Д. С. Лихачев, неоднократно обращавшийся в своих работах к осмыслению текста «Слова о полку Игореве», особо останавливался на четырёхкратном употреблении в нём этого имени. Лихачёв считал, что «во всех этих значениях слово Троян может быть удовлетворительно объяснено только в том случае, если мы допустим, что под Трояном следует разуметь какое-то русское языческое божество». Мнение авторитетное, но, как вы понимаете, не единственное.

Спектр многочисленных толкований от исторических до мифологических и прочих рассмотрен К. Юдиным в работе «Троян в “Слове о полку Игореве” (к проблеме толкования)». На сегодня это наиболее полный свод мнений, его легко найти в сети (Интернет). Обратимся и мы к памятным строкам:

«О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы».

Иными словами, пользуясь «тропой Трояновой» и при этом летая «умом под облаками», Бояну под силу отыскать нужный путь и в пространстве и во времени.

«Были вечи Трояни, минула льта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя».

То есть некогда, «во время оно», были давние и уже легендарные «века Трояна», неопределённые, но весьма протяжённые времена, предшествовавшие летам и деяниям исторических князей Руси – летам Ярослава Мудрого (ум. в 1054 г.) и войнам Олега, князя Черниговского и Тмутараканского (ум. в. 1115 г.), памятным современникам автора Слова по рассказам предыдущих поколений.

Кстати, Н.М.Карамзин утверждал, что в первом издании «Слова о полку Игореве», со всей точностью перепечатанном с подлинника стояло «сечи Трояни», то есть «были сечи Трояни». Тогда значительная часть споров о Трояне просто утрачивает смысл.

Есть некая «Троянова земля», ограниченная рекой Дон или находящаяся на другом краю от синего моря и реки Дон (тоже именовавшейся в древние времена морем) – словом, это столь же далёкая земля в пространстве, как и сами века Трояна во времени.

 «Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону; плещучи, упуди жирня времена».

Второй раз, имя Трояна употребляется в контексте времени, почти эпохи, на что указывает символика числа «семь»: «На седьмомъ веце Трояни връже Всеславъ жребий о девицю себе любу. Тъй клюками подпръ ся о кони и скочи къ граду Кыеву и дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго».

Речь идёт о чародее Всеславе Полоцком (ок. 1029–1101), князе-оборотне. Если же понимать эту метафору в буквальном смысле, то седьмой век Троянов – это XI в., то есть первый век Троянов – это, по крайней мере, пятый век от Р.Х.

Ф. Буслаев уже в 1861 г. в своей выдающейся по тому времени работе «Исторические очерки русской народной словесности и искусства» отметил:

«Особенно в песнях о Всеславе Полоцком Боян умел искусно слить в одно художественное целое элемент исторический с мифическим. У Бояна Всеслав не только лицо историческое. Почти то же говорится в старинных наших сказках о царе Китоврас(т)е: “обычай же той имея царь; во дни – царствует над людьми, а в нощи обращаясь зверем китоврасом, царствует над зверьми… Сходство нашего Всеслава с сербским Трояном простирается до того, что оба они обгоняли путь солнца. Как Троян, вместе с пеньем петухов, спешил от своей любезной, чтоб убежать от солнца; так и Всеслав “до кущ” то-есть, до петухов успевал из Киева в Тмуторокан, волком перебегая путь великого солнца».

Читаем фрагмент полностью: «На седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий о девицю себе любу (Авт.: здесь Киевский престол сравнивается с девицей, коя люба герою). Той клюками подпръся, оконися и скочи к граду Кыеву, и дотчеся стружием злата стола Киевскаго. Скочи от них лютым зверем в полночи из Белаграда, обесися сине мьгле; утръ же вознзи стрикусы, оттвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи волком до Немиги с. Дудуток. На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни – посеяни костьми руских сынов. Всеслав князь людем судяше, князем грады рядяше, а сам в ночь волком рыскаше; из Кыева дорискаше до кур Тмутороканя, великому Хорсови волком путь прерыскаше. Тому в Полотске позвониша заутренюю рано у святыя Софеи в колоколы, а он в Кыеве звон слыша. Аще и веща душа в дерзе теле, но часто беды страдаше. Тому вещей Боян и первое припевку, смысленый, рече: “Ни хытру, ни горазду, ни пытьцю горазду суда божиа не минути”».

«Аще и веща душа в дерзе теле, но часто беды страдаше». Другое тело, по мнению Ф. Буслаева, означает не другого или какого-нибудь человека вообще, а именно другое тело, не своё собственное, а волчье, которое надевал на себя герой, перерыскивая путь великому Хорсу. Следовательно, беды испытывал не кто-либо другой; а тот же Всеслав, хотя и вещая душа его находилась в чужом теле, то есть в волчьем. Всеслава сближают с былинным Волхом, летописным Волховом и находят параллели даже с Вещим Олегом. Всё они – культурные герои, способные к волховству.

Румынские исследователи традиционно уже не первое десятилетие отстаивается гипотеза о балкано-славянских корнях Трояна. Несмотря на то, что с многими положениями сторонников этого направления мы не согласны, надо отдать им должное: в своё время они собрали и обобщили значительный материал по указанной проблеме. И грех не воспользоваться им. Впрочем, больший грех – повторно наступать на те же грабли. Заинтересованных мы адресуем, например, к статье А.Болдур «Троян “Слова о полку Игореве”»  из пятнадцатого тома Трудов Отдела древнерусской литературы.

Там справедливо замечено: «Очень часто исследователи, защищающие “римскую” точку зрения (она заключается в том, что Троян – это осмысление римского императора Траяна, воевавшего с даками. – Авт.), ссылаются на Троянову топонимию и Троянов фольклор. В самом деле, топонимия Трояна очень богата <…> Однако же обилие топонимических указаний может, самое большее, породить мысль о возможности римского происхождения этих названии, но простая возможность неубедительна. Тезис римского происхождения просто берется на веру. Откуда черпается уверенность, что эта топонимия связана именно с императором Траяном, а не, за небольшими исключениями, с языческим богом Трояном?» – задаётся вопросом А. Болдур.

Так или иначе, истоки этой точки зрения восходят к одному из позднесредневековых поучений против язычества, а именно к «Слову и откровении святых апостолъ» из так называемой Толстовской рукописи XVI века, где проводится эвгемерическая аналогия: «В прелесть великоу не внидят мняще богы многы пероуна и хорса дыя и трояна и инии мнози, ибо яка то человецы были суть старейшины Пероунь в елинех, а Хорс в Кипре, Троянь бяше царь в Риме». В таком случае стоит предположить, что путаница существовала уже в период бытования поучения в XV или в XVI веках. Видимо, именно тогда переведённые древнеримские или византийские источники об императоре Траяне в сознании книжника совместились с представлениями о «боге» Трояне. Император Траян правил во II веке н. э., что никак не соотносится с поминанием «Слова…» о седьмом веке Троянове как веке одиннадцатом (жизни Всеслава Полоцкого). Численная ошибка существенная.

Если упоминания о Трояне имеют историческую основу, то следует сказать, что помимо тех, кто считает фольклорного Трояна «наследником» римского императора Траяна, и тех, кто настаивает на его божественности, есть сторонники мнения, что речь идёт о неких трёх русских князьях-братьях. Но это мнение наталкивается на метафору о тропе Трояна. В такой интерпретации она превращается в тропу неких трёх братьев, что не находит адекватного объяснения, равно как и само упоминание о неких трёх братьях, живших за семь веков до Всеслава Полоцкого (разве что имеются в виду Кий, Щек и Хорив, но почему-то без их сестры Лыбеди). Ещё одна, совершенно фантастическая точка зрения, что имя Троян происходит от названия города Троя – Илиона (дескать, если Снорри Стурлуссон возводил своих асов к троянцам, так почему же просвещённый автор Слова, живший ранее, не мог сделать то же самое?).

Оригинальную версию выдвинул А.В. Ткачёв, нашедший по значимости происходящего исходную точку Трояновым векам в древней истории: «Событие, от которого ведётся счёт Трояновых веков, должно было иметь место в IV–V вв. Идеальной датой представлялся 467 или 468 гг., поскольку буквальный и самый точный смысл, который присущ выражению «на седьмом веце Трояни», – это фиксация 1068 г. в самом начале троянова седьмого века, то есть шесть веков-столетий уже прошло-утекло…Моё внимание, в конце концов, остановилось на 476-ом годе, с которым связано падение Западной Римской империи, что всегда расценивалось как конец древней истории… Год 476 – это шов, соединивший историю древнего мира с эпохой раннего средневековья, его «тёмными веками… Расхождение дат в восемь лет – это фиксированный разрыв в летописании византийском (греческом) и латинском (римском), … отсюда следует, что 476 год от Рождества Христова в русско-греческом летоисчислении абсолютно точно соответствует 468 году римско-католического счёта»» – пишет автор идеи в своём двухтомнике «Боги и демоны «Слова о полку Игореве».

Легко убедиться, что с 476 по 1068 г. прошло шесть веков и восемь лет. Дело в том, что летом 1067 г. Всеслав Брячиславич под предлогом мирных переговоров был обманом захвачен в плен и привезён в Киев, где его вместе с сыновьями бросили в ямную темницу. Но уже в сентябре восставшие против Изяслава Ярославича горожане освободили узника и посадили «на царство». Прокняжив в Киеве около полугода, то есть до половины 1068 г., в конце концов Всеслав скрылся из города ночной порой, поскольку не чувствовал себя на чужой земле уверенно (ведь киевский престол он занял не по праву наследования, а как узурпатор Одоакр-Одоацер, низложивший Ромула Августула, в данном случае – Изяслава. К тому же Изяслав договорился с ляхами и уже готовился силой возвращать себе Киев. Эти события и упоминает «Слово о полку Игореве».

Но А.В. Ткачёв, похоже, относится к тем авторам, здравые и свежие мысли которых нивелируются навязчивой идеей всунуть в любое рассмотрение славянского язычества Перуна, даже туда, где о нём и речи нет, то есть как раз в «Слове о полку Игореве». Вот и в книге этого автора в качестве эпиграфа выбрана выдернутая из контекста древнего поучения фраза, что «Перун есть мног». Получается, там, где Перуна не упоминают – его надо изыскать и вставить. Доказательства А.В. Ткачёва сводятся к тому, что и Троян, и Див, и Хорс, и другие боги, упомянутые в «Слове…» – это версии имён Перуна, а поскольку же Перун представляется ему в качестве славянского Марса-Ареса, то и прочие боги – всё суть военные, только каждый со своим оттенком.

Всё это очень печально, ведь в списках поучений в рядах: «оутрия трояна хрса велеса пероуна» и «мняще богы многы пероуна и хорса дыя и трояна и инии мнози» имя Трояна (и не только) самостоятельно и отделено от прочих богов, включая столь горячо любимого «многого» Перуна.

Но вернёмся к румынским специалистам. «Конечно, не секрет, – продолжает А. Болдур, – что топонимы с корнем “Троян” имеются не только в Болгарии, Сербии, Румынии, но и в прежней России, в Польше и Чехии. Так, например, в прежней России имелись: Троян в Таврической губернии, Трояны, Троянка, Трояново в Херсонской губернии, Троя и Трояновка в Полтавской губернии, Трояновка в Волынской губернии, Трояново в Орловской губернии и Трояновка в Калужской губернии. Отмечаем при этом, что все названия имеют в своем корне “о”, а не “а”. Имеется и несколько имен Троян в русских исторических актах. В Галиции в Днестровском бассейне имеется ручей Троян, в Моравии – Троянский ручей и Трояновице. В Чехии и Польше села носят название Троянов, Троянек, Трояны. В Польше существуют также Трояновице, Троянов. Около Коростышева Киевской губернии есть Троянов луг, в местности Белой Церкви есть Троянов яр, в Смоленской губернии – село Трояны.

