такие волосы, и корабль Скидбладнир, и ещё копье Одину, что зовется Гунгнир. И тогда Локи поспорил с карлом по имени Брокк и поставил в заклад свою голову, что брат того карла, Эйтри, не сделает трёх таких сокровищ, чтобы сравнялись с этими. И когда они пришли в кузницу, Эйтри положил в горн свиную кожу и велел Брокку поддувать, не останавливаясь, пока он не вынет из горна того, что было туда положено. Но едва он вышел из кузницы, а брат его Брокк взялся за меха, на руку Брокку уселась муха и стала жалить. Но он работал, как прежде, пока кузнец не вынул из горна изделия, и это был вепрь с золотою щетиной.

Затем кузнец положил в горн золото и велел поддувать и не прерывать работы, пока он не вернется. Когда он ушел, прилетела муха и, сев на шею Брокку, укусила вдвое больней, чем раньше. Но тот все поддувал, пока кузнец не вынул из горна золотого кольца, что зовется Драупнир.

Тогда положил Эйтри в горн железо и велел дуть, говоря, что если поддувание будет прервано, ничего не получится. А муха тут уселась промеж глаз Брокку и ужалила в веко. И когда кровь залила ему глаза, так, что он ничего не видел, он быстро поднес руку к глазам и отогнал муху, а меха меж тем опали. Тут вошел кузнец и сказал, что чуть было не погибло все, что находится в горне. И он вынул из горна молот, отдал все сокровища своему брату Брокку и велел ему идти с ними в Асгард, чтобы взыскать заклад.

И когда карлик и Локи принесли сокровища, асы сели на свои судейские троны, и все должно было решиться по приговору Одина, Тора и Фрейра. Тогда Локи отдал Одину копье Гунгнир, Тору — волосы для Сив, а Фрейру — корабль Скидбладнир. И он объяснил, в чем суть тех сокровищ: копье разит, не зная преграды; волосы, стоит приложить их к голове Сив, тотчас прирастут, а кораблю Скидбладниру, куда бы ни лежал его путь, всегда дует попутный ветер, лишь поднимут на нем парус, и можно свернуть этот корабль как простой платок, и положить, если надо, себе в кошель.

Тогда Брокк достал свои сокровища. Он отдал Одину кольцо, говоря, что каждую девятую ночь капают из него по восьми колец такого же веса. Фрейру отдал он вепря, говоря, что тот может бежать по водам и воздуху, ночью и днем, быстрее любого коня, и ночью, и в самой Стране Тьмы будет ему светло: так светится у него щетина. А потом он отдал Тору молот, говоря, что им можно бить, с какою он захочет силой и по любой цели, и никогда не откажет молот, и куда бы он его ни бросил, он никогда не промахнется, и как бы далеко ни залетел молот, он всегда вернется Тору в руку. И если Тор захочет, молот сделается так мал, что можно носить его за пазухой. И лишь один у него недостаток: коротковата рукоять.

Приговор богов гласил, что молот — лучшее из всех сокровищ и надежная защита от инеистых великанов. И они рассудили, что карлик выиграл заклад. Тогда Локи стал предлагать выкуп за свою голову, но карлик ответил, что нечего и надеяться, будто ему удастся её выкупить. «Тогда лови меня!» — воскликнул Локи. Но когда Тор хотел схватить его, он был уже далеко. У Локи были башмаки, в которых он мог бежать по водам и воздуху».

А вот ещё один эпизод из «Пряди о Виланде», в котором ученик цвергов и Мимира являет поистине волшебное мастерство:

«…В тот же день отправился Амилиас со своими подмастерьями в кузницу и приступил к работе. И так целый год трудились они, не покладая рук, над доспехами. А Виланд по-прежнему прислуживал королю Нидунгу за столом и вёл себя так, будто ничего не произошло. Незаметно пролетели полгода. И вот однажды спросил король Виланда, не забыл ли он о состязании и когда же начнёт делать меч?

— Коли вы приказываете, государь, я начну работать. Но прежде прошу построить для меня кузницу.

По приказу Нидунга соорудили для Виланда небольшую кузницу в лесу. Отправился юноша на берег моря, чтобы достать свои инструменты, вырыл бревно и, к ужасу, нашёл его пустым. Кто-то всё украл потихоньку. В растерянности стоял Виланд у разломанного бревна да вдруг вспомнил: какой-то незнакомец украдкой наблюдал за ним в день, когда прибыл он в эти края. Должно быть, тот незнакомец и оказался вором. Пошёл Виланд к королю и рассказал о своей беде. Огорчился Нидунг и решил разобраться. Спросил он Виланда, сможет ли тот узнать злоумышленника?

— Разумеется, узнаю, — ответил Виланд, — но имя его мне неизвестно.

Назначил король день суда и приказал созвать всех мужчин королевства. Удивился народ неурочному судебному дню, но приказ есть приказ. Собрались воины, оглядел их всех Виланд, однако незнакомца не обнаружил.

— Тебе в угоду собрал я всех мужчин королевства, — сердито молвил король, — среди них должен быть и вор. Но ты так глуп, что его не отыскал. А я-то считал тебя умным человеком.

И он отвернулся от Виланда. Тяжело было на сердце у юноши: инструменты и золото у него украли, да вдобавок заслужил он немилость короля.

Долго раздумывал Виланд над случившимся и, наконец, нашёл выход. Отправился он в кузню и изготовил статую незнакомца в полный рост, с волосами на голове. И поставил её в углу зала так, чтобы король, проходя в свою опочивальню, непременно бы её увидел. Вечером Виланд с факелом в руке пошёл впереди короля. Увидев неподвижную фигуру, король невольно произнес:

— Добро пожаловать, Регин! Когда ты вернулся и почему здесь стоишь?

— Не утруждайте себя, государь, — остановил его Виланд. — Он не в силах вам ответить. Это всего лишь статуя человека, который меня обокрал. Я её изваял, чтобы вы могли назвать его имя.

Удивился король такой искусной работе и внёс ясность:

— Конечно, ты не мог найти обидчика. Он отбыл по моему поручению в Швецию. Теперь вижу, что ты гораздо умнее, чем я думал. Если Регин действительно окажется вором, я позабочусь о возвращении твоего добра.

Вскоре вернулся Регин из Швеции, и король строго его спросил, не брал ли он инструментов Виланда?

— О, это была всего лишь шутка, — признался Регин и вернул юноше всё украденное.

Однако Виланд так и не приступил к работе и по-прежнему прислуживал королю за столом. Так прошло ещё четыре недели, и король повторил вопрос:

— Виланд, ты всё ещё не начал ковать меч? Подумай о состязании. Слишком многое поставлено на карту. Амилиас — искусный мастер, кроме того, он коварен и мстителен. Принимайся за работу.

Взялся, наконец, юноша за инструменты, целую неделю без устали ковал раскалённый брус и сделал из него меч больше и тяжелее обычного. На седьмой день зашёл в кузню король Нидунг, взвесил на руке меч и заверил, что лучшего оружия он не видел. Повёл Виланд короля к реке и бросил в воду клок шерсти, а когда тот поплыл по течению, рассёк его надвое мечом.

— Меч хорош! — воскликнул король и хотел взять его себе.

— Нет, нет, он ещё недостаточно остёр и крепок, — возразил Виланд.

Вернулся он в кузницу и долго шлифовал меч напильником, пока не образовалась куча опилок. Затем добыл стайку ручных птиц и три дня их не кормил. А на третий день смешал муку с металлическими опилками и дал её склевать птицам, после чего собрал птичий помёт. Поместил Виланд тот помёт в плавильную печь и долго выплавлял, пока железо не освободилось от шлаков. А уж из этого железа выковал другой меч, поменьше первого.

И он показал тот меч королю. Вновь пошли они к реке, и Виланд бросил в воду клок шерсти. Клинок легко перерезал шерсть. Этот меч ещё пуще прежнего понравился королю. Но Виланд остался недоволен.

— Меч неплохой, но я способен сделать лучше.

Три недели трудился юноша над новым мечом. Блестящим и острым был его клинок, золотом украшена головка, и был тот меч гораздо легче двух первых. Прибыл король посмотреть на творение мастера и после того, как меч прошёл испытание, разрубив клок шерсти, радостно воскликнул:

— Отличный меч, достойный королевской руки! Я возьму его себе.

Не нашёл на этот раз изъянов и сам мастер.

— Меч ваш, но мне нужно выковать к нему ножны и подвеску, чтобы вы могли его носить.

Покинул довольный король кузницу, а Виланд тут же спрятал меч под кузнечные мехи.

— Ты будешь принадлежать мне и только мне. Дам я тебе имя Мимунг. Должно быть, скоро ты мне пригодишься.

Взял Виланд новый брусок железа, и через несколько часов изготовил меч, как две капли воды, похожий на Мимунг, после чего стал спокойно дожидаться дня состязаний.

И вот настал этот день. Задолго до урочного часа Амилиас надел на себя доспехи и когда появился перед придворными, выслушал немало похвал своему мастерству. Даже король подивился его работе, и окрылённый Амилиас прошествовал в предвкушении победы на площадь.

Побежал Виланд в кузницу, торопясь взять меч Мимунг. А когда вернулся на площадь, Амилиас гордо восседал, окружённый придворными. Вскоре явился к месту состязания король.

Поднял Виланд свой меч, легко опустил его на шлем Амилиаса и спросил, почувствовал ли тот удар?

— Бей со всей силы! — ухмыльнулся Амилиас. — Я не боюсь твоего меча, ты даже оцарапать мою броню не сумеешь.

Крепко сжал Виланд меч и со всей силы размахнулся. Лезвие разрезало шлем и латы соперника, как воск. Упал гордец, разрубленный пополам.

— Дай мне теперь свой меч, я привяжу его к поясу! — воскликнул король.

— Он без ножен, государь, — ответил Виланд. — Сейчас я сбегаю в кузницу и всё принесу.

Быстро заменил Виланд свой Мимунг другим мечом и почтительно подал его королю. Никто не заметил подмены, а король был уверен, что владеет лучшим в мире оружием.

С того дня жил Виланд в большом почёте при дворе. Слава его разнеслась по всем северным странам. Делал он для короля оружие и драгоценные украшения из золота и серебра. И Нидунг гордился своим искусным мастером…»

Когда на страну Нидунга напали враги, случилось так, что он вышёл на битву с ними без своего талисмана. Опасаясь быть убитым, король посулил гонцу, который привезет во время талисман, свою дочь в жены и полкоролевства.

В фарерском языке существует странная поговорка, дословно: «ты не получишь камень победы (sigur-steinur), ибо он приносит удачу», т.е., другими словами — «ты конченый неудачник». По-фарерски же камень победы (sigur-steinur) означает камень, который приносит владельцу победу. Речь здесь как раз об одном из таких талисманов:

«В то время конунги владели камнем, у которого была сила даровать победу каждому, кто имел его при себе; и чаще все им пользовались витязи или те, кто попал в беду, или же те, кто причислял себя к героям. Но не знаю я, сила ли самого камня была тому причиной, или же победа была вызвана их языческой (ложной) верой в силу этого камня…» — писал дословно автор «Саги о Тидреке».

«Велент (это один из вариантов произношения имён Виланд и Вёлунд, в зависимости от места бытования саги) скачет тогда прочь ночью и преодолевает за двенадцать часов то расстояние, на которое конунг с войском потратили пять дней. В полночь он добирается до конунгова града и берёт камень победы (sigursteinn). Затем скачет он назад и прибывает к шатрам Нидунга до того, как солнце всходит на востоке… Здесь встречает Велента дворецкий конунга и просит отдать ему камень победы (sigursteinn). Велент не соглашается… Тогда дворецкий со своими людьми нападает на него. Велент выхватывает свой меч Мимунг и разрубает пополам шлем дворецкого и его голову так, что он падает наземь замертво; и затем бегут те шестеро, которые за дворецким следовали» («Сага о Тидреке Бернском», «Прядь о Веленте», гл. 70).

Виланд исполнил задание короля, но тот, победив, не выполнил своего обещания и прогнал Виланда прочь.

Виланд «переоделся так, что его невозможно было узнать» и явился при дворе поваром. Он отравил мясо, подаваемое к столу Нидунга, но пищу отцу резала его дочь, у которой был волшебный нож, извещающий владельца звоном, если пища была отравлена.[5] Так Виланд был разоблачён и схвачен. Для начала король приказал перерезать кузнецу сухожилия на обеих ногах, чтобы лишить его возможности бежать из замка.

Согласно же «Песне о Вёлунде» (5–8) конунг Нидуд (Нидунг) просто проведал об искусном кузнеце — «золотые руки», что он один, а жена-валькирия покинула мужа, и захватил его, спящего, в плен:

«А Вёлунд один,

в Ульвдалире сидя,

каменья вправлять стал

в красное золото,

кольца, как змеи,

искусно сплетал он;

все поджидал —

вернется ли светлая?

Жена возвратится ли

снова к нему?

Ньяров владыка,

Нидуд проведал,

что Вёлунд один

остался в Ульвдалире.

В кольчугах воины

ночью поехали,

под ущербной луной

щиты их блестели.

С сёдел сойдя

у двери жилища,

внутрь проникли,

прошли по дому.

Видят — на лыке

кольца подвешены,-

было семьсот их

у этого воина.

Стали снимать их

и снова нанизывать,

только одно

кольцо утаили…»

Это, вероятно, кольцо жены Вёлунда — валькирии (строфы 8-10). И чем-то оно было настолько выдающимся, что даже воины легко распознали его среди 699 прочих.

«…Вёлунд пришел,

стрелок зоркоглазый,

из дальних мест

с охоты вернулся;

мясо зажарить

медвежье хотел он;

горела как хворост

сосна сухая,-

высушил Вёлунду

ветер дрова

Сидя на шкуре,

кольца считал

альвов властитель, —

нет одного —

подумал: взяла его,

в дом возвратясь,

Хлёдвера дочь,

валькирия юная.»

Властителем (хозяином) альвов Вёлунд назван в песне трижды, может это как-то связано с приданным, полученным за лебедушку жену (валькирию). Хотя от кого? От самого Всеотца? Поскольку именно он, Один, и есть родитель валькириям.

Ещё  вопрос, конечно, каких именно альвов Вёлунд-хозяин (в пер. В.Тихомирова), ведь и природные духи бывают разными.

Тот же бог Фрейр хозяин Альвхейма, и это альвы света. Противоположные им чёрные альвы из мира Свартальвхейм света не выносят. Фрейр, воин с мечом, наточенным для схватки с Чёрным-Суртром, как солярный бог и податель плодородия, в корне отличен от полухтонического обезображенного пытками ремесленника Вёлунда, волшебника-кузнеца. Значит, им служат разные альвы.

Вероятнее всего, Вёлунд всё же повелитель духов огня, а может и альвов воздуха-ветра (через валькирию). Ветер сам сушит кузнецу дрова и полнит Силой его крылья, когда Вёлунд возвращает себе обручальное кольцо жены. Последнее предположение о связи ветра и кольца не вполне верно, ведь даже не имея этого магического предмета на пальце, Вёлунд все равно способен создавать великие творения в кузне.

Финно-карельский кузнец-демиург Ильмаринен — «небесный вековечный кователь», сковал над Землёй свод Неба, отделяющий семь небес Мира бога Укко от Земли. Он же сковал Солнце и Месяц. Особо обращу внимание, что Ильмаринен ещё и хозяин бури, повелевающий воздушными стихиями.

 В балтской мифологии считалось, что кузнец Калвайтис (Калвелис) каждое утро куёт новое солнце, ему посвящен молот необычайных размеров, — отмечал литовский миссионер Иероним из Праги в 1431 году.[6]

Итак, Нидуд отдает похищенное кольцо своей дочери — Бедвильд, и поэтому она, его дочь, формально, а потом и физически, становится женой Вёлунда (строфы 26–28), вместо валькирии-лебеди. Сам король стал носить меч Вёлунда (что это за меч мы понимаем, изучив текст мифа о Виланде).

«Тогда жена Нидуда сказала:

 «Увидит ли меч он,

кольцо ли у Бёдвильд —

зубы свои

злобно он скалит;

глаза у него

горят, как драконьи;

скорей подрежьте

ему сухожилья,-

пусть он сидит

на острове Севарстёд!»

Так и было сделано: ему подрезали сухожилья под коленями и оставили его на острове, что был недалеко от берега и назывался Севарстёд. Там он ковал конунгу всевозможные драгоценности».

Легкость, с которой сам властитель альвов оказывается схваченным, напоминает эддические «Речи Гримнира», где сам всеведущий Один оказывается в плену у смертных и его пытают восемь ночей меж двух костров (хотя потом Один говорит пламени — «прочь», когда ему лишь подпалило мех на плаще).

Уж верно, оба персонажа — и Вёлунд, и Один (Гримнир) — обладают достаточным могуществом, чтобы распознать ловушкe. Стало быть, они сами дали себя схватить и пытать, чтобы в свою очередь испытать людей. Трюк, известный с античных врем`н, когда тот или иной бог или богиня прикидывались немощными, и предоставляли людям возможность — проявить себя.

В магии сильный, коли он в самом деле силён, не обязан проявлять собственную силу по отношению к более слабым. Как раз напротив, воздержание от ответа, противодействия, лишь увеличивает магическую силу, аккумулирует её.

Вернёмся к «Саге о Тидреке»:

«— Благодарю вас, государь, что вы не отняли у меня жизнь, — в бессильной ярости еле выговорил калека. — Теперь я беспомощен и не смогу вам навредить, да и не хочу этого, поверьте!

Этими хитрыми словами хотел Виланд усыпить подозрительность короля, и ему это удалось. Отнесли Виланда в кузницу, где изо дня в день мастерил он превосходное оружие и украшения из золота и серебра. Радовался Нидунг, что искуснейший мастер работает на него и теперь не может ничем ему навредить, да и сбежать не в силах. Думал он, что поступил мудро. Но Виланда не оставляла мысль о мести…»

«На поясе Нидуда

меч мой сверкает,

его наточил я

как можно острее

и закалил

как можно крепче;

мой меч навсегда

от меня унесли,

не быть ему больше

в кузнице Вёлунда;

вот и у Бёдвильд

кольцо золотое

жены моей юной…

Как отмстить мне

Сон позабыв,

молотом бил он —

хитрую штуку

готовил Нидуду.

Двое сынов

Нидуда вздумали

взглянуть на сокровища

острова Севарстёд.»

     («Песнь о Вёлунде», 18–20)

В переводе В.Тихомирова это звучит более магично: «Сидит он, не спит он, всё молотом бьёт — скоро скуёт он на Нидуда ковы».

Было у короля Нидуга четверо детей — трое сыновей и дочь. Как-то днём зашли в кузницу два младших королевича, принесли свои луки и попросили Виланда выковать им стрелы.

— Сегодня у меня нет времени, — ответил кузнец, — приходите ко мне по первому снегу, и я сделаю то, о чём вы просите. Однако и у меня есть к вам маленькая просьба.

— Что мы должны сделать? — с готовностью откликнулись мальчики.

— Король запрещает меня навещать, поэтому, когда соберётесь в кузницу, не забудьте всю дорогу идти задом наперёд.

Королевские сыновья с радостью согласились и ушли.

В ту же ночь выпал первый снег, и оба королевича утром явились в кузницу. Честно выполняя условие Виланда, они всю дорогу пятились назад. Только приоткрыли королевичи дверь, Виланд тут же её захлопнул и разделался с ними, сбросив мальчиков в яму под кузнечными мехами.

Королевских детей вскоре хватились.

— Наверное, они пошли в лес на охоту или забавляются на берегу рыбной ловлей, — решил король.

Но когда королевичи не появились и к обеду, повелел Нидунг их везде искать. Спросили слуги у кузнеца, не видел ли он мальчиков?

— Да, они заходили сюда утром, — ответил Виланд. — У них были с собой луки и стрелы. Возможно, королевичи пошли в лес.

Так как следы мальчиков вели от кузницы, никто не заподозрил Виланда в убийстве.

Несколько дней продолжались безуспешные поиски, и Нидунг решил, что сыновей его растерзали хищные звери или же утонули они в море.

Не успокоился на том Виланд. Из костей убитых детей сделал он красивые позолоченные приборы для королевского стола, а из черепов — праздничные кубки. Были те кубки так роскошно украшены, что король приказал подавать их самым высоким гостям.

В песне о Вёлунде подробности:

«[Вёлунд сказал:]

«В другой раз еще

вдвоём приходите,-

золото это

получите оба!

Только молчите:

ни челядь, ни девы

пусть не знают,

что здесь вы были!»

Вскоре позвал

юноша брата:

«Брат, пойдем

посмотрим сокровища!»

К ларю подошли,

ключи спросили,-

коварство их здесь

подстерегало.»

В переводе В.Тихомирова строка звучит более магично: «алчба их сгубила, как внутрь заглянули…»

«Головы прочь

отрезал обоим

и под меха

ноги их сунул;

из черепов

чаши он сделал,

вковал в серебро,

послал их Нидуду.

Ясных глаз

яхонты яркие

мудрой отправил

супруге Нидуда;

зубы обоих

взял и для Бёдвильд

нагрудные пряжки

сделал из них.»

(«Песнь о Вёлунде», 22–25)

Жестокость и коварство, с которыми Вёлунд осуществляет своё возмездие, невольно напоминает дьявольское изуверство Одина, получив точило которого, некие «рабы-косцы» согласно «Младшей Эдде» перерезали друг другу глотки косами.

«А Виланд всё не мог утолить жажду мести.

Однажды королевская дочь уронила любимое кольцо на пол и, нечаянно наступив на него, сломала.

— Что же теперь делать? — испугалась королевна.

— Отнеси его Виланду, — посоветовала служанка, — он настолько искусен, что исправит кольцо, никто и не заметит поломки.

— Хорош твой совет, — облегчённо вздохнула королевна. — Ступай сейчас же в кузницу и попроси Виланда починить кольцо. Взяла служанка кольцо, пошла к кузнецу, но скоро вернулась.

— Он не хочет нарушать приказ короля и делать работу втайне от него. Лучше вам самой к нему заглянуть.

— Ладно, — решилась королевна, — придётся самой идти, раз нельзя иначе.

Как только девушка вошла в кузницу, Виланд захлопнул дверь и овладел ею. Потом исправил кольцо и отдал королевне. Никому не рассказала дочь короля о случившемся с нею в кузнице, да и Виланд молчал».

Хитрость Вёлунда в эддической песне достойна Трикстера:

«Пива принёс ей,

хитрец, и взял её,

на скамье

дева уснула.

«Вот отомстил я

за все обиды,

кроме одной

и самой тяжелой».

                                                      («Песнь о Вёлунде», 28)

«Послал Виланд гонца к своему младшему брату Эгилу с просьбой явиться ко двору короля Нидунга и наняться на службу. Прибыл вскоре Эгил в замок, и король взял его к себе, потому что тот был дюжим, сильным парнем и считался хорошим стрелком.

Спустя некоторое время сказал Нидунг Эгилу:

— Все говорят, что ты отличный стрелок, покажи-ка нам своё искусство. Хочу убедиться — правы ли люди, так тебя превозносящие.

И он приказал привести трехлетнего сына Эгила, поставил ему на голову яблоко и повелел одним-единственным выстрелом из лука сбить то яблоко с головы ребёнка. Испугался Эгил, выслушав такой приказ. Но делать нечего! Оставалось уповать только на своё мастерство. Взял он три стрелы из колчана, натянул тетиву, тщательно прицелился и недрогнувшей рукой сбил яблоко.

— Мастерский выстрел! — похвалил король. — Но скажи мне, отчего приготовил ты три стрелы, когда я разрешил один-единственный выстрел?

— Скажу вам правду, государь, — ответил Эгил. — Ежели бы я ненароком попал первой стрелой в собственного ребёнка, то две другие достались бы вам. И уж поверьте, я бы тут не промахнулся.

Поразились все ответу Эгила, но король Нидунг простил ему дерзкие слова. Долго ещё говорили люди о метком стрелке. Слава его разнеслась по всем краям, и стали брата Виланда называть Эгил-стрелок.

Пока Эгил наслаждался славой при королевском дворе, Виланд чувствовал себя неуверенно. Он добился своего — жестоко отомстил Нидунгу, но понимал, что тот его уничтожит, если хоть что-то заподозрит. Надо выбираться отсюда. Долго вынашивал он планы спасения, наконец, позвал брата и попросил:

— Принеси мне как можно больше птичьих перьев, и я сделаю себе крылья.

Охотно выполнил Эгил просьбу старшего брата. Где он охотился и сколько птиц перебил, неизвестно, но вскоре стояли перед Виландом мешки, доверху набитые птичьими перьями.

Сделал из них Виланд рубашку с крыльями.

— Надень-ка это на себя, — предложил он Эгилу, — и попробуй полететь.

— Охотно, — согласился младший брат. — Только я не знаю, как мне взлететь, а потом опуститься на землю.

— Встань против ветра, чтобы подняться ввысь, — пояснил Виланд, — а захочешь опуститься, держись по ветру.

Приладил Эгил крылья и легко, как птица, взмыл в воздух, держась против ветра. Но когда он, по совету Виланда, решил, покорясь ветру, опуститься вниз, то рухнул на землю и чуть не потерял сознание.

— Ну, что, брат — спросил в нетерпении Виланд. — Как ты находишь эти крылья?

— Они пригодны для полёта, и если б с их помощью можно было бы мягко приземляться, я бы улетел далеко-далеко и не вернул бы тебе крыльев.

— Давай их сюда, — потребовал Виланд.

Натянул Виланд на себя крылья, поднялся ввысь, с минуту попарил в воздухе и опустился на крышу.

— Видишь, как хороши мои крылья? — крикнул он сверху брату. — Я догадался, что тебе захочется улететь, поэтому не сказал тебе правды. Разве ты не знаешь, что птицы и взлетают и опускаются только против ветра? А теперь открою, для чего я сделал крылья. Хочу улететь на родину, в Зеландию. Но прежде поговорю откровенно с королём Нидунгом. Может так случиться, что, услышав от меня страшные новости, король прикажет тебе пронзить меня стрелой. Так ты не бойся. Стреляй спокойно. Под левой рукой я буду держать бычий пузырь, наполненный кровью. Целься точно в него, чтобы меня не ранить.

С этими словами Виланд поднялся на своих крыльях в небо и полетел к замку, где сел на одну из башен и стал громко звать короля.[7]

— Ты стал птицей, Виланд? — удивился король.

— Да, государь, теперь я — птица и улетаю отсюда, чтобы избавиться от вашей власти. Не хочется мне удирать, как тать в ночи, поэтому выслушайте меня на прощанье. Когда доставил я вам талисман, вы должны были отдать мне свою дочь в жёны и половину королевства в придачу, как ранее обещали; но вы вероломно нарушили клятву и прогнали меня, лишь потому, что я защищал свою честь, как подобает мужчине. За это я отомстил вам, убив ваших сыновей. Посмотрите внимательно на драгоценные приборы на вашем столе и узнаете их косточки. Но это ещё не всё. Вы приказали перерезать мне все сухожилия на ногах и сделали меня калекой. За это я отомстил вам, обесчестив вашу дочь. У неё скоро будет ребёнок. Я его отец. Теперь вы знаете, что я отомстил за всё то зло, что вы мне причинили.