Как видим, имеется целый ряд названий, к которым исторический император Траян не мог иметь никакого отношения. Поэтому мы должны признать, что топонимия Трояна указывает только на крайнюю популярность этого имени, но отнюдь не доказывает, что в основе ее лежит именно имя императора Траяна.

Не является доказательным и фольклор с упоминанием о Траяне. То обстоятельство, что император Траян известен русскому фольклору и еще больше балканскому, ничего не доказывает. Естественно, что такая крупная историческая фигура, как император Траян, оставивший огромные следы своей деятельности в придунайской территории, не мог остаться чуждым балканскому и даже русскому фольклору.

В средние века, как на Западе, так и на Востоке, была чрезвычайно популярной повесть об Александре Македонском под названием “Александрия”. Она считалась тогда занимательным чтением всех любителей истории и фантастического. В разных редакциях она обошла Европу. Однако никому не пришло бы на ум для решения какого-нибудь спорного вопроса ссылаться на “Александрию”, отражающую популярность этого великого императора и полководца.

По аналогии можно утверждать, что популярность римского императора Траяна, отраженная в фольклоре, не дает права делать заключения по такому в высшей степени спорному вопросу, как Троян “Слова о полку Игореве”. В данном случае с популярностью императора конкурирует другая популярность – популярность языческого бога…» – писал А. Болдур.

Должны заметить, что числительное три точно популярнее имени забытого и, возможно, не существовавшего языческого божества. Не только числительное «три», но и его производные «трояк», «третьяк», то есть третий или троичный, тройственный, «третина», «третица», «тройня».

Мы не видим никаких убедительных оснований уверенно привязывать упомянутую, практически современную нам, топонимику к персонажу произведения XII в. – без исследования происхождения топонимов и дополнительных доводов, и уж точно – к римскому императору, хотя бы потому уже, что злейшего своего врага не обожествляли и сами даки, будущие румыны, а, если допустить эдакое дако-праславянское сообщество, то крайне сомнительно, чтобы и праславяне испытывали восторги по этому поводу.

Стоит ещё, пожалуй, припомнить то обстоятельство, что христианская Троица – весьма популярный в народе образ, что существует немалое количество населённых пунктов, которые названы по соответствующему престольному празднику, например. Как «троецкие» названия могли видоизмениться на протяжении лет? С учётом местных особенностей речи? Эти вопросы никак не обсуждаются ни в одном исследовании.

По мнению Н. Чаусидиса («Митските слики на Јужните Словении»), у южных славян «особенно привлекает внимание лик царя Трояна: он представлен как человек с тремя головами, из которых одна питается рыбой, другая скотом, третья людьми. Его жилище часто связывается с разрушенными твердынями. Боялся Солнца, и потому двигался только ночью, когда накинет черный плащ, ездя на черном коне… Среди народных песен собрания Петрановича и Миладиновцы встречаются и такие, в которых упоминается город Троян (или Троем), проклятый город, в котором властвует беззаконие, чьи жители подлые христиане, из-за чего терпят разные наказания. Нодило считает, что этот старинный город получил это перекрещенное значение по своему древнему свойству подземья, темноты и кары…».

Этот автор также убеждён, что «отождествление славянского Бога и римского царя случилось лишь на почве схожести их имен». При этом он сопоставляет западнославянского Триглава, находя аналогию в том, «что тот владеет тремя слоями Вселенной: Небом, Землей и Под(за)земьем. Этим уделам когда-то отвечало старинное толкование триглавости южнославянского Трояна, который одну голову питает людьми (Небо), другую животными (Земля), а третью – рыбой (Подземье)…».

Но логика здесь хромает. С чего бы это вдруг люди ассоциируются с Небом? И скот и люди ходят по одной грешной земле. Такого мы не найдём ни в одной традиции.

Впрочем, А.Н. Афанасьев в избранных статьях «Древа жизни» пересказывает сербское предание про короля Трояна, отчасти подтверждающее мнение именно румынских исследователей: «В Трояновом граде (теперь развалины на горе Цере) жил некогда царь Троян; каждую ночь ездил он в Срем на свидание со своей милою. Ездил Троян по ночам, потому что днем никуда не смел показываться, опасаясь, чтобы не растопило его ясное солнце. Являясь в Срем, он задавал коням овса, и как только кони съедят корм, а петухи запоют предрассветную песню — тотчас же пускался домой, чтобы поспеть в свой город до восхода солнца. Сведал про то муж или брат его любовницы, повыдергал у всех петухов языки, а коням вместо овса насыпал песку. Эта хитрость замедлила отъезд Трояна; перед самым рассветом он вскочил на коня и поскакал в свой город, но солнце настигло его на пути. Троян спрыгнул с коня и спрятался в стоге сена; проходившие мимо коровы растрепали стог, и солнечные лучи растопили несчастного царя. Это же предание занесено и в сербскую сказку, где вместо Трояна заступает змей.

Одна из скандинавских сказок повествует о великане, который не был впущен в свой замок до самого рассвета, и вот — когда выехала на небесный свод прекрасная дева Заря — великан оглянулся на восток, увидел солнце и тотчас упал на землю и лопнул. Эти замены прямо указывают на тождественность Трояна с великанами и драконами…

Демонический характер присваивался великанам на тех же самых основаниях, что и драконам. Как змей Вритра созидает зимою ледяной облачный город, куда скрывает тёплые тучи солнца и водяную жену (дождь), так и великаны, в качестве властелинов зимних туманов и снеговых туч, строят свои облачные города, чтобы спрятать за их стенами золото солнечных лучей и благодатную влагу дождей…».

Имя Вритры означает в ведизме препятствие и сопротивление. Это змей или дракон, почивающий на горе. В качестве горы понимается не земная твердь, а вершины небесные, с которых никак не хлынет живительный дождь. Победив Вритру, Индра освобождает воды, скованные драконом (быть может, бывшие у того в заточении в виде снега или града). Кстати, Вритра либо сливается, либо находится в родственных отношениях с Вишва́рупой, «обладающим всеми формами», трёхголовым «демоном», сыном Тваштара, похитившим коров (то есть небесные воды) и за это поражённым Индрой (Ригведа, X, 8, 8—9). Не может ли Троян быть титаническим сыном Сварога, как Вритра/Вишварупа – сын Тваштара, посланный им в наказание другому своему сыну Индре/Перуну?

Между прочим, метафорически от солнечного света тает не только снег, но и тьма. Зима и темень пребывают друг с другом в родстве. Зима определённо тёмное время года, когда короток светлый день, как в эпоху тьмы короток век живущих.

Выходит, Троян – ночное или зимнее божество, коему вредят солнце и свет?

В заговоре № 248 («Ко сну отходящим») из «Собрания великорусских заклинаний» Л. Майкова некоторые авторы склонны видеть намёк на того же Трояна или даже на Триглава:

«Царь водяной, царь земляной, царь небесный, прости мою душеньку грешную! Светел месяц и красное солнышко, и все частые звездочки, беленькие камушки, и дальние, и ближние, и семейные, простите мою душеньку грешную!»

Но несколько странно ожидать от христианского бога владения подводным миром и миром «земляным», и даже земным – подземным или лесным. В православии (и в народной традиции) этого бога ассоциируют с небесным отцом. Думаем, всё может быть намного банальнее. Речь идёт о водяном-водокруте, лешем-лесуне или уже-Змиулане (все они упоминаются в заговорах, в том же собрании Майкова в тексте под № 261). Седой, как лунь, старец указывает путь к царю Змиулану, а этого царя просят, чтобы в лесу не заблудиться), наконец, о ветре, который могуч и гоняет стаи туч; не менее вероятно, что это двоеверная смесь, а небесный царь – это Спас(итель)…

Точка зрения румынских исследователей сводится к тому, что «ключом к решению вопроса о Трояне должны послужить отношения даков и южных славян VI–VII вв. н.э. на Дунае, равно как данные румынской филологии и лексики». Со ссылкой на предшественников высказывается идея о взаимном лексическом обогащении румынского и древнего южнославянского языков, в результате которого в румынский перешло представление о Млечном Пути как о Трояновой Тропе (разумеется, как раз по этому указателю можно ориентироваться, пересекая горы и леса).

Млечный Путь называется «Troian» или «Troianul cerului» (Троян неба), «Troianul сегеsс» (Небесный Троян). Млечный путь сравнивается с просыпанным снегом и нагромождением сугробов, уподобленных Трояновым валам: «В румынском языке переходные глаголы “a troieni” и “a introieni” означают “заносить”, “покрывать снегом”, “образовывать, нагромождать кучи снега”. Эти оттенки “заволакивать”, “покрывать”, “убелять сединой”, “заносить снегом” сохраняются и в выражениях, используемых метафорически и в переносном смысле. Выделены три основных смысла слов с подобной корневой основой – снежная масса, дорога и белизна».

Эти рассуждения могут пролить некоторый свет на функции Трояна и его сакральное значение, если это, конечно, бог или прозвище какого-то иного божества.

В таком случае «земля Троянова» – ночное небо, тёмное небо, не светлое, в коем видна Тропа Троянова, проложенная как звёздная Дорога, зримое воплощение Мирового древа – Млечного Пути, по которому может скакать и прыгать мыслею Боян.

Земля Русская – не земля Троянова. Земля Троянова – метафора. Это пространство, подвластное Трояну. Птица-Дева-Обида – лебедь в лишённом света чёрном небе, поскольку наследник солнечного Даждьбога проиграл бой, так как князья перегрызлись между собой. И место света тьма заступила.

И тогда напрашивается вывод, что Троян – бог/исполин (?) тёмного, древнего, незнаемого времени, сумерек, ночи, зимы (?, вспомним об инеистых великанах «гримтурсенах»), отступающих перед Светом. И земля Трояна – это тьма небесная, которую способен осветить наследник солнечного Даждьбога, когда бы сила была. Но нет её уже.

Иначе говоря, довольно распространённое мнение, будто автор «Слова о полку Игореве» упоминает «трояновы века» как счастливое время предков русичей, оказывается неверным.

Напротив, речь идёт о тьме веков, бездне времени, в сравнении с которой время Ярославово и всё прочие – лета, мгновения. Автор говорит просто о прошлом, минувшем. Были века Трояни – были старые времена (и люди были, «не то, что нынешнее племя»). Внуки Всеславовы уже выпали из дедовской славы – «стонать Русской земле, поминая прежнее время и прежних князей».

Не лишено оснований и мнение Д.С. Лихачёва о том, что Всеслав-чародей – последний языческий князь, который «действует напоследок языческих времен, когда сила язычества иссякла. Он представитель доживающего язычества (значение «седьмого» как последнего определяется средневековыми представлениями о числе семь: семь дней творения, семь тысяч лет существования мира, семь дней недели, семь человеческих возрастов и т. д.). Со Всеслава Полоцкого Брячиславича и люди новые повелись, и времена другие. Всеславу ещё удавались чудеса («хитрости»), но ему, даже гораздому на них, не говоря уже о потомках Всеслава (и старых князей прошлого единства Руси), впавших ныне (то есть в 1180-х годах) в междоусобицу, суда божьего не миновать.

Отдельный вопрос, чьего именно Суда и совсем уж другой – какого бога.

Опубликовано:  Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Разыскание о Трояне // «Родноверие», №2 (5), 2011 ; Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Древние боги славян. М.: Вече, 2011, с. 234-248.

Справедливости ради следует оговориться, что в греческой мифологии амброзия — пища и благовонный состав для притирания (умасливания) богов Олимпа, а не напиток. Греки верили, что амброзия поддерживает бессмертие и вечную юность богов. Напитком богов изначально считали нектар, обладающий таким же действием. По описанию Гомера, нектар напоминал красное вино. Подобно амброзии, он имел сладостный аромат и давал бессмертие всем, кто его вкушал. Однако античные поэты, особенно позднего времени, случалось, меняли нектар и амброзию местами.