И он взмахнул крыльями, собираясь улететь».

«37. [Нидуд сказал:]

«Горше слова

сказать не мог ты,

не было б слово

другое больнее!

Кто же, могучий,

тебя одолеет!

Кто же стрелой

пронзить тебя сможет,

когда ты паришь

высоко в небе!»

38. Вёлунд, смеясь,

поднялся в воздух.

Нидуд в горе

один остался…

…

40. Правду ли, Бёдвильд,

поведали мне,-

была ли ты с Вёлундом

вместе на острове?»

41. [Бёдвильд сказала:]

«Правду тебе,

Нидуд, сказали:

с Вёлундом я

была на острове,

лучше б не знать мне

этого часа!

Я не смогла

противиться силе,

я не смогла

себя защитить!»

Насколько врёт дочь отцу, следует из такого упоминания (в переводе Корсуна):

«29. Вёлунд сказал;

«Теперь взлечу я

на крыльях, что отняли

воины Нидуда!»

Вёлунд, смеясь,

поднялся на воздух;

Бёдвильд, рыдая,

остров покинула:

скорбела о милом,

отца страшилась.»

«Скорбела о милом» она. Так и хочется сказать: «О, сколь великую страсть внушил ей повелитель за столь короткий срок!» Можно заключить, что собственно изнасилования не было, и под хмельком дочь конунга сама отдалась кузнецу-соблазнителю. Она не была недовольна своей связью с кузнецом. Плачь её о том, что милый муж улетает и бросает её. А она, не по праву обладая до некоторого времени кольцом подлинной жены Вёлунда, видимо, рассчитывала на более прочные отношения в будущем. И отца девица страшилась только потому, что не смогла устоять перед любовными чарами коварного Вёлунда, точно он сам Злодей-Один, деву к согласью склонил.

Как видно, в «Песне о Вёлунде» опущен также и момент с иллюзией ранения Виланда-Вёлунда его братом Эгилем-стрелой (по предварительному сговору). Ведь в этом тексте крылья (а точнее, целительные силы на сращивание сухожилий) возвращаются к Вёлунду вместе с кольцом жены, он не выковывает их в эддической песне, не мастерит, как греческий Дедал. В более точном, как мне представляется, переводе В.Тихомирова под крыльями подразумеваются образно сами ноги Вёлунда:

29. «Ну вот — сказал Вёлунд, —

я встал на крылья,

что воины Нинуда

мне подрезали!»

Смеется Вёлунд,

в воздух взлетает;

Бёдвильд же с острова

прочь, рыдая:

плачет о милом,

отца страшится.

Вернёмся к «Пряди о Виланде». Эта хитрая уловка с пузырем, наполненном кровью, достойна Трикстера. Уленшпигель[8] также использует подобный приём (он исцелится от несуществующего у него горба), когда посмеется над богомольцами, у них на глазах потирая «горб» о священные реликвии.

«— Постой, негодяй, тебе не уйти от меня! — заскрежетал зубами король. — Эй, Эгил! — позвал он. — Стреляй же скорей в эту птицу!

— Как можно, государь? Это ведь мой брат!

— Стреляй, иначе тебе несдобровать! — пригрозил король. — Уже потому, что он твой брат, ты достоин смерти. Убей его, и я подарю тебе жизнь!

Взял Эгил лук и, тщательно прицелившись, выстрелил. Его стрела пробила бычий пузырь под мышкой у Виланда, и кровь из него вылилась на землю.

— Он ранен, ранен! — радостно закричал Нидунг.

А Виланд летел всё дальше и дальше и вскоре опустился во дворе родного дома, где раньше хозяйничал его отец, великан Вате.

Не ведал больше веселья и радости король Нидунг, чах он и чах в печали, пока не умер. На престол взошёл его старший сын Отвин, человек добрый и справедливый. Все любили короля Отвина, ибо правил он страною разумно. Не стал гневаться молодой король на сестру свою, когда у неё родился сын, наречённый Витеге⁹.

Узнал Виланд о событиях на Ютланде и решил помириться с новым королём. Послал он гонцов к Отвину с известием о своей готовности заключить мир. Король Отвин тоже хотел помириться с Виландом ради своей сестры. И предложил он в ответ заключить перемирие сразу, ещё до переговоров.

Поверил молодому королю Виланд и прибыл на Ютланд, где нашёл радушный приём. Отвин отдал ему свою сестру в жёны и пригласил остаться в его королевстве. Но Виланд не хотел покидать своей родной Зеландии, и не стал король оспаривать его решения. Попрощался с Отвином Виланд, взял жену и трёхлетнего сына. Нагруженные богатыми дарами прибыли они в Зеландию. Счастливо жил кузнец Виланд, до глубокой старости, почитаемый всеми за своё замечательное искусство».

Эта концовка идеологически несколько расходится с более ранней «Песней о Вёлунде», перед нами в «Пряди о Виланде» уже просто культурный герой, смертный, уязвимый, стареющий, желающий семейной спокойной жизни, добившийся мира, славы и богатства. В эддической же традиции Вёлунд поступает как более последовательный «демонический» персонаж, почти что Трикстер. Он, будучи проверенным на Силу, сам испытывает конунга (заменителя Громовержца) на справедливость и наказывает его, оставляя без законных наследников с обесчещенной дочерью на руках, т.е. лишает Силы и Удачи жестокого правителя.

[1] Некоторые также полагают и не без оснований, как будет ясно из нашего анализа образа Вёлунда, что писатель Михаил Булгаков сконструировал имя своего великого Канцлера, Сатаны-Воланда, исходя из этого мифа.

[2] Старшая Эдда, в пер. А. Корсуна, под ред. М.И. Стеблин-Каменского.

[3] Балто-славянские исследования 1984. М., 1986. – C.29–59.

[4] В прозаическом переводе см.: Кузнец Виланд / Немецкие легенды и саги. – М.: Nota Bene, 2001. – С.187–203. Прядь о Виланде — часть Саги о Тидреке.

[5] Один, бог-оборотень, также пытается накормить короля неким мясом в «Саге об Олафе сыне Трюгви», LXIV. Но, прознав о том, что некий незнакомец, велеречивый старик, принес королевскому повару мясо, кушание из боязни отравиться выбрасывают.

[6] Гимбутас Мария. Балты. Люди янтарного берега/ пер. с англ. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. – С.212.

[7] Момент изготовления крыльев в «Песне о Вёлунде» опущен, и можно подумать, что Вёлунд обретает способность летать, когда отбирает у изнасилованной королевны кольцо своей жены-валькирии.

[8] Гаврилов Д.А. Трикстер в период социо-культурных преобразований: Диоген, Уленшпигель, Насреддин // Experimentum-2005. Сборник научных статей философского ф-та МГУ / Под ред. Е.Н. Мощелкова. – М.: Издательство «Социально-политическая мысль», 2006. – 192 с.  – С.166–178.

Опубликовано:  Гаврилов Д.А. Нордхейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. М.: Социально-политическая мысль, 2006. – 272 с. – C.190–207.

В XXXV томе «Полного собрания русских летописей» помещены белорусско-литовские летописи. В так называемой летописи Красинского XVI века, не дошедшей до нас в оригинале и утраченной во время Второй Мировой войны, но опубликованной впервые в 1893 году, читаем о полулегендарном великом князе литовском Кгирмонте-Скирмонте (Germantas, Giermunt), сыне Свинторога (Šventaragis):

«И сын его Кгирмонт зостал по отци своем на великом княжени Литовском и Жомоитском, Руском. И подлуг приказанья отца своего на том местци, на устьи реки Вилни, где y Велю упадываеть, вчинил жьглищо, и там тело отца своего, и коня его, на котором ежчивал, и шату его, которую ношивал, и милосника его, на которого он ласкав был, и сокола, и хорта его сожог. И от тых часов великыи князь литовскии и бояре там телеса их жигали, и для того тое месце прозвано от тых часов Швинторога, на имя того князя великого. И коли которого князя литовского або пана сожжено тело, тогды при них кладывали ногъти рыси або медвежьи для того, иж мели веру тую, иж бы день судныи мел быти, a так знаменовали собе, иж бы бог мел приити и седети на горе высокои, судити живых и мертвых, на которую ж гору трудно будеть узоити без ногтеи тых рысих або медвежих, и для того подле них тые ногти кладывали, на которых мели на тую лезти и на суд до бога ити. A так, ачьколвек погани были, a вжды потому собе знаменовали и в бога одного верили, \л.71об.\ иж судныи день мел быти, и верили из мертвых востаня и одного бога, которыи маеть судити живых и мертвих».

В других летописях сей фрагмент, относящийся к 1270-х годам, повторяется с точностью до оборотов речи, это: Румянцевский летописец 1567 года, Летопись Археологического товарищества 1570–1590-х годов. Перед нами архаичные воззрения предков современных белорусов, литовцев и великорусов образца конца XVI века (период так называемого двоеверия). Более поздняя Евреиновская летопись повторяет предшествующие век спустя.

И не суть важно, были или нет в действительности именно такие князья, а важно то, что летописное свидетельство зафиксировало обычай, свойственный народам всей этой территории вообще. А ведь лучшие годы так называемая Великая Литва простиралась от Ливонии, Псковской и Новгородской республик до Чёрного моря, где спорила с Крымским ханством, на востоке включала земли нынешних Смоленской, Брянской и Курской областей, а на западе претендовала на земли близ Люблина и Львова.

Давайте остановимся на этом достаточно подробно излагающем древнейшие представления фрагменте летописного текста отдельно.

Вспомним хотя бы, что в русской народной сказке герой карабкается в запредельные царства похожим же кошачьим (или медвежьим) образом: «Крутизна горы была столь высока, что на нее взлезть им никак было не можно. После того Иван-царевич нашел скважину, где попались ему на руки и на ноги железные когти, помощью коих взошел он на самый верх горы. Уставши, сел он под дуб для отдохновения, и лишь только снял с себя когти – вдруг оные исчезли» (Афанасьев, 1984, № 559; см. также № 129).

Не исключено, между прочим, что и ношение когтей в качестве оберегов связано с посмертным карабканьем.

Архетип Мировой Горы образует симметрию с похожим архетипом Пра-Дерева, чему посвящена одна из прежних книг авторов этой статьи – «Опора Мироздания. Мировое Древо и Скала Времён в традиционной культуре».

Б. А. Рыбаков, рассматривая амулеты древних славян в известном своём труде «Язычество Древней Руси», выделил так называемые «коньки», которые он идентифицировал в качестве стилизованного изображения некоего представителя семейства кошачьих:

«Ареал “коньков” – область Кривичей, частично Радимичей; есть она на берегах Западной Двины и в пространстве между Псковом и Новгородом. Дата их установлена В. В. Седовым – от X в. до начала XIII в. Употребление этих амулетов было, как видим, устойчивым. Автор связывает их с древним балтским культом коня. В своих прежних работах я предполагал изготовление этого типа амулетов где-то в земле Кривичей, например в Смоленске, и называл их по принятой тогда терминологии “коньками” (некоторые именовали их “собачками”).

В настоящее время, соглашаясь почти со всеми выводами В.В. Седова, я хочу пересмотреть зоологическое определение животного, послужившего исходной формой амулета. Соответствуют ли животные, фигурки которых найдены в шестидесяти пунктах Восточной Европы, облику коня? Против признания “коньков” конями говорят уши, высоко поднятые над головой и кончающиеся острыми уголочками. Против коня говорит толстый хвост, задранный кверху; также против коня говорит манера изображения морды с выпуклым лбом и пасти, доходящей почти до ушей. У лошади рот занимает значительно меньшую часть морды. Но самым главным аргументом против признания условных “коньков” изображением коня являются лапы. Передние ноги коней в спокойном состоянии вертикальны, а в движении согнуты так, что сгиб выдвигается углом вперед. У интересующих нас зверей лапа согнута в обратную сторону, углом назад. Животное не может быть ни однокопытным, ни парнокопытным. По форме согнутых передних лап (обе лапы совмещены) животное может относиться или к кошачьим или к псовым. Длина лап и задранный непушистый хвост говорят против псовых (волка, собаки). Наиболее отвечает всем признакам нашего животного – рысь… У рыси довольно высокие лапы с опушкой у сгиба (это есть на амулетах), торчащие вперед уши с кисточками на концах, толстый, загнутый вверх хвост (длина 24 см при длине туловища до 109 см). Шкура рыси покрыта большими круглыми пятнами “пестротинами”, а на амулетах обязателен орнамент из круглых солнечных знаков, которые могли нести здесь двойную семантическую нагрузку, обозначая пятнистого зверя и вместе с тем придавая оберегу особую силу посредством солярной символики…» — писал Б.А.Рыбаков.

Ей-ей, это вечное стремление некоторых наших вполне почтенных авторов искать всюду солярную символику порою удивляет. Почему любой круглый символ должен быть непременно связан с Солнцем? А если их много, как пятен на шкуре «лютого зверя» – это что, пожелание в духе «многия Солнца»? Впрочем, учёному простительно искать и находить объяснения, ибо он, продолжая поиск, может от них отказаться. А вот последователи-популяризаторы обычно выбирают из даже проблемных текстов то, что им нравится (ибо вписывается в некую избранную концепцию – и неважно, насколько она вообще доказательно), чтобы потом держаться за вырванную порою из контекста цитату аки за спасительную соломинку. Но мы отвлеклись…

«В некоторых русских говорах (например, вятском) рысь называют “лютым зверем”, не упоминая слова “рысь”, что говорит о табуировании священного животного. Архаичный медвежий культ привел, как известно, к табуированию имени хозяина леса, которого стали называть иносказательно “мед выдающий” – “медведь”. “Лютый зверь” упоминается Владимиром Мономахом: рысь прыгнула ему на седло. Hе исключена возможность того, что культ рыси восходит к значительно более ранним временам. … К сожалению, в восточнославянском сказочном фонде не отразился этот “лютый зверь” (Но это мнение Б. А. Рыбакова. – Авт.). Обереги в виде рыси, как бы готовой к прыжку, должны были считаться надежной охраной. Лютый зверь является крупнейшим кошачьим наших широт и одним из сильнейших и ловких хищников русских лесов. Пребывание рыси на деревьях, прыжки сверху вниз могли содействовать сближению её с небесными символами…» — полагал академик.

«Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бол, а 2 лоси, один ногами топтал, а другый рогома бол, вепрь ми на бедре меч оттял, медведь ми у колена подъклада укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже…» – писал Владимир Мономах в 1117 году в своём «Поучении…», рассказывая об охоте на диких зверей в лесах под Черниговом.

Предположение Б.А. Рыбакова о том, что «лютый зверь» был не кем иным, как рысью, подверглось критике. Например, А. Шильников в ряде статей иронизировал, что-де «при собственном весе в 15 кг рысь не смогла бы сбить всадника с конем. Даже упав с лошади, опытный и вооруженный воин, каковым был Мономах, мог и без Божьей помощи отстоять жизнь в схватке с рысью. К тому же сообщать, что молодого и сильного князя чуть не растерзала рысь, было, с точки зрения феодального этикета, непристойно…» Но этот автор, видимо, не очень внимательно читал текст поучения. Князь перечисляет разнообразные случаи из охотничьей практики (пер. О. В. Творогова): «Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей».

Да, Шильников совершенно прав в том, что «несмотря на лаконичность записи о нападении “лютого зверя”, из нее можно извлечь определенную информацию. Зверь вскочил на бедра князя, значит, прыжок был боковым. Нападение было неожиданным, ибо князь не успел принять меры обороны. Прыжок был стремительным и мощным, коль скоро боевой конь, приученный к схваткам, упал. На основании этих сведений можно отбросить версию о тигре и льве, бытующую в научной литературе. Во-первых, эти животные соблюдают, если можно так выразиться, звериную этику. Они не нападают исподтишка, а предупреждают об атаке позой, рычанием. Кроме того, эти животные в силу больших размеров на бедра вскочить не могут». А.Шильников предполагает, что речь идёт о леопарде.

Вероятно, в этом есть свой резон. Дело было в лесах, леопард прекрасно (как, впрочем, и рысь) лазает по деревьям. Но он никогда не задирает так свой длинный хвост, с изгибом за спину, как рысь – свой маленький (см. изображения амулетов), хвост у леопарда классически опущен вниз и загибается внизу у лап. Если скажут, что перед нами стилизация, для удобства крепления амулета, то и «длина хвоста» – это тоже тогда стилизация из тех же соображений.

Фразу «лютый зверь скочил ко мне на бедры…» мы истолковали бы как внезапное нападение, когда конь испугался, а всадник не справился с управлением. Испугать под силу и рыси, нынешнее поведение которой, имеющей печальный опыт общения с человеком, не стоит переносить на начало XII века, когда вероятность встречи с человеком в лесу была куда меньшей. Ныне рысь почти или совсем не нападает на человека, если только её не разозлить. Но тогда – «страшнее кошки зверя нет»!

Кроме того, не секрет, что вот уже сотни и сотни лет охотники истребляют самых крупных и красивых зверей наших лесов в погоне за трофеем, и те рыси, что остались ныне, почти девять веков спустя, могут быть существенно мельче живших в славянских лесах во времена Владимира Мономаха. Да и сейчас встречаются ещё весьма крупные экземпляры под тридцать килограммов.

Есть также версия, что «лютый зверь» – это волк. Однако эта версия явно несостоятельна. Владимир Мономах сообщает нам лишь об одном звере, который прыгнул «на бёдра», а волки охотятся стаями. Акеле надо очень исхитриться, чтобы вопреки волчьей тактике сюда (на бёдра, то есть) угодить, а не нырнуть под пах. Да и в том же «Поучении Владимира Мономаха» волки названы своим именем. Чтобы их упомянуть, князю не нужно прибегать к иносказаниям, он не опасается называть серого его истинным именем, волки для него – обычное стайное животное: «И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах, – Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля…». А вот «лютый зверь» – специальное иносказание, призванное подчеркнуть драматичность переделки, в которую угодил Мономах.

Волка объявляют порою «лютым зверем» на основании фрагмента «Слова о полку Игореве». Но и там волк упомянут как отличное от «лютого зверя» существо. Хотя хорошо известно, что кошачьи, за исключением гепарда-пардуса (не способного, однако, лазить по деревьям), не склонны к долгому бегу, но все они стремительны в рывке или броске, нежданном и негаданном, прекрасно видят в темноте. Зоркие глаза рыси и то, как она тихо подкрадывается и растворяется на фоне действительности, издревле используются в метафорах. Вот и в Слове говорится именно о неожиданном и незамеченном побеге Всеслава Полоцкого уподобленного дикой кошке, неслышной и невидимой, ведущей ночной образ жизни: «На седьмом веке Трояна бросил Всеслав жребий о девице ему милой. Тот хитростью поднялся… достиг града Киева и коснулся копьем своим золотого престола киевского. А от них бежал, словно лютый зверь, в полночь из Белгорода, окутанный синей мглой, трижды добыл победы: отворил ворота Новгороду, разбил славу Ярославову, скакнул волком на Немигу с Дудуток» (перевод О.В. Творогова). Скрылся ночью, словно лютый зверь, а скакал волком.

Вот теперь время замыкать логический круг и возвращаться к теме…

Если на упомянутых амулетах перед нами в самом деле рысь (или иное дикое лесное кошачье, именуемое «рысью» и в ту пору ещё не до конца истреблённое на Севере Русской равнины), то речь должна идти о посреднике в путешествии на Тот Свет по стволу Мирового Древа или склону Мировой Горы в некоем мифе, в целом идентичном приведённому ранее балтскому (а может быть, как-то связанному с ним генетически). С этой целью амулет (как и реальные когти рыси) и могли носить с собой, он был залогом попадания в Верхний (или Нижний, если Древо перевёрнуто – всё зависит от точки зрения) мир.

Если рассматривать Млечный путь как реальный небесный прототип образа Мирового древа, то в самом общем виде рысь – лютый зверь, кот-баюн – и есть тот посредник, что подсказывает дорогу или доставляет к небесным «светилам» (или сторожит путь на звёздном мосту, так напоминающем цепь). А если ночью, когда виден Млечный Путь (и созвездие Рыси), дневное светило наверняка невидимо, рысь едва ли может быть солнечным символом (кошачьим лесной полосы Европы в принципе свойствен сумеречный образ жизни).

Это, возможно, даже лунный зверь, любимая кошка повелительницы ванов Фрейи (у германцев богиня к тому же владеет половиной душ павших). Женские культы в основном тяготеют к лунному календарю, а Луна – одна из традиционных обителей мёртвых. У асов Фрейе соответствует Фригг, как раз соотносимая со славянской Макошью. У континентальных германцев эти богини вообще не различаются, а Фригг именуется Фрия, что этимологически тождественно имени Фрейя. Кошка и «Мокушин зверь». Фригг – жена Вальфёдра-Одина, отца павших. Макошь близка по функциям к навьему богу Велесу. О дублировании функций богов в пантеоне древних германцев, отмеченным С. Пивоваровым, и об подобных параллелях мы писали ранее (см. книгу Д.Гаврилова «НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян»).

Рысь в устном народном творчестве –  редкий персонаж. Но вполне возможно, что в позднюю эпоху кот-баюн, это потустороннее существо, вполне мог заместить собой рысь в воззрениях потомков древних славян. В таком случае сетование Б.А. Рыбакова на отсутствие «лютого зверя» в нашем фольклоре вообще и сказочном фонде в частности напрасно. Тем более, что в любом случае домашние (не дикие!) коты и кошки проникают в Европу лишь в средние века. Они были редки и очень дороги, причём оказались единственными животными, которых было разрешено держать в женских монастырях. Считается, что именно монахи расселили кошек по всему континенту.

Имя славянского певца, вещуна и шамана Бояна, который «белкой» или мыслью путешествовал «по древу», созвучно с именем этого «шаманского» кота (вар.: кот-самоговор, кот-говорун), который и «бает обаятельно», и когти имеет такие, что свободно карабкается по Мировой оси (стволу древа). Вот вполне типичный сказочный зачин: «…На море, на океане; на острове Кидане стоит древо-золотые маковки, по этому древу ходит кот Баюн. – Вверх идет песню поет, а вниз идет сказки сказывает» («Иван-царевич и богатырка Синеглазка», из сборника М. К. Азадовского).

В общеизвестном собрании сказок А.Н. Афанасьева (1855 года издания) в вариации сюжета «сказки о царе Салтане» «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре» (№ 286) читаем:

 «Вот диво – так диво: за тридевять земель, в тридесятом царстве есть зеленый сад; в том саду есть мельница – сама мелет, сама веет и пыль на сто верст мечет, возле мельницы золотой столб стоит, на нем золотая клетка висит, и ходит по тому столбу ученый кот: вниз идет – песни поет, вверх поднимается – сказки сказывает»

Представляется сомнительным, чтобы безграмотные крестьяне разных губерний за двадцать пять лет поголовно перечитали стихотворную версию Пушкина (1831 года издания). Как раз напротив, вернее будет думать, что поэт использовал бытовавший сюжет. Хотя уже в начале XX века с грамотностью стало получше.

Так, «прекрасный образ у белозерского сказочника Гр. Медведева: “За тридевять земель, в тридесятом царстве есть диво: стоит дуб, а в этом дубу ходит кот, вверх идет – писни поет, а вниз идет – сказки сказывает”. Впрочем, не исключена возможность, что этот образ вторичного происхождения и навеян пушкинскими стихами. В еще неоконченном печатанием сборнике Калинникова: “кот морской лапой морду утирает, под дубом ходит, народ зовет слушать сказки, песни распевает”» —  замечает М.К.Азадовский.

В другой сказке, с примерно похожей историей, а потому объединённой Афанасьевым в общую группу с одинаковым названием, одна из «трёх девиц под окном» хвалится:

«Кабы меня взял Иван-царевич, я бы с собой привезла кота-баюна: кот-баюн сказки сказывает – за три версты слышно». Иван-царевич стоит, слушает: «Это не заслуга мне! Кота-баюна я и сам могу купить» (№ 284).

В сказке «Балдак Борисович» из того же афанасьевского сборника победа над котом-бахарем представляется богатырским подвигом, в пору такому, о каком сообщал Владимир Мономах, если вспомнить о его «лютом звере»:

«Во славном городе во Киеве у царя у Владимира собирались князья и бояре и сильномогучие богатыри на почестный пир. Возговорил Владимир-царь таково слово: «Кто бы сослужил мне службу великую: съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, к самому салтану турецкому – увести у него коня златогривого, вышничка багрового (?), убить кота-бахаря, самому салтану турецкому в глаза наплевать?

<…>Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; отправлялся млад Балдак, сын Борисьевич, во путь во дорожку к салтану турецкому; приноровился приехать в самую полночь. Вошел на салтанский двор, увел из конюшни коня златогривого, вышничка багрового, схватил кота-бахаря, разорвал его надвое, самому салтану глаза заплевал» ( № 315).

В одном из вариантов сказки «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что» (№ 215) герою-Бездольному дают спецзадание «…сходить за тридевять земель, в тридесятое царство, и добыть оттуда кота-баюна, что сидит на высоком столбе в двенадцать сажон и многое множество всякого люду насмерть побивает» — излагает А.Н.Афанасьев. Бывает столб этот зачастую столь велик, что с его вершины можно видеть само тридевятое царство – собственно это ещё одна форма архетипов Мировой Горы и Мирового Древа:

«Бездольный лег спать, а жена его сошла в кузницу, сковала ему на голову три колпака железные, приготовила три просвиры железные, клещи чугунные да три прута: один железный, другой медный, третий оловянный. Поутру разбудила мужа: «Вот тебе три колпака, три просвиры и три прута; ступай за тридевять земель, в тридесятое царство, за котом-баюном. Трех верст не дойдешь, как станет тебя сильный сон одолевать – кот-баюн напустит. Ты смотри – не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а инде и катком катись; а если уснешь, кот-баюн убьет тебя!» Научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – пришел Бездольный в тридесятое царство; за три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится; кое-как выдержал и очутился у самого столба. Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий – тут добрый мо́лодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями; наперво сёк железным прутом, изломал железный – принялся угощать медным, изломал медный – пустил в дело оловянный; этот гнется, не ломится, вкруг хребта увивается. Кот-баюн начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей: а купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало; видит, что заговорить нельзя, и возмолился: «Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю». – «А пойдешь со мною?» – “Куда хошь – пойду!» И т. д.

По накалу противостояния практически Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Символика сказки прозрачна. Успешное добывание кота-баюна означает, что для его владельца (или добытчика?) открыт путь к престолу богов по склону Мировой горы, по столпу Мироздания, ну или хотя бы по мысленному древу, о котором вещий зверь может рассказать. Собственно, с этого мы и начали наши рассуждения.

Вот вам и «лютый зверь»! Культ, миф, история и сказка – всё переплелось. Не зря изрёк поэт: «Разве сказки нужны только детям? Сказки взрослым гораздо нужней!»

Опубликовано:  Д. Гаврилов, С. Ермаков. «Лютый зверь» Междумирья / «Родноверие», №1(4), 2011;   Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э.  Были и Небыли сказки. О необычном, обыденном и искусстве перехода между ними. М.: Ганга, 2011. — 288 с. — С. 114-131.