Вино же «сотворили бессмертные лучшим средством печали унять для людей, умиранью подвластных», — так выражают мнение древних греков Киклические поэмы VII в. до н. э. (Кипрские песни, 10(17), Эллинские поэты, 1999, с. 112).

Действительно, греки были убеждены, что гроздья винограда «дал людям Дионис к их ликованью и скорби» (Гесиод, Щит Геракла, 399–400). Согласно другому преданию, сладкое, благовонное, с запахом амброзии вино заструилось по палубе корабля, на котором Диониса держали в плену морские разбойники (Гомеровский гимн VII, «Дионис и разбойники», 35–43). Лозы обвили мачты того корабля и всюду повисли виноградные гроздья.

В.В. Вересаев в переводе Гомеровского гимна (Дионису, XXVI) употребляет сочетание «бог, хмелем и лавром венчанный». В исходном греческом тексте хмеля нет, а есть плющ. Тем не менее, поскольку виноград ветвится и вьётся вокруг опоры подобно и плющу, и хмелю, то принципиальную ошибку увидеть здесь трудно.

Отвлекаясь от основной темы и забегая чуть вперёд, обратим внимание читателей, как в приведённом отрывке русский поэт и переводчик чуть ли не на подсознательном уровне привнёс известный ему элемент приготовления хмельных напитков славянами в текст перевода с древнегреческого по аналогии. Здесь же уместно вспомнить, что некоего славянского языческого бога уподоблял греческому Дионису Стоглавый собор. На знаменитом Стоглаве было отмечено, что в народе русском издревле распространены обряды, связанные с приготовлением кваса, пива, вин. О том, что в 1551 г. в народе по-прежнему волхвуют при приготовлении хмельного и питии его, зажигая костры перед воротами и прыгая через них, говорится в главе «О еллинском бесновании и волховании и чародеянии»:

«93. Правило 61 и 62 святаго шестого собора святых отец возбраняет к волхвом ходити и запрещает православным християном поганских и еллинских обычаев и игор, и плясания, и плескания, и над делвами, сиречь над бочками, и корчагами квас призывающее, и грохочюще, и прочих неподобных дел творити. И о всем о том толк. 61 правило. Иже последуют поганским обычаем и к волхвом или ко обавником ходят, или в домы своя тех призывают, хотящий уведати от них некая неизреченная, такоже и кормящей и хранящей медведи или иная некая животная на глумление и на прелщение простейших человек, и иже в получай веруют и в родословие, рекше в рожданииы, и в обояния, и иже глаголются облаки гонящей, таковая творящим повеле святым собор 6 лет запрещения дали…<…> О том же еллинском бесовании тогоже правило 62. Каланты и вота, и врумалия еллински и греческим языком глаголется еже есть первые дние коегождо месяца, наипаче же марта месяца, празднование велие торжественно сотворяюще, и играния многая содевашеся по еллинскому обычаю. Се же собор всех сил и подобных сим играния творящих отметает и запрещает. Сице же и женская в народех плясания яко срамна суща и на смех и на блуд воставляющц многих. Такоже мужем и отроком женским одеянием не украшатися, ниже просто женская одеяния носити. Ни женам в мужеска одеяния облачатися, но комуждо подобная своя одеяния имети и от сего познаватися. Такоже неподобных одеяний и песней плясцов и скомрахов и всякого козлогласования и баснословия их не творити. Егда же вино топчют или егда вино в сосуды проливают, или иное кое питие сливают, гласование и вопль велий творят неразумнии по древнему обычаю еллинская прелести. Елиннскаго бога Диониса, пьянству учителя, призывают и, гласящи великим гласом, квас призывают, и вкус услажают, и пьянство величают». (Стоглав, 1862, с. 190–194, 179–180, 390–391, 399).

Последнее сопоставление, по-своему весьма забавное (так и видищь толпу вакханок в платочках и русских мужиков в вышитых рубашках в обличье эллинских сатиров), возвращает нас в античное Средиземье. Диониса также встречали хороводными плясками, надев свитые из плюща венки (Филодам, «Пеан Дионису» (Эллинские поэты, с. 392–394)).

Наш коллега А.Е. Наговицын ещё в 1998 году (в одной из своих статей из альманаха «Мифы и магия индоевропейцев») предположил: если Дионис увит листьями винограда, из которого делают вино, то славянский Ярило (а именно его могли назвать Дионисом на Стоглавом соборе умудрённые в эллинских текстах книжники), также бог всепобеждающей природы, украшен листьями хмеля, с помощью которого делают пиво. «Да умножит древесную поросль добрый Дионис, чистый светоч позднего лета…» («О богах», 153). (Пиндар, 1980). Виноградная лоза посвящалась Дионису Ленею, поскольку виноград давят в бочке (леносе)…

Несмотря на то, что уже во времена Платона было известно множество «книг Орфея», от огромной орфической литературы до нас дошли только два поздних памятника: сборник восьмидесяти семи «Гимнов Орфея» (Малая Азия, ок. 200 г.), составитель которого находился под влиянием стоицизма, Филона Александрийского и Платона, и «Орфические аргонавтики» (V в.). От прочих сочинений сохранились только фрагменты. Доступные нам пять гимнов Вакху-Дионису содержат всё те же черты дионисейских мистерий, что и более ранние источники, поэтому рассматривать их отдельно нет необходимости.

«Зевс царит над всеми, а Вакх царит и над Зевсом», — сказал Прокл, толкуя один из Орфических гимнов.

В самом деле, Дионис не просто бог виноделия и плодородия — он податель вдохновения, необходимого и богам, источник религиозного экстаза. Кстати, Дифирамб — это одно из имён Диониса и одновременно хоровое высказывание, выкрикивание, предельно эмоциональная декларация строк в честь бога (большей частью это делал человек, переодетый в сатира на празднике сбора урожая).

Дж. Дж. Фрезер в «Золотой ветви» писал: «Мы знаем Диониса, или Вакха, как олицетворение винограда и веселья, вызываемого виноградным вином. Экстатический культ этого бога с неистовыми танцами, захватывающей музыкой и неумеренным пьянством зародился, видимо, у грубых фракийских племен, известных своим пристрастием к вину. Ясному уму и трезвому темпераменту греков эти мистические учения и сумасбродные обряды были по сути своей чужды. Но если принять во внимание свойственную большинству людей любовь ко всему таинственному и склонность к высвобождению дикого начала, то мы поймем, почему этот культ, подобно пожару, распространялся по всей Греции до тех пор, пока бог, которого Гомер едва удостоил упоминанием, не стал популярнейшим богом греческого пантеона…» (гл ХLIII. Дионис).

«8(16). Пей же, о гость, ибо есть и в питье самом добродетель:

Тот из мужей, кто хмельного на пиршестве более выпьет,

Верно, со знанием дела приказывать прочим способен.

Муж ведь, который в бою и на пиршестве равно проворен,

Выдержит скорбеобильную схватку, когда лишь немногим

Храбрость дано проявить, устояв пред жестоким Аресом…

9 (17). Первая доля — Харитам и благомыслительным Орам,

С ними ж — шумливому богу — Вакху, что пир созывают,

Доля вторая — опять Дионису с Кипридой:

Лучшее тут для мужей совершается виноиспитье.

Пусть же две доли испивший возвратно направится к дому

С милого пира, дабы не случилось в дороге несчастья.

Если же кто устремится к той мере, что третья есть доля,

Во питии безудержном, година Глумленья с Безумьем

Злая тогда наступает, несущая людям несчастья…

11 (19) Ибо для смертных вино — от богов наилучший подарок.

Радостно, если оно согласуется с песнею всякой,

С пляскою всякой, а также со всякой любовной усладой.

Всякую скорбь изгоняет оно из груди человеков,

В меру когда его пить, и становится злом — коль сверх меры».

(Эллинские поэты, с. 123).

Это — отрывки из поэмы «Гераклия» Паниасида, дяди «Отца истории» Геродота, созданной в I половине V в. до н. э.

В рамках заявленного нами подхода к охмеляющим напиткам как средству связи с Иномирьем, уместно вспомнить и слова Алкея «вино — окошко в человеке» (Песни пирушки, Эллинские поэты, с. 351).

Любопытно, что и создание пива в I в. до н. э. также приписывали Дионису^[1]. «Воспитанный нимфами в Нисе Дионис стал изобретателем вина и научил людей выращивать виноград. Обойдя почти всю обитаемую землю, во многих странах сделал жизнь более приятной и удостоился за это повсюду многих почестей. Он же изобрёл напиток, изготовляемый из ячменя и называемый некоторыми “пиво”, не намного уступающий благоуханию вина. Изготовлять этот напиток Дионис научил жителей тех стран, где не может произрастать виноград» (Диодор Сицилийский. Историческая библиотека IV 2,5). То есть (коли доверять Диодору, конечно, что вовсе не обязательно) в число «учеников» Диониса вполне могли попасть и скифы, и праславяне…

Эллинам издревле был известен и кикеон — хмельной напиток, приготовлявшийся по типу болтушки^[2] из вина, лука, сыра и ячменной муки (зерна?) с прибавлением иногда меда и соли, кореньев и цветов, в том числе и мяты (Илиада, XI, 628-643, пер. Н.Гнедича).

Прежде сидящим поставила стол Гекамеда прекрасный,

Ярко блестящий, с подножием черным; на нем предложила

Медное блюдо со сладостным луком, в прикуску напитка,

С медом новым и ячной мукою священной;

Кубок красивый поставила, из дому взятый Нелидом,

Окрест гвоздями златыми покрытый; на нем рукояток

Было четыре высоких, и две голубицы на каждой

Будто клевали, златые; и был он внутри двоедонный.

Тяжкий сей кубок иной не легко приподнял бы с трапезы,

Полный вином; но легко подымал его старец пилосский.

В нем Гекамеда, богиням подобная, им растворила

Смесь на вине прамнейском, натерла козьего сыра

Теркою медной и ячной присыпала белой мукою.

Так уготовя напиток составленный, пить приказала.

Мужи, когда питием утолили палящую жажду,

Между собой говоря, наслаждались беседой взаимной.

Почти тот же напиток — из сыра, зелёного мёда, «ячной» муки, замешанных на вине — сразил спутников Одиссея в жилище Цирцеи. Причём хотя она и подмешала путешественникам зелья, скорее они упились, подобно свиньям, в которых и были превращены чаровницей  (Одиссея, X, 233–236.).

Поскольку ячменная «крупа» зачастую оказывалась поражена грибком, можно с известной — и очень большой долей! — осторожности предположить, что кикеон оказывал не только освежающее, но и, в ряде случаев, экстатическое (галлюциногенное) действие и мог употребляться с целью вызвать видения и явить богов.

Поскольку тоскующая по дочери Деметра, отведав подобного напитка, повеселела, можно допустить, что он содержал некий галлюциноген и, как нередко думают, был в ходу на Элевсинских мистериях. Да и сама Деметра, согласно Гомеровскому гимну ей, не рекомендовала совершать возлияний в свою честь чистым вином.