Язычество – не столько религия, сколько древнейшее природное мировоззрение. Пока существует этот Мир, пока светит живое Солнце и вращается живая Земля, пока струят свои воды живые реки среди живых гор и равнин, деревьев и трав, Язычество будет живо в глубинах души и сознания каждого человека, кем бы он ни был и кем бы себя ни считал.

Язычество есть приверженность множеству извечных естественных воззрений и верований. Они различаются между собою у разных народов, но едины в том, что Природа, Земля, Боги и почитающие их народы (др.-русск. «Язык» — род, племя) пребывают в неразрывном взаимном Родстве. Это сходство мировоззрения отражается в языке, речи, мышлении, обычаях и укладе жизни человека, его семьи, рода, племени, народа, общества. В основе языческого мировоззрения лежит языческое мировосприятие. Языческое мировосприятие есть следствие действия во внешнем мире единых «естественных» законов мироустройства. Нынешнее язычество является наследником язычества прошлого и отличается от него лишь способом отражения тех же самых законов. Оно является «новоделом» настолько, насколько новы способы выражения этих законов.

Человек, придерживающийся языческого мировоззрения, языческого миропонимания и действующий соответственно, и есть язычник.

Сколь бы кто ни говорил: «Язычество кончилось, нет его!», – Природное мироощущение не может исчезнуть, умереть, пока человек существует из поколения в поколение на этой Земле и под этим Солнцем. Потому к нему возвращались до нас, возвращаемся мы, и с ним, этим мироощущением, будут жить наши потомки. Мы, язычники, верим чувству родства и познаём его и живую суть всей Природы всю свою жизнь.

Мы убеждены, что прямая передача исконной языческой традиции происходит неразрывно – как через «умное знание» (научные разыскания), так и через живую речь, обычай, уклад жизни народной. Внимательный и непристрастный наблюдатель всегда отыщет в современности не только следы язычества, но само язычество, если будет с должным почтением воспринимать то, что его окружает.

Наши цели и задачи

Наша очевидная каждодневная цель как язычников – жить в согласии с Родом и Природой, в сотворчестве с Богами, сохраняя веру и заветы предков, почитая их, будучи в ответе за Покон, за своё духовное наследие.

Мы – язычники. Высшая наша цель – поиск и утверждение великой и первозданной духовной истины и наполнение нашей повседневной жизни её бесценными крупицами. Мы убеждены: человек может и должен жить так, чтобы человеческая жизнь не противоречила Природе.

Язычество есть изначальное и естественное мировоззрение всякого здорового человека. Это любовь к своему Роду, к Родной Земле, к Родным Богам, обычаям предков и прошлому своего народа. А коль скоро все нравственные установления требуют защищать то, что любишь, язычники обязаны и будут защищать родных и близких, род и семью, Отечество, веру в Богов и саму светлую память Пращуров.

Растворяясь в «нации», народ утрачивает исконную родовую культуру. Например, русский народ, сумевший вобрать в себя на протяжении веков множество других народов, сам стал жертвой чуждого проникновения. В результате народная русская культура понесла тяжёлый урон. Мы убеждены, что пока русский народ не вернётся к родовому самосознанию, не будет успеха ни самому русскому народу, ни России. То же касается и любого другого народа. И только сознавая ценность собственной исконной Старины, возможно по достоинству оценить природные верования ближних и дальних соседей. Не случайно многие наши единомышленники в России стараются постичь иные ветви индоевропейской Традиции, ощущая в душе глубинную общность единокоренных мировоззрений.

Посему среди общих задач языческого движения мы видим:

– повсеместное возрождение и распространение исконных народных верований, традиций, отношения к Миру, разумных черт жизни предков;

– осознанное извлечение повседневной пользы из Родовых и Природных ценностей – и не только для себя самих, но всего своего народа и страны в целом.

Мы считаем язычество естественной и разумной идеологией, потому и обращаем на неё внимание всего общества.

Отличительные черты  языческого мировоззрения

Правда и Кривда в нашем мире принимают разные обличья. Но для всех мыслящих людей Правда – то, что позволяет полноценно жить, творить и созидать, а не существовать и приспосабливаться. «Счастье хорошо, а правда лучше», – гласит народная мудрость. Правда – это и то, что существует в действительности, и правое дело. Пусть она порою горька, но она – правда.

Правда и Кривда – две явленных противоположности. Но как можем мы оценить сладость мёда, не вкусив горечи полыни? Одно поверяется и постигается через другое.

То, что ныне называют законом диалектики, о чём ныне говорят как о единстве и борьбе противоположностей, давным-давно было осознано нашими предками и выражено в представлении о невозможности существования того, что мы считаем Правдой, а равно того, что мы считаем Кривдой, самих по себе, одного без другого. Вот почему ныне мы говорим о единстве и взаимодействии противоположностей. Разделение мнимо, но для всех людей оно существует как несомненная данность.

Для настоящего человека нет ничего превыше его семьи, блага его семьи, его рода в настоящем и будущем, а также сохранения доброй памяти о своих предках – кем бы они ни были. Отрёкшийся от семьи и рода теряет честь и действует не по Правде. Он предаёт свой род, а род отвергает его. Тогда истирается связь времён, Традиция, Память.

Семья, род есть малые части большого целого – племени, народа, страны. Эти понятия неразрывно связаны с Родной Землёй и памятью предков. Потому достойное служение своей Земле, её Природе есть служение семье и Роду.

Мы – создания Богов, в которых не слепо верим, но знаем, что они – личностны и сущи. Мы – потомки Богов, а посему не только храним в себе их частицу, но и разделяем с ними ответственность за судьбы мира. Наши Боги одновременно есть Мировые Силы, создавшие и поддерживающие Творение, и наши прямые (пусть даже отдалённые) предки.

Язычники прошлого жили, сознавая, что Боги и предки присутствуют рядом с ними постоянно. Они общались с Богами и героями и поступали так, «как поступали предки». Мы, потомки, считаем это правильным и стремимся действовать подобным же образом.

Язычество неотделимо от мифологического мышления, основанного на обожествлении Природы и признании всех вещей во Вселенной и самой Вселенной живыми (т. е. личностями).

Бог Богов всемогущ в круговращении Времён и во множестве своих проявлений, отражений и ликов – Мировых Сил. Язычество почитает выдающихся предков как Богов и признаёт Богами, то есть сущностями и личностями, эти Мировые Силы.

Мир есть единое целое. Каждая его часть неразрывно связана с другой незримыми нитями. Если коснуться одной из частей, тронуть одну из нитей, наше прикосновение рано или поздно всколыхнёт каждую нить, отзовётся на каждой части. Нитей великое множество, но в то же время все они суть одна, Единая Нить. Частей Мира великое множество, но в то же время все они суть один, Единый Мир. Таков закон всеобщей взаимосвязи.

Закон всеобщей взаимосвязи – закон внутреннего родства всего Сущего, союза и связи бессмертных Богов со смертным человеком, а человека – с его семьёй, родом, племенем, народом, Природой – и с самими бессмертными Богами. Круг.

Всё в Природе движется по кругу. То, что случилось однажды, непременно произойдёт вновь – пусть по-другому, но произойдёт. Так каждое утро начинается новый день, лето сменяет весну, а зима – осень. Так и человеческая жизнь. Она – ниточка, отмеренная Пряхами каждому из нас. Одна из бесчисленного множества. Похожая на другие, но единственная и неповторимая. Истрёпанная человеком, она рассыпается и, казалось бы, исчезает навсегда – но рано или поздно, обновлённая, вновь и вновь оказывается впрядена во всемирное полотно событий.

Мировая Нить такова, что все прочие нити как бы вплетены в неё, а всё конечное одновременно бесконечно. Потому события повторяются, а у каждого события своя череда, свой оборот. Всякий конец чего-то есть начало нового. Так задумано Богами, так измыслил Бог Богов. Он – всему начало, он же – всему завершение. Всему мерило. Он начинает отсчёт времён, он же их сворачивает. И так без конца.

Круговращение времён, событий и вещей можно предугадать, предвидеть, предвосхитить. Однако это не означает неизбежности предугаданного. Бывает, Мировые Силы, словно могучие вихри, влекут язычника к, казалось бы, неминуемому. Но сильный человек, ведая направление движения и действуя по Правде, всегда способен изменить кажущуюся предопределённость, поменять местами вероятности. Рок безраздельно властен лишь над уделами тех, кто слаб. Сильные духом сами двигают звёздами.

Способностью человека властвовать над собственной Долей (Счастьем) и преодолевать Недолю (Злосчастье) в значительной мере определяется его положение в Мире. Мы в этом убеждены. Человек не рождён рабом. Ничьим. Рабство – что мирское, что духовное – в равной степени унизительно, позорно и неприемлемо для рождённых свободными. Свободу ограничивает лишь мера ответственности, добровольно возложенной на себя.

Поскольку мы – родичи наших Богов, мы восприняли от них способность присутствовать в разных Мирах, Временах и Пространствах. Родство с Богами открывает постигшим его дорогу в «Горний» дом. Но поскольку мы также есть плоть от плоти Родной Земли, нам открыты и её потаённые тропы. Мы признаём, что великая Природа мудрее любой из своих малых частей.

Язычество древних – даже если бы кому-то очень захотелось думать именно так – не было слепой верой, загнанной в окостеневшие тиски обычая. И нынешнее язычество ни безоглядной верой, ни исключительно религией точно не является. Загоняемое в тиски догматов, язычество перестаёт быть живым, то есть самим собою, оказывается под угрозой вырождения в неформальную религию. Но вновь и вновь возвращает себе первозданную чистоту и полноту. Лишь Боги пребывают неизменны. В этом мы видим круговорот всего Сущего и, одновременно, незыблемость основ Мироздания.

Основа язычества – знание. Знание, унаследованное от предков и прошедшее проверку временем и делом. Знание, полученное путём разного рода разысканий, то есть научное. Знание личное, глубинное, постигнутое на собственном опыте, зачастую через мучительные поиски и испытания и уж в любом случае – через изменение себя. Задумано, видимо, так, что знание приходит разными путями – и по наследству, через обучение, и посредством духовного восхождения, и путём созерцания глубин духа, через которые открывается путь к высотам.

Потому, видимо, язычество уже в далёком прошлом постигло многое из того, что нынешняя фундаментальная наука считает своими новейшими открытиями.

Единая всепроникающая нить незримо связывает всех малых и великих, Землю и Небо, человека и дикую Природу. Человек, плоть от плоти Мира, воспринимая мир, невольно уподобляет его себе, но одновременно воспроизводит Мироздание внутри себя.

Наше отношение к своему внутреннему и внешнему миру есть наше отношение к своему роду. Если мы не бережём мир и Природу вокруг и внутри себя, мы закладываем основание будущих бед наших потомков. Вот основа того, что теперь называют «экологическим мышлением».

Язычество – это осознание необходимости понимать окружающий тебя Мир. Понимать Мир в целом, в отдельных его проявлениях и их совокупностях. Это умение договариваться с Миром и любыми его проявлениями, дабы неосторожным словом или поступком, опрометчивыми действиями не нарушить хрупкого равновесия, в котором он, этот Мир, пребывает.

Но, кто бы ты ни был, – станешь ли ты сидеть сложа руки, если дом твой рушится на глазах, земля уходит из-под ног, вода горька, а воздух не дарит жизнь и бодрость, но душит и убивает?

Останешься ли ты отстранённо-безучастным, если мать твоя умирает в долгих муках, а дети превращаются в уродов?

Если ты не умер душевно и духовно, если ты – не только «биологическая оболочка», но – Человек во всех смыслах, ты бросишься спасать – не утварь, не скот, но основу основ – свой Мир, вырождение и гибель которого делают бессмысленным и невозможным дальнейшее существование тебя и твоего рода.

Подход язычника к Природе основан на признании за нею – и за всеми себе подобными – всех прав живого существа. Природа испытывает боль на всех уровнях и способна радоваться как человек.

Мы убеждены, что Природа мудра, что «верх» и «низ» человека – от Природы и от Бога Богов в ней, именуемого Родом, Рудрой, Одином, Логосом…

Личная цель язычника – достижение Лада. Лад, или языческая гармония, – такое состояние, когда отсутствуют неразрешимые противоречия как в душе человека, так между человеком и окружающим его миром. Достижение Лада есть следствие мыслительного и духовного постижения язычником законов бытия Вселенной и своего места в ней. Лад приходит тогда, когда язычник осознаёт себя в круговращении Природы и научается деятельно следовать её законам – от часа рождения до таинственного мига смерти.

Потому язычество есть мировоззрение, направленное на самосовершенствование личности. В современных условиях язычество способно дать целенаправленному и трудолюбивому человеку:

– физическое и нравственное здоровье, умение жить в гармонии с законами Природы, не насиловать её: язычество экологично, это экология и Природы, и сознания;

– свободу выбора пути духовного развития;

– власть над своим организмом и своим разумом;

– способность творчески взаимодействовать с Силами Природы и Мира.

Язычество – это следование правилу разумного, сознательного самоограничения, рамки которого определяются сложившимися условиями существования того или иного человека, рода, народа, исповедующего язычество. Эти рамки были, есть и будут различными для жителя гор, равнин, приморья, Севера, Юга, Востока, Запада, – но они были, есть и будут.

Чувство родства, традиционные отношения людей в роде немыслимы без истинного и глубокого ощущения неразрывной связи предков и потомков, людей и Богов. Это связь не только с прошлыми, но и с будущими поколениями. Почитание предков и традиций есть забота не только о себе самих, но и, в первую очередь, о потомках.