Известный психолог-юнгианец К. Эстес в книге «Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях» проводит любопытную и не лишённую внутренней логики славянскую параллель с эллинскими обычаями использования ритуального опьяняющего напитка. В известном сказочном сюжете о падчерице Василисе, попавшей в услужение к Бабе-Яге, та требует от девушки выполнения двух очень важных заданий:

«…Василисе велено разделить четыре субстанции: отделить хорошее зерно от гнилого и маковые семена от грязи. Куколка-интуиция [так у К. Эстес, в историческом контексте же куколка, скорее всего, домашний идол, эвгемерический предок, помогающий Василисе. — Авт.] успешно справляется с этой работой… Здесь гнилое зерно — символ с двойным смыслом. Напиток, который готовят из пораженного гнилью зерна, может производить опьяняющее и целебное действие. Есть злаковая болезнь под названием головня — довольно странный черный грибок, который можно увидеть в гнилом зерне; говорят, что он вызывает галлюцинации. Многие ученые предполагают, что в древнегреческих элевсинских священных мистериях участники употребляли галлюциногены, для приготовления которых используется зерно пшеницы, ячменя, мака или кукурузы. Кроме того, перебирание зерна — задание, которое дает Василисе Баба Яга, — связано со сбором лекарственных трав; и поныне в Северной, Центральной и Южной Америке можно увидеть curanderas, старых знахарок-целительниц, занятых этим делом. И в маковом семени, с его снотворным и успокаивающим действием, и в грязи, которую с древних времен используют для припарок и ванн, а в некоторых случаях и внутрь, мы тоже видим намек на методы и средства древних целительниц.

Это одно из самых замечательных мест во всей сказке. Свежее зерно, гнилое зерно, маковое семя и грязь — все это остатки аптеки древних знахарей. Эти средства используют в бальзамах, мазях, примочках и припарках, чтобы удерживать на теле другие целебные вещества. В метафорическом смысле это еще и лекарства для души: одни насыщают, другие успокаивают, одни вызывают истому, другие бодрят. Все это — грани циклов Жизни-Смерти-Жизни».

Литература:

Пиндар, 1980 — Пиндар. Вакхилид. Оды, фрагменты. — М.: Наука, 1980.

Стоглав, 1862 — Стоглав. — Казань, 1862.

Фрезер, 1980 — Фрезер Дж. Золотая ветвь. — М.: Издательство политической литературы, 1980.

Эллинские поэты, 1999 — Эллинские поэты VIII–III вв. до н. э. Эпос, элегия, ямбы, мелика. — М.: Ладомир, 1999.

Воспроизводится по изданиям:  Ермаков С.Э.,  Гаврилов Д.А. Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля. — М.: Яуза : ЭКСМО, 2012. — 288 с. — С. 32–42; Ермаков С.Э.,  Гаврилов Д.А. Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. — М.: Ганга, 2009. — 288 с. — C. 32–41.

^[1] В этом случае Дионис ещё и способствует колошению хлебов.

^[2] По словам Лукиана, Гераклит сравнивал вещный мир как раз с ритуальным напитком «кикеоном», который расслаивался на компоненты, если его постоянно не встряхивать (Фрагменты из Гераклита, 125).

С именем чудесного северного кузнеца Вёлунда, созвучным этрусскому Велхансу[1], читатель встречается в «Песне о Вёлунде», одной из тех, что относят также к собранию «Старшей Эдды» и считают древнейшей.[2] У этого кузнеца уже нет тех черт демиурга. Но в Северной Традиции искусство Вёлунда — создания оружия и талисманов — одно из первейших. И потому подробно разберём этот миф.

Сперва об имени Вёлунда. Как отмечает В.Н. Топоров, к корневой основе wal-, кодирующей понятия «нижний мир», «царство мёртвых», «подземный луг-пастбище», восходят обозначения мифологических персонажей, интерпретируемых в контексте «основного» мифа как «противник Громовержца»: ср. др.-инд. Varuna, Vrtra, Vala, лит. Vels, Vielona, velnias, лтш. veins, слав. Velesъ/Volosъ, др.-исл. Vоlundr, свн. Wieland, Wielant.[3]

Если предположить, что Veln-, как анализирует Топоров, присутствует в имени противников Громовержца, и в самом деле указывает на ссору и даже поединок с таковым, то заменителем бога Грома в мифе о Вёлунде является представитель светской власти — конунг (Нидуд, Нидунг), наказывающий кузнеца с ярковыраженными хтоническими чертами и представителя племени великанов (ср. традиционное наказание Зевсом титанов и гигантов — поколений, предшествующих олимпийским богам). Кузнец же, со свойственной хтоническому противнику Громовержца хитростью, противостоит ему, проявляя черты не только культурного героя и демиурга, но и Трикстера.

В норвежской «Саге о Тидреке (из Берна)», созданной где-то в середине XIII века и посвящённой деяниям Дитриха Бернского (т.е. остготского короля Теодориха Веронского, 471–526 гг.), рассказывается в прозаическом ключе среди прочего и о чудесном кузнеце Виланде[4], отце сподвижника Дитриха — Витеге:

«…В незапамятные времена в Зеландии мирно жил могучий великан Вате: пахал землю, выращивал хлеб и воспитывал сыновей. Когда старшему сыну Виланду минуло девять лет, отдал его отец в ученики знаменитому кузнецу Миме (т.е. Мимиру). Многое перенял мальчик у старого опытного мастера. Спустя три года отец взял сына домой. Виланд к тому времени стал искусным кузнецом и превзошёл в этом деле всех мастеров своей страны.

Тогда же прокатилась молва о двух карликах-цвергах, живших в горе; славились те карлики умением обрабатывать залежи руд и драгоценных камней. Из железа, золота и серебра делали они превосходное оружие, драгоценную утварь и чудесные украшения. Решил Вате отвести своего сына к цвергам: не сыскать было лучших мастеров ни меж людей, ни меж великанов…»

Обращает на себя внимание происхождение Виланда от великана Вате. Согласно литературному памятнику немецкого героического эпоса «Кудруна» (сама поэма относится с XIV веку, но опирается на прозаический текст XIII века), Вате могучий старый рыцарь из Страны Бурь, т.е. в оригинале морской великан, наставник короля Хетеля, воспитатель и его детей (Хедина по «Младшей Эдде»), Старик Вате непревзойдённый боец на мечах и искусный врачеватель, по мощи он превосходит разом 26 воинов. Миме(р), т.е Мимир (эддический дядя самого Одина), в «Саге о Тидреке» оказывается искуснейшим кузнецом (см. также «Прорицание вёльвы», 7), тогда как он и само средоточие мудрости Асгарда.

В «Младшей Эдде» кузнечное искусство асов пригодилось им при обустройстве Асгарда: «Тогда спросил Ганглери: «Что предпринял Всеотец, когда строился Асгард?». Высокий отвечает: «Сначала он собрал правителей мира, чтобы решить с ними судьбу людей и рассудить, как построить город. Было это в поле, что зовётся Идавёлль, в середине города. Первым их делом было воздвигнуть святилище с двенадцатью тронами и престолом для Всеотца. Нет на земле дома больше и лучше построенного. Всё там внутри и снаружи как из чистого золота. Люди называют тот дом Чертогом Радости. Сделали они и другой чертог. Это святилище богинь, столь же прекрасное, люди называют его Вингольв. Следом построили они дом, в котором поставили кузнечный горн, а в придачу сделали молот, щипцы, наковальню и остальные орудия. Тогда они начали делать вещи из руды, из камня и из дерева. И так много ковали они той руды, что зовется золотом, что вся утварь и всё убранство были у них золотые, и назывался тот век золотым, пока он не был испорчен женами, явившимися из Ётунхейма».

Самыми искусными кузнецами являются цверги и альвы (как нижнего мира — из Свартальвхейма, так и вышние — из Альвхейма). Некоторые авторы отождествляют цвергов и чёрных альвов, но это, на мой взгляд, не правильно.

Причём, надо полагать, что раз люди первозданного Муспельхейма, ведомые Суртром или Локи, выступают против асов и ванов, когда настанут Сумерки Богов, т.е. существуют и обратные им огненные альвы, духи окультуренного огня, послушные Вёлунду (вспомним о саламандрах и огневушках в поздней Традиции). По сути дела Агни или Сварожич-Огонь при соответствующем боге-кузнеце и является таким Альвом.

В «Песне о Вёлунде» не рассказывается, откуда чудесный дар кузнеца у Вёлунда, этот момент не сохранился:

«Жили три брата — сыновья конунга финнов, — одного звали Слагфид, другого Эгиль, третьего Вёлунд. Они ходили на лыжах и охотились. Пришли они в Ульвдалир и построили себе дом. Есть там озеро, зовётся оно Ульвсъяр. Рано утром увидели они на берегу озера трёх женщин, которые пряли лён, а около них лежали их лебяжьи одежды,- это были валькирии. Две из них были дочери конунга Хлёдвера: Хладгуд Лебяжьебелая и Хервёр Чудесная, а третья была Эльрун, дочь Кьяра из Валланда. Братья увели их с собой, Эгиль взял в жены Эльрун, Слягфид — Лебяжьебелую, а Вёлунд — Чудесную (Нездешнюю — в пер. В. Тихомирова). Так они прожили семь зим. Потом валькирии умчались в битвы и не возвратились. Тогда Эгиль отправился искать Эльрун, Слагфид пошёл на поиски Лебяжьебелой. А Вёлунд остался в Ульвдалире. Он был искуснейшим человеком среди всех людей, известных нам из древних сказаний. Конунг Нидуд велел схватить его, как здесь об этом рассказано (в песне)».

В «Саге о Тидреке» один из младших братьев Вёлунда-Виланда ещё появится.

Цверги, в просторечии именуемые карликами или гномами, согласно «Младшей Эдде» завелись в почве и глубоко в земле, подобно червям в мёртвом теле. Т.е. зародились сначала в мёртвом теле Имира, расчленённом богами. Но по воле богов они обрели человеческий разум и приняли облик людей. Живут они, однако ж, в земле и в камнях.

Цверги известны также по легенде о сокровище Нибелунгов жадностью к золоту.

«…Отправился Вате с сыном на юг, посадив мальчика на плечи. Перешёл вброд через пролив и к вечеру добрался до горы цвергов. За меру золота согласились цверги обучить Виланда своему искусству. Отдал Вате золото и вернулся домой, уговорившись спустя год вернуться за сыном.

Ловкий и трудолюбивый мальчик вскоре научился всему, что умели цверги. Время промчалось незаметно и, наконец, настал день, когда Вате пришёл за сыном. Но не хотелось цвергам расставаться со столь прилежным учеником. Предложили они великану оставить Виланда ещё на год, пообещав открыть ему многие тайны своего мастерства.

— Я бы с радостью его оставил, да нет у меня больше золота для расплаты, — объяснил Вате.

— Золота нам и не нужно, — промолвил хитрый цверг. — Можешь взять назад и уже заплаченное тобою за нашу науку. Пусть Виланд учится у нас даром, но с одним условием: если спустя год ты хоть бы на день опоздаешь, найдёшь сына своего мёртвым…»

Этот же мотив особого условия характерен для мифов об обучении колдуном, шутом, дьяволом или чертом мальчика, добровольно или «по глупости» отданного отцом в ученики или услужение.

«Согласился Вате и позвал мальчика попрощаться. Спустились они к подножию горы, вынул отец свой меч и спрятал его в зарослях кустарника.

— Запомни это место, сынок, — наказал он, — ведь может такое случиться, что я не приду в нужное время. Если цверги попытаются посягнуть на твою жизнь, возьми этот меч и поступай как мужчина. Но я уж постараюсь не опоздать.

Попрощался отец с сыном и отправился в обратный путь. А мальчик с большим рвением взялся за науку. Открыли ему цверги все секреты своего ремесла, научили его делать тончайшие украшения из серебра и золота, шлифовать камни и выдувать стекло. Время пролетело быстро, и когда год стал приближаться к концу, цверги с завистью смотрели на работу Виланда. Во всём превзошёл ученик своих учителей. Втайне надеялись цверги, что великан не придёт вовремя, и тогда они расправятся с юным мастером.

А Вате весь год тревожился о сыне и так боялся не успеть к назначенному сроку, что вышёл из дому загодя и явился к горе на день раньше.

Мрачно возвышалась перед ним закрытая наглухо гора. Растянулся во весь рост великан Вате у её подножия и от усталости крепко заснул. Не проснулся богатырь и когда неожиданно обрушился страшный ливень. Потоки воды увлекли за собой камни, горная лавина обрушилась ему на голову и похоронила несчастного отца под обломками скал.