Язычник не только почитает традицию и следует воле предков, сохранивших и защитивших Родину, но и мыслит о своих потомках, о том, что мы завещаем им и что оставим им в наследство. Работа на Будущее, одно уже мысленное создание его светлого манящего образа не менее важны, чем сбережение опыта прошлого.

Как это привычно и просто: отрицать, порицать, обличать, восставать «против…» Куда труднее – но и куда достойнее! – восстать «за…»

Мы убеждены: разлад и скорый крах – вот удел любого движения, если его вожди и участники умеют и стремятся лишь обличать пороки мира. Языческое движение обречено, если его участниками и, тем паче, вождями, станут те, кто умеет лишь восставать «против…» Оно обречено, если все мы – и его участники, и его вожди – окажемся ленивыми и безграмотными крикунами, неспособными отличить золото от обманки.

Наш долг – научиться познавать, знать, принимать и чтить свои родовые старины, своих предков и научиться уважать традиции родственных народов и соседей. Наш удел – по крупицам собирать, накапливать и передавать знание – мифологическое, историческое, естественнонаучное, родовое, познавать высоты, глубины, потаённые тропы, проникать в многослойные смыслы слов нашего родного языка, дабы научиться слышать без искажений шёпот и раскаты голосов из Прошлого и через Настоящее пронести в Будущее откровения и заветы, благословения и предостережения Тех, Кто Были до нас. Наш долг – научиться отличать Правду от Кривды, научиться стоять «за…».

Мы убеждены: истинное единство возникает лишь на основе сотворчества, созидания – и само становится их основой и жизненной силой. Единство – основа созидания. Созидание – основа единства. И так бесконечно, виток за витком.

Мы выступаем за готовность и умение учиться созиданию и созидать, за сотворчество – порою наперекор и вопреки своим личным притязаниям. Мерилом же нашей способности жить и действовать подобным образом станет дело, и только дело.

Язычество и современный мир

Лишённые памяти веков, забывшие предков и утратившие внутреннюю связь с окружающим миром, пренебрегая исконными и извечными естественными ценностями, поклоняются ценностям ложным – «ценностям», что с лёгкой руки современных жрецов Золотого тельца, бесцеремонно и напористо подминая всё и вся, стремятся завоевать мир людей. Вот имена их: Товар, Деньги, Потребление.

Те, кто ворочает денежными потоками, ныне уверены в своей безнаказанности, потому что мир товарно-денежных отношений, мир, где деньги выступают единым мерилом всего, принадлежит им.

Однако «боги» нынешней монетаристской и технократической цивилизации мертвы.

Служение таким «богам» влечёт за собою лишь одно – стремительный бег нынешней цивилизации к собственной гибели. Порочна сама технократическая цивилизация. Не технология опасна, но господство техники надо всем прочим.

Наркотики, алкоголизм, ядовитые производства и их детища – преступность и разврат, подавление культуры, растрата бесценных жизненных сил человечества на бесплодную гонку вооружений и безудержное потребление – всё больше, больше, больше! – вот черты современной цивилизации.

Эта цивилизация породила великие блага жизни – свет, тепло, книги, связь, но она же породила и атомное оружие, экологический кризис, человеческую нетерпимость, безмерную жажду власти и потребления, систему мирового глобализма, делящую целые народы на слуг и господ. Она отравляет человека. Она лишит его возможности растить здоровых детей, жить в естественных условиях, принимать решения и давать оценки, опираясь на собственные разум и волю, на опыт своих предков.

Нам пытаются внушить, что глупо и бессмысленно рисковать или отдавать жизнь за идею. Нас настойчиво побуждают отказаться от исконно нравственной оценки происходящего, предлагая взамен «плюрализм мнений» и «толерантность», при которых, скажем, разврат предстаёт в обличье свободы поступков. Нас убеждают, что главная жизненная цель – достижение как можно более высокого (прежде всего, материального) положения в обществе, а свобода выбора превращается в свободу выбора путей и способов движения к этой цели. Нас так упорно, так назойливо подталкивают быть модными, словно не понимают, что это – курс на истощение, когда интенсивность потребления многократно превосходит возможности и скорость естественного возобновления ресурсов.

Генетически изменённая пища, программируемое и контролируемое изменение психики и тела вплоть до последующего массового вырождения на уровне группы, популяции, народа, расы, человечества, широкое использование психотронных и психотропных методов промывки мозгов, постепенное оглупление, дальнейшее разобщение людей и превращение их в не связанных друг с другом и не интересных друг для друга индивидуумов… в стадо.

Мир наизнанку…

Язычники не принимают и не могут принять такую цивилизацию как разумно, природосообразно устроенную. Глупо отрицать достоинства современных технических устройств, помогающих людям жить. Но если прежде вещи делались во имя творчества, красоты и честно служили людям, то ныне люди становятся рабами вещей. А это не по Правде!

То же касается эмансипации и её детища – феминизма. Проблема эмансипации женщины возникает в том обществе, где по каким-либо причинам женщина была целена-правленно низведена до уровня «существа второго сорта».

В культуре современной цивилизации – по крайней мере, западной, – всё менее выраженной, всё менее значимой и почётной становится исконная роль женщины – матери, берегини, хранительницы обычая и уклада, семейного очага. Женщина, которой навязана роль вещи, предмета обстановки, товара, «исчадия ада», «нечистого создания», вынуждена приспосабливаться, чтобы выжить в этой «мужской» культуре, не утратив своего бесценного «Я». И тогда женщина перенимает мужской стереотип поведения – во всём. И, увы, со всеми вытекающими последствиями, приближающими общество к «точке невозврата».

В языческой же культуре и женщины, и мужчины – полноценные и равноправные существа, каждый – в своей области ответственности. Так же, как Боги и Богини. Но если на горизонте появляется опасность, угрожающая роду, женщины и мужчины заменяют друг друга в обществе, добровольно возлагают на себя обязанности, не свойственные им в обыденной обстановке, и увечные мужчины становятся няньками, а здоровые женщины – воительницами, во имя спасения их общего рода.

Поэтому в язычестве проблема эмансипации просто-напросто отсутствует.

Прекрасно иметь возможность отправиться на другой конец света, чтобы полюбоваться дивными красотами природы и творениями рук человеческих. Но радостно ли среди этой красоты обнаружить вдруг те же одежды и бездумные лица, те же чипсы, гамбургеры и «колы», какими кишел твой родной город?

И радостно ли, когда взгляды, лица, слова, души, память твоих единоплеменников и соседей день ото дня блекнут, меркнут, утрачивают неповторимость, становясь похожими на примитивные двухмерные схемы, контуры которых искажены и размыты? Люди-схемы. Печатные платы. Стандарт.

В глобализации как таковой нет ничего дурного. Но почему эта глобализация, в которую сегодня нас всех, образно говоря, волокут на аркане и загоняют пинками, означает «быть как все» – либо «надо всеми», «есть что дают» и «знать своё место»? Почему эта глобализация требует отказаться от своих корней как основы нравственных и поведенческих установок?

Каждый народ, однажды возникнув, оказывается вплетён в нить судеб этого мира – звуком неповторимой тональности, цветом неповторимого оттенка… С какой же стати тот, кто сегодня является вдохновителем и кормчим «глобализационных процессов», присваивает себе право вести народы к превращению в похожих один на другого «общечеловеков»?

Подлинная глобализация – от маленькой округи в пять деревень до континента с десятком государств на нём – возможна лишь тогда, когда будет не только сохраняться и поддерживаться самоопределение того или иного народа, но когда всякий представитель любого из народов будет знать родные обычаи, исконную картину мира и подлинные исторические судьбы страны. Мир подобен мозаике, где каждый её кусочек – отдельный народ. Стоит выложить изображение кусочками одного цвета, оно исчезнет. Мы против такой глобализации!

Современный глобализм и выстроенная под него мировая экономика подразумевают чёткое разделение сфер производства. Скажем, одна страна производит металлопрокат и сталь, другая поставляет чугун, который выплавляется из руды с использованием угля, привозимых, соответственно, из третьей и четвёртой стран.

Традиционный язычник жил в мире, не знавшем понятия «глобализм».

Он, наш предок, в случае острой необходимости мог быть воином, землепашцем и ремесленником в одном лице (при всей незыблемости «сословных» границ в развитых обществах). А случись нужда – становился повитухой, лекарем, мореходом, рыболовом, строителем, печником, охотником… Поэтому-то он был куда более самодостаточен и, следовательно, независим, чем современный человек с антибиотиками, горячей водой и огнестрельным оружием.

В мире всеобщей глобализации каждый стал узким специалистом, знающим в своей области многое, а в соседних – почти ничего. Человек стал слишком зависимым.

Как бы ни костерили натуральное хозяйство, оно было гораздо более устойчиво к внешним воздействиям. Деревня, а чуть позже удел (деревня плюс город под одним руководством) могли обеспечить себя всем необходимым, даже будучи отрезаны от остального мира (войной или природными катаклизмами). Да, была торговля. Но от неё не было такой зависимости, как сейчас. Любой удел мог обеспечить себя едой, одеждой, инструментом и оружием – то есть всем необходимым для жизни, выживания и сохранения рода, даже если торговцы не приезжали.

Теперь взглянем на мир современный. Долго ли продержится любой крупный город, если прекратятся поставки еды? Воды? Электричества? Топлива? Считанные дни, утверждают знающие. А если вдруг объявят всеобщую бессрочную забастовку врачи? пекари? телефонисты? Мир общества всеобщего потребления стал слишком взаимосвязан и взаимозависим, а значит – управляем и направляем. И снова, казалось бы, – что в этом плохого? Ведь даже у волков есть вожак. Проблема в другом: управляем – кем? направляем – куда и зачем? Тайна сия велика есть… Так умный пастух с помощью подпасков и хорошо выдрессированных собак приводит стада скота на бойню.

Зависимость – вот крючок, на который не должны попасться ни язычники, ни языческое движение. Не должны, сколь бы завлекательной и аппетитной ни казалась наживка, скрывающая его жало.

Бытие определяет сознание. Сознание, в свою очередь, способно и обязано перестраивать бытие. Мы считаем необходимостью сознательное перенацеливание человеческих потребностей.

Что нужно человеку – точнее, человеку как животному существу, – чтобы жить и продолжать свой род? Быть сытым. Не испытывать страданий от холода или жары. Иметь логово, чтобы укрыться от внешней опасности. Накормить, напоить, согреть и вырастить в безопасности своё потомство. Иметь некий «запас прочности» на случай, как ныне принято выражаться, форс-мажорных обстоятельств.

Много ли необходимо – именно необходимо! – человеку пищи? воды? одежды?

Наши прадеды и деды сурово наказывали младшеньких за брошенную на пол корку хлеба, за недоеденную пищу в миске. Многим из нас это ведомо по собственному опыту.

Праздничные наряды переходили от старших к младшим, пока не ветшали. Домашняя утварь служила семье до тех пор, пока не выходила из строя так, что не подлежала починке. Вещи, оказавшиеся ненужными, не выкидывали – отдавали тем, кто испытывал в них нужду.

То, что производилось людьми, производилось ими для людей и делалось на совесть: чтобы елось сытно, чтобы служило долго.

Наши предки обращались с тем, что составляло их быт, бережливо и разумно. В силу каких бы причин они ни поступали подобным образом, их экономика была экономной. Она была, в отличие от нынешней, экономикой разумного производства и потребления.

«Экономика», в дословном переводе с греческого, – наука о ведении домашнего хозяйства. Образно говоря – это дисциплина, отвечающая на вопрос: «Как мне сделать мой дом “полной чашей”?» Именно в таком контексте и следует рассматривать экономическую концепцию языческого движения.

Мы живем не в древней Европе и не в средние века. Реальности вульгарной современной эпохи вторгаются в нашу жизнь вне зависимости от нашего желания. Что-то мы используем, что-то принимаем, что-то отвергаем.

Язычество никогда не отвергало собственности и достатка. В отличие от христианства, оно не было против накопления вещественного богатства в этом мире. Да, в Иной мир ты не возьмешь с собой ни скарба, ни денег. Что здесь скопил, то здесь и останется, и это унаследуют твои потомки. И это даст им возможность не думать о хлебе насущном, но размышлять и мыслить в высоком смысле.

Достаток угоден Богам, и не случайно у русских широко почитаемым богом был Велес, покровитель удачливых охочих людей и рачительных хозяев.

Не случайно данный Отцом Побед (скандинавским богом Одином) Старший Футарк начинается с руны собственности. Сделай хорошо себе и своим близким – и вокруг тебя всем также будет хорошо. Но сделай это по Правде!

В персидской традиции представитель торгового сословия, выходя на улицу, громко спрашивал: «Есть ли тут кто голодный?» И должен был накормить таковых.

Славянские, скандинавские и горские обычаи славились и по сей день славятся своим гостеприимством, хлебосольством.

По обычаю древних скандинавов считалось неприличным гостю или посланцу заводить разговор о делах, приведших его под кров хозяина, пока сам гость не причастится общего хлеба и пива.

Были ли бедные? Да, были. Но те же персы не говорили: «Он беден». Они говорили: «Он временно обеднел».

Справиться с бедностью и прочими подобными неприятностями нам поможет наука. Но – наука одухотворённая, вобравшая в себя как неотъемлемую часть представления о живом Мире, живой Природе.

Язычество, религия и наука

Идущий к своему идеологическому краху американо-европейский мир всё более ищет опоры в христианской религии. Нередко прямо объявляют, что западная цивилизация – христианская и построена на христианских ценностях. В начале 2000-х годов неоднократно выдвигалось предложение о внесении в Европейскую Конституцию упоминаний о Боге и христианстве. В формально светской России Русская православная церковь сегодня получает в свои руки огромные богатства и вместе с ними возможность влияния на чиновников, армию, милицию, сферу образования. В то же время в странах ислама, а также в России и Европе появляются религиозные экстремисты, зовущие к террору и жесточайшей войне с неверными, как было много столетий назад. Есть в России и столь же яростные сторонники решительных действий под знаком креста. Нас не раз пытались прежде и пытаются вновь стравить на почве конфессиональной принадлежности и внутриконфессиональных различий, следуя принципу «разделяй и властвуй». А мы забываем, что задолго до выхода на мировую политическую арену так называемых мировых религий наши предки верили в живой Мир и его Силы. Люди почитали Силы Богами и давали им имена. Но Солнце, Небо, Вода, Земля, как их ни назови, пребывают неизменны. Язычники славят одних и тех же Богов. Да, под разными именами, да, по-разному, но – от души. Судя по тому, что человечество до сих пор живо, – любо, ох, любо Богам такое разнообразие!

Если продолжать слепо следовать провозглашённым Западом и утверждаемым в России под давлением извне либеральным принципам жизни, нарастающий конфликт неизбежно закончится общеевропейской катастрофой.

Трагедия современной европейской цивилизации состоит в историческом разрыве между временем нынешним и временем минувшим.

У китайцев, японцев, индийцев нет такого разрыва. У них не стёрта память о прошлом, а потому резко уменьшается возможность кризиса внутри их цивилизации.

Историческая миссия идущих по пути язычества в том, чтобы соединить полотно времён, ликвидировать разрыв между эпохами, перекинуть мосты к эпохе повсеместного бытования подлинно Природного, истинно языческого мировоззрения и одухотворения Сил Мира.

Духовную цель жизни современному человеку даёт подлинное языческое мировоззрение. Наши предки – и мы – прямые потомки и наследники Богов. Это значит, что мы должны продолжать их работу: облагораживать и строить мир по своей Родной Традиции, которую обязаны перенять у предков. В этом залог счастливой жизни людей.

Ещё в средние века христианская церковь безраздельно монополизировала право на истинно божественное откровение и сегодня напористо – и порою небезуспешно – пытается его отстоять. Отрицание глубинных основ родства, унижение этнических культур авраамическими религиями лишило целые народы их корней, смысла речи, а значит, гармоничной и полноценной реализации их на Земле.

Долой разнотравье! Да здравствуют ровненькие одинаковые газоны! Но сколь же часто на необъятных просторах нашей Родины можно наблюдать одну и ту же картину: смиренно отстояв обедню в храме Христовом, прихожанин по дороге домой делает крюк, дабы поклониться священному дубу… священному камню… священному роднику.

Значительная доля человечества на новом витке истории всё чаще проявляет стремление вернуться к изначальной, древней традиционной культуре. И к ней стоит вернуться.

Современная наука – оплот техногенной цивилизации Запада, в главном верно служит идее Истины, но во многом, увы, копирует структуры и функции средневековой церкви. Ныне школы, институты, университеты внушают людям веру в «чудеса техники», как ранее внушали веру в Бога.

Научные институты и связанные с ними современные производства (и все технологии вообще) безмерно расширяют сферу доступных науке технических чудес. Демонстрация этих чудес приносит всем служителям объективной истины справедливую славу. Время от времени эти служители сообщают нам откровения своего бога и говорят с нами религиозным по сути языком, доказывая всё новыми и новыми техническими чудесами божественную сущность Науки и её исключительное право на Истину.

И не сам ли суровый и бесчеловечный Бог Hауки тому причиной? Бог холодный, жестокий, имя которому – Объективная Истина. Объективная – значит не зависящая от человека, от его души, чувств, мыслей.

Возможно ли полное познание Истины без переживаний, без душевных мук, без приложения собственной Воли?

Именно «объективная наука», по сути, поставила человечество на грань уничтожения, а оно всё ещё одержимо верой в её благое всемогущество. Лишённые веры в живое, мы ищем опоры в мёртвом. Мы опираемся на показания приборов, лишённых души, и поверяем им самое сокровенное, что имеем.

Не случайно убийственный холод бездушного «объективного» знания науки так отталкивает людей искусства, религии, прекрасно сознающих при том, что без этих знаний жизнь современного человека невозможна! Да, разум и чувства способны лгать, но обманывают даже «беспристрастные» приборы! Под жестокой пыткой экспериментов лжёт сама Природа, облегчая себе страдания…

Основным постулатом двух главных физических теорий двадцатого века, теории относительности и квантовой теории поля, является сильнейшая зависимость объекта наблюдения, любого объекта, от наблюдателя. Зависимость настолько глубокая, что зачастую экспериментатор сам создаёт то, что он наблюдает.

Но это издревле было совершенно обычным для язычника – волхва и мага. Ведь Вселенная зависит от нас не в меньшей степени, чем мы от неё.

Гуманитарные и естественные науки – наши союзники «по определению». Многие великие мыслители прошлого – философы древней Греции, например, были язычниками. Ныне к языческому по сути миропониманию приходит всё больше серьёзных учёных, ибо именно оно отвечает их духовным запросам в наибольшей мере. Наука должна быть одухотворена, но это не значит, что служителям её дозволяется смотреть на вещи предвзято. Обман и самообман в науке недопустимы.

Вселенная участвовала в развитии человечества, а человечество в равной мере – в рождении Вселенной. Создавая себе языческих Богов, человек творил Мир, а Мир творил его, человека.

Потому в деле творения Будущего естественное, экологичное и действенное не на словах язычество и наука могут и должны быть союзниками, друзьями, а не противниками.

Признав понятие «жизнь» за основу основ, приняв как данность повседневность передачи и переработки информации в Природе, современная наука, в сущности, пришла к совершенно языческой картине мира. Представление о повсеместном и постоянном присутствии информации приходит в противоречие с главным принципом научного знания – принципом Веры в объективное, с идеей объективного физического эксперимента. Мы стоим в преддверии серьёзных перемен в науке.

Языческая Традиция населила Мир Богами и духами, с которыми, если ты чего-то желал добиться, следовало тем или иным образом ладить. А на самом деле – просто вести себя с Миром по-родственному, а с Землёй – как собственной Матерью…

Постоянное присутствие родового начала внутри себя, в чувствах и мыслях, в произведениях искусства, в дающей жизненные силы Природе ощущают многие люди. Возможно, большинство. Не все признаются в этом.

Эволюция духа, переворот в познании мира, вызванный слиянием науки, искусства и религии в единую социальную силу, является переходом к открытому информационному обществу всеобщего экономического равенства и индивидуальной свободы.

Одухотворить науку, поднять её к новым вершинам под силу лишь искусству и традиционной вере – язычеству. Новый, невиданный доселе сплав науки, язычества и искусства вберёт в себя всё лучшее, что создано человечеством, отринув худшее, преодолев и бездушие экспериментального познания, и религиозный догматизм.

Эта новая, единая культура Человечества, не растерявшего многообразия своих «малых» самоценных родов, позволит творческому человеку, подобно древнему язычнику, вновь увидеть себя частичкой живой одухотворённой Вселенной. Вселенной, взрастившей человечество, как и многие другие цивилизации, в космической колыбели Галактики и оберегающей нас на пути к Истине. Вселенной, направляющей нас через свои «законы природы», что раскрываются нам в священных обрядовых действах общения с Галактикой, «диалогах с природой», издевательски именуемых ныне «экспериментами».

Подобное познаётся подобным, Одухотворённый разум Вселенной доступен лишь другому разуму – например, разуму человека-язычника.

В отличие от науки, искусство и магия в своём познании Мироздания опираются на возвышенные духовные символы, насыщенные нравственным содержанием образы, предметы силы. Язык магии и искусства – это язык Любви к Божественному в каждом творческом человеке.

Богосотворчество, наука родства и нравственности даст людям не только победу над Пространством и Временем, но широчайшее распространение знаний и образования, овладение современными лингвистико-психологическими методами воспитания родственных чувств и сопереживания, технологиями средств массовой коммуникации и пропаганды родства, нравственного совершенствования людей. Это и будет наука бессмертия.

Опора на науку, накрепко соединённую с нравственными заветами предков, – вот наш, языческий путь.

Неприемлема речь, понятия, изначально предполагающие бездуховность Вселенной, Природы! Они уничтожают душу Мира и ведут к физической гибели человечества.

Язычники, будьте одухотворены сами. Начните с самих себя. И вы получите право потянуть за Нити Мира.

Что делать и как делать

Знать и помнить. Тому, кто не знает и не помнит, что было вчера, безразлично, что будет завтра.

Кто из нас знает свою родословную далее третьего-четвёртого колена?

Кто из нас знает, за что слагали свои головы его предки – кто с косою, кто с мечом, кто с винтовкой, а кто – с книгой в руках? За что сгорали заживо в пламени костров и тонули, связанные по рукам и ногам освящённой пенькой?

Какое Сегодня без Вчера? А ведь именно сегодня рождается наше с вами Завтра. Мы не можем и не должны рассчитывать на «доброго» дядю, который придёт и вложит в движение средства. Мы помним: кто платит, тот и заказывает музыку. Хотим ли мы, чтобы язычники плясали скоморохами на гульбищах и празднествах для увеселения толпы и власть имущих? Один в поле не воин. Лишь вместе, в сотрудничестве, мы можем создать основы такого Завтра, которое и в самом деле будет лучше, чем Вчера. Для этого нам необходимо:

– пробудить от спячки наши души, нашу память, наш разум. Воистину, сон разума рождает чудовищ. Уход от языческого мировоззрения превращает в стоглавое чудовище то, что испокон веков существовало независимо от наличия или отсутствия человека в этом Мире, то, с чем человек испокон веков умел жить в ладу. Будь оно иначе, сейчас некому было бы ни писать эти строки, ни читать их;

– вспомнить и помнить всегда, что «честь» и «совесть» – не пустые слова, и относиться друг к другу, поступать друг с другом, судить и рядить по Чести да по Совести, по Правде, как бы трудно нам порою ни приходилось. Наш Мир – это мы. Каковы мы, таков и наш Мир;

– понять и принять: кем бы, какими бы ни были наши предки – славными доблестью или запятнанными позором, какими бы тропами ни ходили, – это наши предки. Без них не было бы нас. Мы гордимся одними и искупаем вины и ошибки других. Но помним всех. Отрекаться от предков – недостойно язычника. Предки неподсудны;

– узнать друг друга и собрать воедино наш опыт, наше знание, нашу память, собрать их так, чтобы они были доступны всем единоверцам;

– наладить тесную и прочную связь между собою и постоянно, непрестанно делиться собранным и постигнутым;

– научиться передавать собранное нами детям нашим – передавать так, чтобы не уподоблялись дети изгоям, готовым, позабыв и дом, и род, бежать на край света за блеском и треском пустых погремушек. Изложить наши духовные истины в доступном виде. Донести правду о нас до каждого, кто хочет Правды. Подвигнуть пытливых на постижение и следование исконной Природной Традиции. Каждый вправе получить знание о сути язычества из первых уст, без ошибок и намеренных или случайных искажений. Каждый вправе сделать свой выбор в соответствии с конституционно узаконенной свободой совести;

– сущность язычества должны доносить до людей не отрешённые святые и не заплутавшие в духовных странствиях волхвы, но живые деятельные люди. Если таких людей нет, их надо воспитать;

– обеспечивать экономическую независимость свою, своей семьи и помогать достичь того же своим единомышленникам;

– расходовать силы и средства на умножение своих знаний и умений во всех областях человеческого бытия – от ремёсел до наук и искусств. Всякая перестройка должна начинаться с деятельного овладения новыми навыками и инструментами. Это наиболее разумное вложение сил и средств. Язычник обязан стать мастером и выучить мастерству единоверцев. Знания и умения угодны Богам;

– искать и находить связи и пути творческого сотрудничества с наукой;

– действовать; не ждать, что кто-то за нас решит вопросы выживания, охраны окружающей среды и сохранения памяти веков.

Это – всего лишь первые шаги. Мы должны стать теми, кто возьмёт на себя долгий тяжкий труд – вывести этот мир из тупика, куда мы же сами своим неразумением (или кто-то – нашими руками?) его завели. А время на исходе: завтра может быть поздно… и однажды Завтра для нас с вами может не наступить.

Так – и только так! – мы, язычники, сумеем не только выжить в нынешнем мире, но и стать силой, с которой этому миру придётся считаться.

Итак, положение дел можно изменить, нацелив мышление современного человека на иную, естественную совокупность жизненных и духовных ценностей, что позволит ненасильственно выйти из порочного круга.

Уровень жизни, который даёт техническая цивилизация, должно сохранить, но при этом отказаться от всех её излишеств и взамен них вернуться к почитанию своей и окружающей Природы. Сделать это возможно только добровольно. Тогда наступит новая эпоха бытия людей на Земле.

Мы считаем, что для этого необходимо признание и принятие язычества как действенной Силы.

Опубликовано:

1. Манифест языческой Традиции/ Гаврилов Д.А., Брутальский Н.П., Авдонина Д.Д. – М.: Издательство «Ладога-100», 2007, – 40 с. ISBN 978-5-94494-047-6
2. Гаврилов Дмитрий и др. Манифест языческой Традиции // ”Порог”, Кировоград, № 7, 2007. – С.16–22.
3. Heathen Tradition Manifest / «The Oaks» (Issue №6), 2008, р.35–44.
4. Гаврилов Д.А., Брутальский Н.П., Авдонина Д.Д. Манифест языческой Традиции / Северная Традиция. Священный остров Руян: сборник // сост. и общ. ред. Д. А. Гаврилов, С. Э. Ермаков. – М.: Издательство «Социально-политическая мысль», НИО «Северный ветер», 2008. – 324 с.  – C.284–301.
5. Gavrilov D.A., Brutalsky N.P., Avdonina D.D. Heathen Tradition Manifest (Translated by Dennis Schedrivy) / Северная Традиция. Священный остров Руян: сборник // сост. и общ. ред. Д. А. Гаврилов, С. Э. Ермаков. – М.: Издательство «Социально-политическая мысль», НИО «Северный ветер», 2008. – 324 с. – C.301–318.  ISBN 978-5-91579-006-2
6. Манифест языческой Традиции / Indigenous religions. «Русь Языческая»: этническая религиозность в России и Украине XX — XXI вв. / Сост. и общ. ред. Р.В. Шиженский. — Н.Новгород: НГПУ, 2010. – 234 с. – С.155–167.
7. Манифест языческой Традиции. 1 мая 2007 года / Вестник традиционной культуры славян: сборник // Сост. и общ. ред. Д.А. Гаврилов, Г.Э. Адамович. — Минск, 2013. – 122 с. – С.87–108.