Точно в условленный день распахнули цверги гору и стали высматривать Вате. Вышёл из горы и Виланд, спешивший поздороваться с отцом, но нигде его не увидел. Искал он отца повсюду и наткнулся на склон, по которому сошла лавина. Испугался Виланд, догадавшись, что случилась с отцом беда, и вспомнил прощальные его слова. Решил он искать отцовский меч. Но на месте зелёных зарослей валялись лишь груды камней да мелкая осыпь — всё погребла под собою лавина.

В растерянности смотрел на камни Виланд и вдруг, к счастью, заметил торчащую рукоять меча. Выхватил он меч и спрятал под одеждой. Тем временем явились из горы цверги. И прежде чем они успели оглянуться, на них обрушились мощные удары…»

Забрав у карликов золото, серебро, драгоценные камни, а также свои инструменты Виланд отправляется на север, на Родину. Оказавшись неподалеку от острова Ютланда, где владыкой был тогда король Нидунг, кузнец обращается к нему за покровительством и получает его.

В «Песне о Вёлунде» этот конунг зовется Нидуд. Двое сыновей было у него и дочь по имени Бёдвильд.

«…Виланд, когда остался один, тайком зарыл в землю вместе с бревном свои инструменты и сокровища. Однако один из приближённых короля по имени Регин украдкой за ним наблюдал.

С этого дня поселился Виланд в замке и снискал королевскую благосклонность. Доверил ему король хранить свой нож и подавать ему тот нож за столом. В этом и состояла вся служба.

Спустя год пошёл Виланд к морю, решив наточить королевский нож, да случайно уронил его в воду. Утонул нож в море, а было оно в том месте уж слишком глубоким, — ни один, даже самый лучший, пловец не сумел бы достичь здесь дна. Удручённый Виланд вернулся в замок. Знал он, как дорожит король своим ножом.

— Рассердится теперь государь, — сетовал он, — и будет прав. Мне доверили простую работу, желая испытать, на что я способен. Потом, может быть, поручили бы что-нибудь поважнее. Но я не справился и с лёгким делом…

Тут он вспомнил, что состоит у короля на службе кузнец по имени Амилиас, и пробрался потихоньку в королевскую кузницу. Там, к счастью, было пусто, все отправились обедать. Быстро выковал Виланд нож, ничем не отличающийся по виду от утонувшего. Потом, как ни в чём не бывало, встал у королевского стола и подал нож по требованию Нидунга. Едва прикоснулся король ножом к хлебу, как острейший клинок разрезал краюшку и по рукоятку ушёл в стол.

Удивлённо повернулся король к Виланду.

— Кто выковал этот нож?

— Амилиас, конечно же, ваш кузнец, — ответил Виланд. А стоявший рядом Амилиас подтвердил:

— Разумеется, я! Нет здесь другого кузнеца.

Нидунг недоверчиво покачал головой:

— Нет, Амилиас. Это не твоя работа. Тот, кто сумел сделать такой нож, намного искуснее тебя. И, обратясь к Виланду, продолжил:

— Ответь, ты выковал этот нож?

Не хотел Виланд признаваться, но король пригрозил ему, и пришлось всё рассказать без утайки.

— Я сразу догадался! — воскликнул Нидунг. — Не Амилиас это сделал. Никогда ещё не было у меня столь острого ножа.

Слова короля больно задели Амилиаса:

— Коли чужеземец и впрямь сделал такой прекрасный нож, — злобно заговорил он, — то вызываю его на состязание, я знаю своё ремесло не хуже!

— Конечно, я не столь искусен, как ты, — скромно ответил Виланд, — но охотно принимаю вызов. Давай попробуем сравнить нашу работу, у кого лучше получится.

— Согласен! — воскликнул Амилиас.

А когда Виланд предупредил, что в случае поражения ему нечем расплатиться, кузнец предложил:

— Раз уж нет у тебя золота, отдашь свою голову, и я ставлю на кон свою.

Согласился Виланд и предложил сопернику выбрать, что именно станут они ковать.

— Ты сделаешь меч, — ответил на это Амилиас, — а я — шлем и панцирь. Если пробьёт твой меч моё снаряжение, значит, ты выиграл и вправе меня убить. А ежели выстоят мои доспехи против твоего меча, то твоя голова с плеч.

— Договорились, — согласился Виланд, — только не меняй своего решения.

— Не беспокойся, — заверил кузнец и попросил поручительства у двух самых отважных рыцарей.

— А кто станет твоим поручителем? — спросил он у Виланда. Обвёл Виланд глазами присутствующих.

— Некому за меня поручиться, никто меня здесь не знает.

Король, молча наблюдавший за спором, подумал, что чужеземец несомненно очень искусен, ведь есть тому и доказательства: бревно, в котором он приплыл, да и нож, острее которого не встречалось в здешних землях. Подумав так, государь без колебаний поручился за Виланда…»

В «Младшей Эдде» мы находим свидетельства удивительного кузнечного искусства чёрных альвов и карлов, а также описание фактического состязания кузнецов: правда, лишиться головы должны были в случае проигрыша не сами мастера, а спорщики.

«Почему золото называется волосами Сив? Локи, сын Лаувейи, сделал такую пакость: отрезал у Сив все волосы. Проведав о том. Тор поймал Локи и переломал бы ему кости, если бы тот не поклялся добиться от чёрных альвов, чтобы они сделали для Сив волосы из золота, которые росли бы, как настоящие. Вслед за тем Локи отправился к карликам, которых называют сыновьями Ивальди, и они сделали такие волосы, и корабль Скидбладнир, и ещё копье Одину, что зовется Гунгнир. И тогда Локи поспорил с карлом по имени Брокк и поставил в заклад свою голову, что брат того карла, Эйтри, не сделает трёх таких сокровищ, чтобы сравнялись с этими. И когда они пришли в кузницу, Эйтри положил в горн свиную кожу и велел Брокку поддувать, не останавливаясь, пока он не вынет из горна того, что было туда положено. Но едва он вышел из кузницы, а брат его Брокк взялся за меха, на руку Брокку уселась муха и стала жалить. Но он работал, как прежде, пока кузнец не вынул из горна изделия, и это был вепрь с золотою щетиной.

Затем кузнец положил в горн золото и велел поддувать и не прерывать работы, пока он не вернется. Когда он ушел, прилетела муха и, сев на шею Брокку, укусила вдвое больней, чем раньше. Но тот все поддувал, пока кузнец не вынул из горна золотого кольца, что зовется Драупнир.

Тогда положил Эйтри в горн железо и велел дуть, говоря, что если поддувание будет прервано, ничего не получится. А муха тут уселась промеж глаз Брокку и ужалила в веко. И когда кровь залила ему глаза, так, что он ничего не видел, он быстро поднес руку к глазам и отогнал муху, а меха меж тем опали. Тут вошел кузнец и сказал, что чуть было не погибло все, что находится в горне. И он вынул из горна молот, отдал все сокровища своему брату Брокку и велел ему идти с ними в Асгард, чтобы взыскать заклад.

И когда карлик и Локи принесли сокровища, асы сели на свои судейские троны, и все должно было решиться по приговору Одина, Тора и Фрейра. Тогда Локи отдал Одину копье Гунгнир, Тору — волосы для Сив, а Фрейру — корабль Скидбладнир. И он объяснил, в чем суть тех сокровищ: копье разит, не зная преграды; волосы, стоит приложить их к голове Сив, тотчас прирастут, а кораблю Скидбладниру, куда бы ни лежал его путь, всегда дует попутный ветер, лишь поднимут на нем парус, и можно свернуть этот корабль как простой платок, и положить, если надо, себе в кошель.

Тогда Брокк достал свои сокровища. Он отдал Одину кольцо, говоря, что каждую девятую ночь капают из него по восьми колец такого же веса. Фрейру отдал он вепря, говоря, что тот может бежать по водам и воздуху, ночью и днем, быстрее любого коня, и ночью, и в самой Стране Тьмы будет ему светло: так светится у него щетина. А потом он отдал Тору молот, говоря, что им можно бить, с какою он захочет силой и по любой цели, и никогда не откажет молот, и куда бы он его ни бросил, он никогда не промахнется, и как бы далеко ни залетел молот, он всегда вернется Тору в руку. И если Тор захочет, молот сделается так мал, что можно носить его за пазухой. И лишь один у него недостаток: коротковата рукоять.

Приговор богов гласил, что молот — лучшее из всех сокровищ и надежная защита от инеистых великанов. И они рассудили, что карлик выиграл заклад. Тогда Локи стал предлагать выкуп за свою голову, но карлик ответил, что нечего и надеяться, будто ему удастся её выкупить. «Тогда лови меня!» — воскликнул Локи. Но когда Тор хотел схватить его, он был уже далеко. У Локи были башмаки, в которых он мог бежать по водам и воздуху».

А вот ещё один эпизод из «Пряди о Виланде», в котором ученик цвергов и Мимира являет поистине волшебное мастерство:

«…В тот же день отправился Амилиас со своими подмастерьями в кузницу и приступил к работе. И так целый год трудились они, не покладая рук, над доспехами. А Виланд по-прежнему прислуживал королю Нидунгу за столом и вёл себя так, будто ничего не произошло. Незаметно пролетели полгода. И вот однажды спросил король Виланда, не забыл ли он о состязании и когда же начнёт делать меч?

— Коли вы приказываете, государь, я начну работать. Но прежде прошу построить для меня кузницу.

По приказу Нидунга соорудили для Виланда небольшую кузницу в лесу. Отправился юноша на берег моря, чтобы достать свои инструменты, вырыл бревно и, к ужасу, нашёл его пустым. Кто-то всё украл потихоньку. В растерянности стоял Виланд у разломанного бревна да вдруг вспомнил: какой-то незнакомец украдкой наблюдал за ним в день, когда прибыл он в эти края. Должно быть, тот незнакомец и оказался вором. Пошёл Виланд к королю и рассказал о своей беде. Огорчился Нидунг и решил разобраться. Спросил он Виланда, сможет ли тот узнать злоумышленника?

— Разумеется, узнаю, — ответил Виланд, — но имя его мне неизвестно.

Назначил король день суда и приказал созвать всех мужчин королевства. Удивился народ неурочному судебному дню, но приказ есть приказ. Собрались воины, оглядел их всех Виланд, однако незнакомца не обнаружил.

— Тебе в угоду собрал я всех мужчин королевства, — сердито молвил король, — среди них должен быть и вор. Но ты так глуп, что его не отыскал. А я-то считал тебя умным человеком.

И он отвернулся от Виланда. Тяжело было на сердце у юноши: инструменты и золото у него украли, да вдобавок заслужил он немилость короля.

Долго раздумывал Виланд над случившимся и, наконец, нашёл выход. Отправился он в кузню и изготовил статую незнакомца в полный рост, с волосами на голове. И поставил её в углу зала так, чтобы король, проходя в свою опочивальню, непременно бы её увидел. Вечером Виланд с факелом в руке пошёл впереди короля. Увидев неподвижную фигуру, король невольно произнес:

— Добро пожаловать, Регин! Когда ты вернулся и почему здесь стоишь?

— Не утруждайте себя, государь, — остановил его Виланд. — Он не в силах вам ответить. Это всего лишь статуя человека, который меня обокрал. Я её изваял, чтобы вы могли назвать его имя.

Удивился король такой искусной работе и внёс ясность:

— Конечно, ты не мог найти обидчика. Он отбыл по моему поручению в Швецию. Теперь вижу, что ты гораздо умнее, чем я думал. Если Регин действительно окажется вором, я позабочусь о возвращении твоего добра.

Вскоре вернулся Регин из Швеции, и король строго его спросил, не брал ли он инструментов Виланда?

— О, это была всего лишь шутка, — признался Регин и вернул юноше всё украденное.