С 29 апреля по 2 мая 2007 года в районе древнего городища Вышгород­-на­-Яхроме Дмитровского района Московской области в России проходит I Съезд Круга Языческой Традиции. Он собирает более 40 официально зарегистрированных делегатов, представителей 21 языческих групп и общин из 20 городов России, Белоруссии и Украины. На Съезде авторами представлен в первом чтении «Манифест языческой Традиции», принятый за теоретическую основу дальнейшего развития движения.

Как уже было отмечено в одной из наших ранних наивных публикаций (Дмитрий Гаврилов. Боги в славянской Традиции // «Порог», Кировоград, 2001, №1. – С. 1–4, №2. – С. 1–5.), издание в России массовым тиражом знаменитой трилогии Толкиена «Властелин Колец» в конце 80-х — начале 90-х годов двадцатого века, а затем публикация лучших фэнтэзийных романов знаменитых западных фантастов: Урсулы ле Гуин, Пола Андерсона, Спрэга де Кампа и др., породили у нас сонм бессознательных подражателей. Святой обязанностью у целого ряда отечественных авторов стало поминание эльфов. А с повсеместным распространением по России Интернета «эльфы» объявились и в сети. Без многократного пережевывания известного богословского вопроса: «Сколько чертей (читай — «эльфов») уместится на кончике иглы?», можно с уверенностью сказать, в 1990-х годах не обошлась ни одна, сколько-нибудь заметная, электронная литературная конференция. И поныне книжный рынок России кишит рассказами, повестями и романами про них, родимых, про остроухих эльфов. По прочтении складывается впечатление, что или наши авторы, включая именитых, насмотрелись в детстве «Дюймовочки», либо это «Чип и Дейл» да диснеевские мишки с эликсиром прыгучести слишком рьяно спешили к нам на помощь.

Мы прекрасно понимаем Пола Андерсона («Сломанный Меч»), в чьих жилах течет кровь древних скандинавов, или профессора Толкиена, которому по профессии было положено знать и любить кельтскую мифологию. Но зачем это нужно нашим, отечественным авторам?

Господа! Читайте хотя бы первоисточники, прежде чем сочинять что-то об эльфах, гномах и прочих Перворожденных.

В отечественной прозападной литературе сложилось несколько представлений о природных духах, одно нелепее другого. Например, что эльфы — это какие-то гномы или карлики с крылышками. Или, что «они зеленые и с острыми мочками ушей, питаются кровью невинных младенцев». Между тем, в скандинавских народных верованиях эльф, а правильнее альв (по-датски — elv, по-шведски — a»lv, по-норвежски — alv, по-исландски — alfur) — это сверхъестественное существо мужского или женского пола, внешне ничем не отличающееся от человека. Альвы Эдды — вообще духи четырех стихий, древняя раса существ, внешне похожих на людей. «Альвы — это природные духи, при этом различались светлые альвы, дружественные богам и людям (их мир называется Альвхейм), и темные альвы, подобно карликам живущие под землей», — так пишет ведущий специалист в этой области, Ольга Смирницкая, в «Примечаниях к Старшей Эдде».

Младшая Эдда вот как освещает этот вопрос: «Немало там (на небе) великолепных обиталищ. Есть среди них одно — Альвхейм… Там обитают существа, называемые светлыми альвами. А темные альвы живут в земле. У них иной облик и совсем иная природа. Светлые альвы обликом своим прекраснее солнца, а темные — чернее смолы». «Песнь о Велунде» в десятой строфе называет кузнеца Велунда «Альвов хозяин», таким образом, он хозяин светлых альвов огня — духов огненной стихии. В «Поездке Скирнира» бог-ван Фрейр говорит, что «Альвов светило всем радость несет». Фрейр — бог света, как славянские Даждьбог или Радегаст, а в «Речах Гримнира» сказано, что «некогда Альвхейм был Фрейром получен от богов на зубок». Таким образом, альвы еще и духи света или ветра, поскольку они неразделимы.

В более поздней европейской традиции альвы не любят прикосновения холодного (кованого) железа, хотя сами искусные мастера. Их можно видеть, обладая особым колдовским зрением.

Эльфы живут где-то рядом с миром людей, обычно — «в горе». Они водят ночью хороводы в лесах, заманивают к себе людей, нередко вступают с людьми в любовные связи, но обычно человек оказывается не готов к Встрече, что бывает причиной внезапной болезни или сумасшествия.

Что смешнее всего, сами кельты и германцы не называли Их эльфами, и вот почему: «Больше, чем сказки о трётлях (троллях), распространены в Исландии сказки о сверхъестественных существах, которые собирательно называются huldufo’lk -буквально «скрытые жители». Раньше их называли также «аульвы» (alfar). И этимологически это, конечно же, то же слово, что «эльфы». Но рассказывают, что скрытые жители обижаются, когда их называют аульвами…» — пишет признанный авторитет в области древней культуры германцев, М.И. Стеблин-Каменский.

В английском оригинале все представители скрытого народа обозначаются словом «fairies» (близкое по этимологии к «феям»). В не менее великолепном, чем «Сломанный меч», романе Пола Андерсона «Три сердца и три льва» герой волею судеб оказывается как раз в Фаэре. Также в оригиналах отсутствует разница между терминами Волшебная Страна и Страна Эльфов — и то, и другое звучит на английском как Fairyland. И только наши родные переводчики, отдавая дань моде, лепят эльфа на эльфе, оскорбляя Их этим.

Кельты же, если смотреть оригинальные кельтские тексты, вовсе не пользовались словами «фея» и «эльф», это народы, пришедшие из Иного мира, и потому кельты называли их «человек Древнего народа», «Дева Озера», «Люди дивных Родов», наконец, «сиды»…

Поскольку есть черные альвы (т.е. альвы из камня), а из датской и шведской мифологии известны водные «эльфы», например Нокке, есть в шотландской мифологии эльф Shellycoat,  то правомочно говорить об альфах, и как о Дивном Скрытом Народе, и как о духах всех четырех стихий. Конечно, не стоит понимать буквально, что Страна Эльфов лежит «внутри горы или озера», хотя сам Переход осуществляется, как и в русских сказках, либо благодаря дальнему плаванию за море, либо сквозь нору-дыру-пещеру…, иногда даже через лес.

Вернемся же после такого вступления к русской и славянской традициям. В славянской мифологии нет слова «альв» или «эльф», однако, кто же ветра-стрибы из «Слова о Полку Игореве», как не первородные духи воздуха? Вспомним о Хозяйке Медной Горы в сказах Бажова, что вполне соответствует эльфийской княгине из Горы. Наш друг, Ренат Мухамеджанов, исходивший Урал вдоль и поперек в 1990-х, уверяет, что и по сей день горняки с почтением поминают Хозяйку. А  Огневушка-Поскакушка (опять из уральских сказов в изложении Бажова) — кто она, как не одна из представительниц Народа Огня. Наконец, водяные — духи колодцев, рек, озер — разве это не Народ Вод? А лешие — не Народ Лесов? Ну, и наконец, русалки, что сидят на ветвях (причем зачастую в перьях, а не с рыбьими хвостами)… Тема необъятная, интересная, не утратившая живости и по сей день. И требующая отдельной книги, вероятно, не одной.

Очень часто легенды о низвержении «Чёрного бога» и его помощников содержат мотив возникновения природных духов, читай по-православному «нечистой силы».[1]

Например:

«На небе у Бога были андели [Авт. ангелы]. Их было много. Жили ладом, хорошо. Потом о чем-то застырили промеж собя — это андели и Бог-то. Бог-то взял и спихнул их с неба. Ну, они полетели вниз, на землю. Кто куда упал, тот таким и доспелся. Новой упал в лес, доспелся лешим, новой в баню — так банник, а другой на дом — тот суседка; на мельницах живут мельники, на гумне и ригах — рижники. В воде опеть же водные черти. А один упал в чан с пивом, баба наживила, ну там хмельник живет».[2]

Разумеется, мы, нарушая субординацию, чаще стремимся обратиться сразу к  Высшим — богам и богиням. Но не обмолвиться о Тех, вера в которых бытует и по сей день повсеместно, не считая правда барабашку-полтергейст, именуемого сквозняком, невозможно.

Вера в природных духов была широко распространена в России еще в 19-ом веке, да и в веке 20-ом и отмечена в трудах славистов, пересказывать сведения которых нет нужды, большинство их трудов доступны современному читателю.[3]

 Современные нам исследования о Них, одно лучше и толще другого, выходят периодически. Интерес к  дивному народу не ослабевает[4].

А вот и примеры обращений к Иным из некоторых реальных заговоров, записанным в Советской Карелии в прошлом веке и вполне отвечающим архаичному мифологическому мышлению наших предков, которым тысячелетнее гонение на народную веру оказалось «как с гуся вода». Обращения настолько прозрачны, что не нуждаются в дополнительных комментариях. К духам обращаются, как к старшим. Хозяевам, владельцам, царям — они были в мире до появления смертных:

«333. Домовой хозяин, хозяюшка с малыми детушками весьма приходящимися, спаси и сохрани мою семью (перечислить имена). Под лестницу бросить кусочек хлеба или сахару, чтобы люди не видели. Тогда в жизни будет все хорошо. <…>

379. Обращение к хозяину хлева. Надо сказать: Хозяин с хозяюшкой, прими мою скотинку, маленькую животинку, воспитай, береги. Вот такие слова, как во двор загоняешь. <…> А если кто слова не знает, так скотина и погибае, и домой не пригнать.
380. … Хозяевам надо сказать — четыре царя есть: Земляной царь, водяной царь, лесной царь, … местный царь, примите мою скотинку на летышко красное, кормите, пойте, спасите, сохраните, тоже ключевой водушкой поите, шелковой травушкой кормите.
381. В сарай пустить скотину и сказать: Хозяева и хозяюшки, дорогие бабушка и дедушка, дорогие детушки, милую мою скотинку вы встречайте, кормите, поите, домой приведите.
382. <…> Бабушка на Пасху, бывало, выходила на дворовы ступени и брала там чего-то, в бумашки завертывала, выйдет на ступени и говорит:

Дворовой хозяин, дворовая хозяюшка, малые детушки, не обижайте моей скотинушки, поберегите, приласкайте, добрым здоровьем наградите. Вот вам угощеньице — угощайтесь, а мою скотинушку не трогайте, не обижайтесь…

435. Если леший заведёт: Пойди на росстань и стань к деревне лицом и к лесу спиной. На белой щепанке крестики сделай угольком.

Царь лесной, царица лесна, маленькие детушки, нянушки, служанушки! Отдайте мне мою милу бажону скотинушку. А не отдаите, так я закрещу вам дорогу и не дам ходу по лесам, по горам, по водам и по всем сторонам.

Лучинку брось на росстань, тоб кверху крестики были. Называется закрестить.»[5]

Их уже, конечно, не называют по старинным именам, обращаются иносказательно.

«248. Царь водяной, царь земляной, царь небесный, прости мою душеньку грешную! Светел месяц и красно солнышко, и все частыя звездочки, беленькие камушки, и дальние и ближние, и семейные, простите мою душеньку грешную!»[6]

 Пока мы Их помним и чтим Их, Они нас оберегают! Они помогают нам! Не верите? А зря!

(с) Д.А. Гаврилов, 2001, (ред) 2008.

[1] Сила, относимая к потустороннему «иному», «нездешнему» миру, которому человек противопоставляет здешний, «чистый», правильный.

[2] Фольклор Приангарья / Пред. и публ. Запорожца В.В. // «Живая старина», 2000, №2. – С. 48.

[3] См. например: Русскiй народъ, его обычаи, обряды, преданiя, суеверiя и поэзiя. Собр. М. Забылинымъ. – М.: Изданie книгопродавца М. Березина. 1880. – 607 с. – С. 245–249;  Ильменские водяные. по изд. Остряков П. Суеверия в Новгородской губернии// Новгородские губернские ведомости. 1861. №46. – С. 394–398 / Традиционный фольклор новгородской области. – Спб.: Тропа Троянова, 2006. – 479 с. – С. 362–370.

[4] Среди лучших работ отметим: Криничная Н.А. Русская народная мифологическая проза. Истоки и полисемантизм образов: В 3-х т. Том 1: Былички, бывальщины, легенды, поверья о духах-«хозяевах». – Спб.: Наука, 2001. – 584 с. Мифологические рассказы и поверья Нижегородского Поволжья. – Спб.: Тропа Троянова, 2007. – 496 с. – С.9–141.

[5] Русские заговоры Карелии/ составитель Т.С. Курец. Петрозаводск: Издательство Петрозаводского государственного университета, 2000. – 276 с.

[6] Великорусские заклинания. Сб. состав. Л.Н. Майков (по изданию 1869 г.)/  Чародейство. Волшебство. Знахарство. Заклинания. Заговоры. – М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1998. – 352 с.

]]> http://triglaw.ru/ocherk-ob-inyx-ili-prirodnye-duxi/feed/ 0