Однако Виланд так и не приступил к работе и по-прежнему прислуживал королю за столом. Так прошло ещё четыре недели, и король повторил вопрос:

— Виланд, ты всё ещё не начал ковать меч? Подумай о состязании. Слишком многое поставлено на карту. Амилиас — искусный мастер, кроме того, он коварен и мстителен. Принимайся за работу.

Взялся, наконец, юноша за инструменты, целую неделю без устали ковал раскалённый брус и сделал из него меч больше и тяжелее обычного. На седьмой день зашёл в кузню король Нидунг, взвесил на руке меч и заверил, что лучшего оружия он не видел. Повёл Виланд короля к реке и бросил в воду клок шерсти, а когда тот поплыл по течению, рассёк его надвое мечом.

— Меч хорош! — воскликнул король и хотел взять его себе.

— Нет, нет, он ещё недостаточно остёр и крепок, — возразил Виланд.

Вернулся он в кузницу и долго шлифовал меч напильником, пока не образовалась куча опилок. Затем добыл стайку ручных птиц и три дня их не кормил. А на третий день смешал муку с металлическими опилками и дал её склевать птицам, после чего собрал птичий помёт. Поместил Виланд тот помёт в плавильную печь и долго выплавлял, пока железо не освободилось от шлаков. А уж из этого железа выковал другой меч, поменьше первого.

И он показал тот меч королю. Вновь пошли они к реке, и Виланд бросил в воду клок шерсти. Клинок легко перерезал шерсть. Этот меч ещё пуще прежнего понравился королю. Но Виланд остался недоволен.

— Меч неплохой, но я способен сделать лучше.

Три недели трудился юноша над новым мечом. Блестящим и острым был его клинок, золотом украшена головка, и был тот меч гораздо легче двух первых. Прибыл король посмотреть на творение мастера и после того, как меч прошёл испытание, разрубив клок шерсти, радостно воскликнул:

— Отличный меч, достойный королевской руки! Я возьму его себе.

Не нашёл на этот раз изъянов и сам мастер.

— Меч ваш, но мне нужно выковать к нему ножны и подвеску, чтобы вы могли его носить.

Покинул довольный король кузницу, а Виланд тут же спрятал меч под кузнечные мехи.

— Ты будешь принадлежать мне и только мне. Дам я тебе имя Мимунг. Должно быть, скоро ты мне пригодишься.

Взял Виланд новый брусок железа, и через несколько часов изготовил меч, как две капли воды, похожий на Мимунг, после чего стал спокойно дожидаться дня состязаний.

И вот настал этот день. Задолго до урочного часа Амилиас надел на себя доспехи и когда появился перед придворными, выслушал немало похвал своему мастерству. Даже король подивился его работе, и окрылённый Амилиас прошествовал в предвкушении победы на площадь.

Побежал Виланд в кузницу, торопясь взять меч Мимунг. А когда вернулся на площадь, Амилиас гордо восседал, окружённый придворными. Вскоре явился к месту состязания король.

Поднял Виланд свой меч, легко опустил его на шлем Амилиаса и спросил, почувствовал ли тот удар?

— Бей со всей силы! — ухмыльнулся Амилиас. — Я не боюсь твоего меча, ты даже оцарапать мою броню не сумеешь.

Крепко сжал Виланд меч и со всей силы размахнулся. Лезвие разрезало шлем и латы соперника, как воск. Упал гордец, разрубленный пополам.

— Дай мне теперь свой меч, я привяжу его к поясу! — воскликнул король.

— Он без ножен, государь, — ответил Виланд. — Сейчас я сбегаю в кузницу и всё принесу.

Быстро заменил Виланд свой Мимунг другим мечом и почтительно подал его королю. Никто не заметил подмены, а король был уверен, что владеет лучшим в мире оружием.

С того дня жил Виланд в большом почёте при дворе. Слава его разнеслась по всем северным странам. Делал он для короля оружие и драгоценные украшения из золота и серебра. И Нидунг гордился своим искусным мастером…»

Когда на страну Нидунга напали враги, случилось так, что он вышёл на битву с ними без своего талисмана. Опасаясь быть убитым, король посулил гонцу, который привезет во время талисман, свою дочь в жены и полкоролевства.

В фарерском языке существует странная поговорка, дословно: «ты не получишь камень победы (sigur-steinur), ибо он приносит удачу», т.е., другими словами — «ты конченый неудачник». По-фарерски же камень победы (sigur-steinur) означает камень, который приносит владельцу победу. Речь здесь как раз об одном из таких талисманов:

«В то время конунги владели камнем, у которого была сила даровать победу каждому, кто имел его при себе; и чаще все им пользовались витязи или те, кто попал в беду, или же те, кто причислял себя к героям. Но не знаю я, сила ли самого камня была тому причиной, или же победа была вызвана их языческой (ложной) верой в силу этого камня…» — писал дословно автор «Саги о Тидреке».

«Велент (это один из вариантов произношения имён Виланд и Вёлунд, в зависимости от места бытования саги) скачет тогда прочь ночью и преодолевает за двенадцать часов то расстояние, на которое конунг с войском потратили пять дней. В полночь он добирается до конунгова града и берёт камень победы (sigursteinn). Затем скачет он назад и прибывает к шатрам Нидунга до того, как солнце всходит на востоке… Здесь встречает Велента дворецкий конунга и просит отдать ему камень победы (sigursteinn). Велент не соглашается… Тогда дворецкий со своими людьми нападает на него. Велент выхватывает свой меч Мимунг и разрубает пополам шлем дворецкого и его голову так, что он падает наземь замертво; и затем бегут те шестеро, которые за дворецким следовали» («Сага о Тидреке Бернском», «Прядь о Веленте», гл. 70).

Виланд исполнил задание короля, но тот, победив, не выполнил своего обещания и прогнал Виланда прочь.

Виланд «переоделся так, что его невозможно было узнать» и явился при дворе поваром. Он отравил мясо, подаваемое к столу Нидунга, но пищу отцу резала его дочь, у которой был волшебный нож, извещающий владельца звоном, если пища была отравлена.[5] Так Виланд был разоблачён и схвачен. Для начала король приказал перерезать кузнецу сухожилия на обеих ногах, чтобы лишить его возможности бежать из замка.

Согласно же «Песне о Вёлунде» (5–8) конунг Нидуд (Нидунг) просто проведал об искусном кузнеце — «золотые руки», что он один, а жена-валькирия покинула мужа, и захватил его, спящего, в плен:

«А Вёлунд один,

в Ульвдалире сидя,

каменья вправлять стал

в красное золото,

кольца, как змеи,

искусно сплетал он;

все поджидал —

вернется ли светлая?

Жена возвратится ли

снова к нему?

Ньяров владыка,

Нидуд проведал,

что Вёлунд один

остался в Ульвдалире.

В кольчугах воины

ночью поехали,

под ущербной луной

щиты их блестели.

С сёдел сойдя

у двери жилища,

внутрь проникли,

прошли по дому.

Видят — на лыке

кольца подвешены,-

было семьсот их

у этого воина.

Стали снимать их

и снова нанизывать,

только одно

кольцо утаили…»

Это, вероятно, кольцо жены Вёлунда — валькирии (строфы 8-10). И чем-то оно было настолько выдающимся, что даже воины легко распознали его среди 699 прочих.

«…Вёлунд пришел,

стрелок зоркоглазый,

из дальних мест

с охоты вернулся;

мясо зажарить

медвежье хотел он;

горела как хворост

сосна сухая,-

высушил Вёлунду

ветер дрова

Сидя на шкуре,

кольца считал

альвов властитель, —

нет одного —

подумал: взяла его,

в дом возвратясь,

Хлёдвера дочь,

валькирия юная.»

Властителем (хозяином) альвов Вёлунд назван в песне трижды, может это как-то связано с приданным, полученным за лебедушку жену (валькирию). Хотя от кого? От самого Всеотца? Поскольку именно он, Один, и есть родитель валькириям.

Ещё  вопрос, конечно, каких именно альвов Вёлунд-хозяин (в пер. В.Тихомирова), ведь и природные духи бывают разными.

Тот же бог Фрейр хозяин Альвхейма, и это альвы света. Противоположные им чёрные альвы из мира Свартальвхейм света не выносят. Фрейр, воин с мечом, наточенным для схватки с Чёрным-Суртром, как солярный бог и податель плодородия, в корне отличен от полухтонического обезображенного пытками ремесленника Вёлунда, волшебника-кузнеца. Значит, им служат разные альвы.

Вероятнее всего, Вёлунд всё же повелитель духов огня, а может и альвов воздуха-ветра (через валькирию). Ветер сам сушит кузнецу дрова и полнит Силой его крылья, когда Вёлунд возвращает себе обручальное кольцо жены. Последнее предположение о связи ветра и кольца не вполне верно, ведь даже не имея этого магического предмета на пальце, Вёлунд все равно способен создавать великие творения в кузне.

Финно-карельский кузнец-демиург Ильмаринен — «небесный вековечный кователь», сковал над Землёй свод Неба, отделяющий семь небес Мира бога Укко от Земли. Он же сковал Солнце и Месяц. Особо обращу внимание, что Ильмаринен ещё и хозяин бури, повелевающий воздушными стихиями.

 В балтской мифологии считалось, что кузнец Калвайтис (Калвелис) каждое утро куёт новое солнце, ему посвящен молот необычайных размеров, — отмечал литовский миссионер Иероним из Праги в 1431 году.[6]

Итак, Нидуд отдает похищенное кольцо своей дочери — Бедвильд, и поэтому она, его дочь, формально, а потом и физически, становится женой Вёлунда (строфы 26–28), вместо валькирии-лебеди. Сам король стал носить меч Вёлунда (что это за меч мы понимаем, изучив текст мифа о Виланде).

«Тогда жена Нидуда сказала:

 «Увидит ли меч он,

кольцо ли у Бёдвильд —

зубы свои

злобно он скалит;

глаза у него

горят, как драконьи;

скорей подрежьте

ему сухожилья,-

пусть он сидит

на острове Севарстёд!»

Так и было сделано: ему подрезали сухожилья под коленями и оставили его на острове, что был недалеко от берега и назывался Севарстёд. Там он ковал конунгу всевозможные драгоценности».

Легкость, с которой сам властитель альвов оказывается схваченным, напоминает эддические «Речи Гримнира», где сам всеведущий Один оказывается в плену у смертных и его пытают восемь ночей меж двух костров (хотя потом Один говорит пламени — «прочь», когда ему лишь подпалило мех на плаще).

Уж верно, оба персонажа — и Вёлунд, и Один (Гримнир) — обладают достаточным могуществом, чтобы распознать ловушкe. Стало быть, они сами дали себя схватить и пытать, чтобы в свою очередь испытать людей. Трюк, известный с античных врем`н, когда тот или иной бог или богиня прикидывались немощными, и предоставляли людям возможность — проявить себя.

В магии сильный, коли он в самом деле силён, не обязан проявлять собственную силу по отношению к более слабым. Как раз напротив, воздержание от ответа, противодействия, лишь увеличивает магическую силу, аккумулирует её.

Вернёмся к «Саге о Тидреке»:

«— Благодарю вас, государь, что вы не отняли у меня жизнь, — в бессильной ярости еле выговорил калека. — Теперь я беспомощен и не смогу вам навредить, да и не хочу этого, поверьте!

Этими хитрыми словами хотел Виланд усыпить подозрительность короля, и ему это удалось. Отнесли Виланда в кузницу, где изо дня в день мастерил он превосходное оружие и украшения из золота и серебра. Радовался Нидунг, что искуснейший мастер работает на него и теперь не может ничем ему навредить, да и сбежать не в силах. Думал он, что поступил мудро. Но Виланда не оставляла мысль о мести…»

«На поясе Нидуда

меч мой сверкает,

его наточил я

как можно острее

и закалил

как можно крепче;

мой меч навсегда

от меня унесли,

не быть ему больше

в кузнице Вёлунда;

вот и у Бёдвильд

кольцо золотое

жены моей юной…

Как отмстить мне

Сон позабыв,

молотом бил он —

хитрую штуку

готовил Нидуду.

Двое сынов

Нидуда вздумали

взглянуть на сокровища

острова Севарстёд.»

     («Песнь о Вёлунде», 18–20)

В переводе В.Тихомирова это звучит более магично: «Сидит он, не спит он, всё молотом бьёт — скоро скуёт он на Нидуда ковы».

Было у короля Нидуга четверо детей — трое сыновей и дочь. Как-то днём зашли в кузницу два младших королевича, принесли свои луки и попросили Виланда выковать им стрелы.

— Сегодня у меня нет времени, — ответил кузнец, — приходите ко мне по первому снегу, и я сделаю то, о чём вы просите. Однако и у меня есть к вам маленькая просьба.

— Что мы должны сделать? — с готовностью откликнулись мальчики.

— Король запрещает меня навещать, поэтому, когда соберётесь в кузницу, не забудьте всю дорогу идти задом наперёд.

Королевские сыновья с радостью согласились и ушли.

В ту же ночь выпал первый снег, и оба королевича утром явились в кузницу. Честно выполняя условие Виланда, они всю дорогу пятились назад. Только приоткрыли королевичи дверь, Виланд тут же её захлопнул и разделался с ними, сбросив мальчиков в яму под кузнечными мехами.

Королевских детей вскоре хватились.

— Наверное, они пошли в лес на охоту или забавляются на берегу рыбной ловлей, — решил король.

Но когда королевичи не появились и к обеду, повелел Нидунг их везде искать. Спросили слуги у кузнеца, не видел ли он мальчиков?

— Да, они заходили сюда утром, — ответил Виланд. — У них были с собой луки и стрелы. Возможно, королевичи пошли в лес.

Так как следы мальчиков вели от кузницы, никто не заподозрил Виланда в убийстве.

Несколько дней продолжались безуспешные поиски, и Нидунг решил, что сыновей его растерзали хищные звери или же утонули они в море.

Не успокоился на том Виланд. Из костей убитых детей сделал он красивые позолоченные приборы для королевского стола, а из черепов — праздничные кубки. Были те кубки так роскошно украшены, что король приказал подавать их самым высоким гостям.

В песне о Вёлунде подробности:

«[Вёлунд сказал:]

«В другой раз еще

вдвоём приходите,-

золото это

получите оба!

Только молчите:

ни челядь, ни девы

пусть не знают,

что здесь вы были!»

Вскоре позвал

юноша брата:

«Брат, пойдем

посмотрим сокровища!»

К ларю подошли,

ключи спросили,-

коварство их здесь

подстерегало.»

В переводе В.Тихомирова строка звучит более магично: «алчба их сгубила, как внутрь заглянули…»

«Головы прочь

отрезал обоим

и под меха

ноги их сунул;

из черепов

чаши он сделал,

вковал в серебро,

послал их Нидуду.

Ясных глаз

яхонты яркие

мудрой отправил

супруге Нидуда;

зубы обоих

взял и для Бёдвильд

нагрудные пряжки

сделал из них.»

(«Песнь о Вёлунде», 22–25)

Жестокость и коварство, с которыми Вёлунд осуществляет своё возмездие, невольно напоминает дьявольское изуверство Одина, получив точило которого, некие «рабы-косцы» согласно «Младшей Эдде» перерезали друг другу глотки косами.

«А Виланд всё не мог утолить жажду мести.

Однажды королевская дочь уронила любимое кольцо на пол и, нечаянно наступив на него, сломала.

— Что же теперь делать? — испугалась королевна.

— Отнеси его Виланду, — посоветовала служанка, — он настолько искусен, что исправит кольцо, никто и не заметит поломки.

— Хорош твой совет, — облегчённо вздохнула королевна. — Ступай сейчас же в кузницу и попроси Виланда починить кольцо. Взяла служанка кольцо, пошла к кузнецу, но скоро вернулась.

— Он не хочет нарушать приказ короля и делать работу втайне от него. Лучше вам самой к нему заглянуть.

— Ладно, — решилась королевна, — придётся самой идти, раз нельзя иначе.

Как только девушка вошла в кузницу, Виланд захлопнул дверь и овладел ею. Потом исправил кольцо и отдал королевне. Никому не рассказала дочь короля о случившемся с нею в кузнице, да и Виланд молчал».

Хитрость Вёлунда в эддической песне достойна Трикстера:

«Пива принёс ей,

хитрец, и взял её,

на скамье

дева уснула.

«Вот отомстил я

за все обиды,

кроме одной

и самой тяжелой».

                                                      («Песнь о Вёлунде», 28)

«Послал Виланд гонца к своему младшему брату Эгилу с просьбой явиться ко двору короля Нидунга и наняться на службу. Прибыл вскоре Эгил в замок, и король взял его к себе, потому что тот был дюжим, сильным парнем и считался хорошим стрелком.

Спустя некоторое время сказал Нидунг Эгилу:

— Все говорят, что ты отличный стрелок, покажи-ка нам своё искусство. Хочу убедиться — правы ли люди, так тебя превозносящие.

И он приказал привести трехлетнего сына Эгила, поставил ему на голову яблоко и повелел одним-единственным выстрелом из лука сбить то яблоко с головы ребёнка. Испугался Эгил, выслушав такой приказ. Но делать нечего! Оставалось уповать только на своё мастерство. Взял он три стрелы из колчана, натянул тетиву, тщательно прицелился и недрогнувшей рукой сбил яблоко.

— Мастерский выстрел! — похвалил король. — Но скажи мне, отчего приготовил ты три стрелы, когда я разрешил один-единственный выстрел?

— Скажу вам правду, государь, — ответил Эгил. — Ежели бы я ненароком попал первой стрелой в собственного ребёнка, то две другие достались бы вам. И уж поверьте, я бы тут не промахнулся.

Поразились все ответу Эгила, но король Нидунг простил ему дерзкие слова. Долго ещё говорили люди о метком стрелке. Слава его разнеслась по всем краям, и стали брата Виланда называть Эгил-стрелок.

Пока Эгил наслаждался славой при королевском дворе, Виланд чувствовал себя неуверенно. Он добился своего — жестоко отомстил Нидунгу, но понимал, что тот его уничтожит, если хоть что-то заподозрит. Надо выбираться отсюда. Долго вынашивал он планы спасения, наконец, позвал брата и попросил:

— Принеси мне как можно больше птичьих перьев, и я сделаю себе крылья.

Охотно выполнил Эгил просьбу старшего брата. Где он охотился и сколько птиц перебил, неизвестно, но вскоре стояли перед Виландом мешки, доверху набитые птичьими перьями.

Сделал из них Виланд рубашку с крыльями.

— Надень-ка это на себя, — предложил он Эгилу, — и попробуй полететь.

— Охотно, — согласился младший брат. — Только я не знаю, как мне взлететь, а потом опуститься на землю.

— Встань против ветра, чтобы подняться ввысь, — пояснил Виланд, — а захочешь опуститься, держись по ветру.

Приладил Эгил крылья и легко, как птица, взмыл в воздух, держась против ветра. Но когда он, по совету Виланда, решил, покорясь ветру, опуститься вниз, то рухнул на землю и чуть не потерял сознание.

— Ну, что, брат — спросил в нетерпении Виланд. — Как ты находишь эти крылья?

— Они пригодны для полёта, и если б с их помощью можно было бы мягко приземляться, я бы улетел далеко-далеко и не вернул бы тебе крыльев.

— Давай их сюда, — потребовал Виланд.

Натянул Виланд на себя крылья, поднялся ввысь, с минуту попарил в воздухе и опустился на крышу.

— Видишь, как хороши мои крылья? — крикнул он сверху брату. — Я догадался, что тебе захочется улететь, поэтому не сказал тебе правды. Разве ты не знаешь, что птицы и взлетают и опускаются только против ветра? А теперь открою, для чего я сделал крылья. Хочу улететь на родину, в Зеландию. Но прежде поговорю откровенно с королём Нидунгом. Может так случиться, что, услышав от меня страшные новости, король прикажет тебе пронзить меня стрелой. Так ты не бойся. Стреляй спокойно. Под левой рукой я буду держать бычий пузырь, наполненный кровью. Целься точно в него, чтобы меня не ранить.

С этими словами Виланд поднялся на своих крыльях в небо и полетел к замку, где сел на одну из башен и стал громко звать короля.[7]

— Ты стал птицей, Виланд? — удивился король.

— Да, государь, теперь я — птица и улетаю отсюда, чтобы избавиться от вашей власти. Не хочется мне удирать, как тать в ночи, поэтому выслушайте меня на прощанье. Когда доставил я вам талисман, вы должны были отдать мне свою дочь в жёны и половину королевства в придачу, как ранее обещали; но вы вероломно нарушили клятву и прогнали меня, лишь потому, что я защищал свою честь, как подобает мужчине. За это я отомстил вам, убив ваших сыновей. Посмотрите внимательно на драгоценные приборы на вашем столе и узнаете их косточки. Но это ещё не всё. Вы приказали перерезать мне все сухожилия на ногах и сделали меня калекой. За это я отомстил вам, обесчестив вашу дочь. У неё скоро будет ребёнок. Я его отец. Теперь вы знаете, что я отомстил за всё то зло, что вы мне причинили.

И он взмахнул крыльями, собираясь улететь».

«37. [Нидуд сказал:]

«Горше слова

сказать не мог ты,

не было б слово

другое больнее!

Кто же, могучий,

тебя одолеет!

Кто же стрелой

пронзить тебя сможет,

когда ты паришь

высоко в небе!»

38. Вёлунд, смеясь,

поднялся в воздух.

Нидуд в горе

один остался…

…

40. Правду ли, Бёдвильд,

поведали мне,-

была ли ты с Вёлундом

вместе на острове?»

41. [Бёдвильд сказала:]

«Правду тебе,

Нидуд, сказали:

с Вёлундом я

была на острове,

лучше б не знать мне

этого часа!

Я не смогла

противиться силе,

я не смогла

себя защитить!»

Насколько врёт дочь отцу, следует из такого упоминания (в переводе Корсуна):

«29. Вёлунд сказал;

«Теперь взлечу я

на крыльях, что отняли

воины Нидуда!»

Вёлунд, смеясь,

поднялся на воздух;

Бёдвильд, рыдая,

остров покинула:

скорбела о милом,

отца страшилась.»

«Скорбела о милом» она. Так и хочется сказать: «О, сколь великую страсть внушил ей повелитель за столь короткий срок!» Можно заключить, что собственно изнасилования не было, и под хмельком дочь конунга сама отдалась кузнецу-соблазнителю. Она не была недовольна своей связью с кузнецом. Плачь её о том, что милый муж улетает и бросает её. А она, не по праву обладая до некоторого времени кольцом подлинной жены Вёлунда, видимо, рассчитывала на более прочные отношения в будущем. И отца девица страшилась только потому, что не смогла устоять перед любовными чарами коварного Вёлунда, точно он сам Злодей-Один, деву к согласью склонил.

Как видно, в «Песне о Вёлунде» опущен также и момент с иллюзией ранения Виланда-Вёлунда его братом Эгилем-стрелой (по предварительному сговору). Ведь в этом тексте крылья (а точнее, целительные силы на сращивание сухожилий) возвращаются к Вёлунду вместе с кольцом жены, он не выковывает их в эддической песне, не мастерит, как греческий Дедал. В более точном, как мне представляется, переводе В.Тихомирова под крыльями подразумеваются образно сами ноги Вёлунда:

29. «Ну вот — сказал Вёлунд, —

я встал на крылья,

что воины Нинуда

мне подрезали!»

Смеется Вёлунд,

в воздух взлетает;

Бёдвильд же с острова

прочь, рыдая:

плачет о милом,

отца страшится.

Вернёмся к «Пряди о Виланде». Эта хитрая уловка с пузырем, наполненном кровью, достойна Трикстера. Уленшпигель[8] также использует подобный приём (он исцелится от несуществующего у него горба), когда посмеется над богомольцами, у них на глазах потирая «горб» о священные реликвии.

«— Постой, негодяй, тебе не уйти от меня! — заскрежетал зубами король. — Эй, Эгил! — позвал он. — Стреляй же скорей в эту птицу!

— Как можно, государь? Это ведь мой брат!

— Стреляй, иначе тебе несдобровать! — пригрозил король. — Уже потому, что он твой брат, ты достоин смерти. Убей его, и я подарю тебе жизнь!

Взял Эгил лук и, тщательно прицелившись, выстрелил. Его стрела пробила бычий пузырь под мышкой у Виланда, и кровь из него вылилась на землю.

— Он ранен, ранен! — радостно закричал Нидунг.

А Виланд летел всё дальше и дальше и вскоре опустился во дворе родного дома, где раньше хозяйничал его отец, великан Вате.

Не ведал больше веселья и радости король Нидунг, чах он и чах в печали, пока не умер. На престол взошёл его старший сын Отвин, человек добрый и справедливый. Все любили короля Отвина, ибо правил он страною разумно. Не стал гневаться молодой король на сестру свою, когда у неё родился сын, наречённый Витеге⁹.

Узнал Виланд о событиях на Ютланде и решил помириться с новым королём. Послал он гонцов к Отвину с известием о своей готовности заключить мир. Король Отвин тоже хотел помириться с Виландом ради своей сестры. И предложил он в ответ заключить перемирие сразу, ещё до переговоров.

Поверил молодому королю Виланд и прибыл на Ютланд, где нашёл радушный приём. Отвин отдал ему свою сестру в жёны и пригласил остаться в его королевстве. Но Виланд не хотел покидать своей родной Зеландии, и не стал король оспаривать его решения. Попрощался с Отвином Виланд, взял жену и трёхлетнего сына. Нагруженные богатыми дарами прибыли они в Зеландию. Счастливо жил кузнец Виланд, до глубокой старости, почитаемый всеми за своё замечательное искусство».

Эта концовка идеологически несколько расходится с более ранней «Песней о Вёлунде», перед нами в «Пряди о Виланде» уже просто культурный герой, смертный, уязвимый, стареющий, желающий семейной спокойной жизни, добившийся мира, славы и богатства. В эддической же традиции Вёлунд поступает как более последовательный «демонический» персонаж, почти что Трикстер. Он, будучи проверенным на Силу, сам испытывает конунга (заменителя Громовержца) на справедливость и наказывает его, оставляя без законных наследников с обесчещенной дочерью на руках, т.е. лишает Силы и Удачи жестокого правителя.

[1] Некоторые также полагают и не без оснований, как будет ясно из нашего анализа образа Вёлунда, что писатель Михаил Булгаков сконструировал имя своего великого Канцлера, Сатаны-Воланда, исходя из этого мифа.

[2] Старшая Эдда, в пер. А. Корсуна, под ред. М.И. Стеблин-Каменского.

[3] Балто-славянские исследования 1984. М., 1986. – C.29–59.

[4] В прозаическом переводе см.: Кузнец Виланд / Немецкие легенды и саги. – М.: Nota Bene, 2001. – С.187–203. Прядь о Виланде — часть Саги о Тидреке.

[5] Один, бог-оборотень, также пытается накормить короля неким мясом в «Саге об Олафе сыне Трюгви», LXIV. Но, прознав о том, что некий незнакомец, велеречивый старик, принес королевскому повару мясо, кушание из боязни отравиться выбрасывают.

[6] Гимбутас Мария. Балты. Люди янтарного берега/ пер. с англ. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. – С.212.

[7] Момент изготовления крыльев в «Песне о Вёлунде» опущен, и можно подумать, что Вёлунд обретает способность летать, когда отбирает у изнасилованной королевны кольцо своей жены-валькирии.

[8] Гаврилов Д.А. Трикстер в период социо-культурных преобразований: Диоген, Уленшпигель, Насреддин // Experimentum-2005. Сборник научных статей философского ф-та МГУ / Под ред. Е.Н. Мощелкова. – М.: Издательство «Социально-политическая мысль», 2006. – 192 с.  – С.166–178.

Опубликовано:  Гаврилов Д.А. Нордхейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. М.: Социально-политическая мысль, 2006. – 272 с. – C.190–207.

«В год 6453 (945). … Великий князь наш Игорь, и бояре его, и люди все русские послали нас к Роману, Константину и Стефану, к великим царям греческим, заключить союз любви с самими царями, со всем боярством и со всеми людьми греческими на все годы, пока сияет солнце и весь мир стоит. А кто с русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни, а те из них, которые не крещены, да не имеют помощи ни от Бога, ни от Перуна, да не защитятся они собственными щитами, и да погибнут они от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия, и да будут рабами во всю свою загробную жизнь… Если же кто-нибудь из князей или из людей русских, христиан или нехристиан, нарушит то, что написано в хартии этой, — да будет достоин умереть от своего оружия и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что нарушил свою клятву». Это — отрывки из договора Руси и Византии 945 года, который сохранился в одном из летописных списков.

Вчитавшись в выразительные строки памятника истории, мы обнаружим упоминание о безымянном языческом Боге, который — в понимании составителя договора — по значимости равен христианскому Господу («Богу вседержителю» согласно тексту договора). Он распоряжается загробной жизнью и карает преступившего законы смертью от его же собственного оружия.

Русский князь Святослав три десятилетия спустя будет клясться так:

«6479 (971) … Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от Бога, в которого веруем, — в Перуна и в Волоса, бога скота …»

И снова говорится о смерти от собственного оружия. Из этого следует, что Бог — не Перун, и не Волос (Велес). В противном случае либо перед именем Волоса не было бы предлога «в», либо говорилось бы о проклятии «от богов».

Кто же Он, этот забытый ныне Бог, и каково его истинное имя?

Прокопий Кесарийский (VI в.) писал о «склавинах и антах», предшественниках восточных славян веками ранее: «Они считают, что один только Бог, творец молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы [В смысле «рока». — Авт.] они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу; и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение им куплено ценой этой жертвы. Они почитают и реки, нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания».

Прокопий предпочитает говорить о Едином «склавинов и антов» иносказательно (тогда как язычники Геродот и Плутарх, например, свободно сравнивали богов варварских народов с эллинскими). То есть отнюдь не Громовержец в представлении тогдашних южных славян был высшим божеством их пантеона. Сам Прокопий, будучи очевидцем, посчитал, что сравнивать с Богом Юпитера или Зевса (в поучениях против язычества позднее сопоставляемого с Перуном) неправильно. Тем не менее, он — Творец, создатель молний и распоряжается посмертной судьбой, карающий за то, что при жизни было сделано не по божьему закону.

В “Голубиной Книге” сказано:

“У нас Белый вольный Свет зачался от Суда Божия…»

Творец и есть, тем самым, высший Судья мира, а «тому вещей Боян и первое припевку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни пытьцю горазду Суда Божиа не минути».

Стрибог

Мы считаем, что в русских летописях — в пантеоне князя Владимира — названо вполне конкретное славянское прозвание этого старого Бога, Стрибог. Кто не помнит эпического: «Се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя полкы Игоревы»?

Впрочем, отсюда вовсе не следует, что сам Стрибог был богом ветров. Но стрибы-ветры — его потомки. А он — их древний прародитель, Дед.

М. Фасмер и О. Н. Трубачёв считают его имя заимствованием из древнеиранского *Srоbaγa- “возвышенный бог”. «Это имя толковалось как исконнослав. — “устроитель добра” — и сближалось со *strojiti (см. строить)… Но от *striti ожидалось бы *striibogъ» (Фасмер). Имя «Стрибог» часто пытаются истолковать как «старый бог» — дядя, тятя, отец, старший, опираясь на древнерусское стрый — «дядя по отцу». Последнее слово сравнивают с др.-инд. pнtşvyas «брат отца, дядя», авест. tűirya-, лат. patruus «брат отца, дядя», греч. πάτρως — то же, д.-в.-н. fatureo — то же, fetiro, нов.-в.-н. vetter «кузен, двоюродный брат».

Б. А. Рыбаков предполагал, что Стрибог не столько собственное имя, сколько эпитет, определение Единого, верховного божества как отца Вселенной: «Стрибог (“бог-отец”)… Род (“рождающий”) — эти слова могли означать одно патриархальное мужское божество, пришедшее на смену архаичным представлениям о Небесных Владычицах».

У болгар и боснийцев известно поверье, что ветер посылают людям Бог и святой Илья. Хорошо известно, что святой Илья заместил древнеславянского Перуна, связанного с грозой, а значит, и с ветрами. Кто же (или что) тогда «Бог»? Мы считаем, что именно Стрибога, «Старого/старшего бога», «Бога-отца» позднее стали называть именно Богом. О значимости этого великого бога говорит его место в перечислении языческих кумиров из летописей. Лишь реформа князя Владимира из конъюнктурных соображений отодвинула Стрибога на вторые роли.

Владимир, «…княжа в Киеве и постави кумир на холме вне двора теремного Перуна древяна, а голова его серебряна, а оус злат, и Хорса, и Дажьбога, Стрибога, и Семаргла, и Мокош».

В. Н. Татищев со ссылкой на Мацея Стрыйковского и изъятия из «рускаго древняго летописца» указывает, что у славян были: «1) Перун, грома бог, ему же неугасаемая жертва от дров дубовых, яко у грек и римлян Юпитеру содержана, 2) Стрибо, 3) Мокос, скотов [бог. — Авт.], 4) Хорс, 5) Дидо, богиня брака и любви, 6) ея сын Ладо, или Лело, равный Купиде, 7) Тор, 8) Купало и пр.»

В средневековых поучениях против язычества находим жалобу, что в народе-де «кумирьскую жертву ядять… верують Стрибога, Даждьбога и Переплута, иже вертячеся ему пiють в розех». Таким образом, почитание Стрибога продолжалось и много позже официального введения христианства на Руси.

Стрибог — хозяин пространства и неба. Ветры, внуцы Стрибожи — то, что деятельно заполняет и определяет пространство. Сказки приписывают ветрам всеведение (по крайней мере, прослеживается некая связь с судьбой). Всем памятна сказка А. С. Пушкина о спящей царевне и семи богатырях, где королевич Елисей узнает о судьбе своей суженой от Ветра. В мифах многих народов они переносят вести и волю богов. В «Слове о полку…» — поход Игоря неудачен и направлен на нарушение порядка и единства как в Русской земле, так и в степи. И Стрибог гневается, через своих внуков предвещая беды, написанные ослушникам «на роду». Его внуки-ветры разгоняют тучи, очищают небо, символически участвуют в борьбе. Они имеют стрелы-молнии и копья.

Как отмечено в словаре «Славянские древности», ветер — воплощение жизненной силы, дыхания, в славянском мировоззрении связан с жизнью и смертью. С воздухом, духом, ветром славяне соотносили саму жизнь. В апокрифах говорится, что Бог вдыхает в человека душу. Воздух описывали как дыхание, дуновение, ветер. Дуновение же и дыхание связано с зарождением жизни, животворящим духом: «Душа, представляемая как дыхание, отождествлялась с воздухом, паром, ветром, вихрем». Кстати, по В.В. Колесову: «В разговорной речи Древней Руси родъ — рождение, порождение». Испускание же духа — «тут из него и дух вон» — трактовалось как смерть.

В этой связи можно считать, что одним из эпитетов Стрибога является «Род».

Род

Связь Рода с рождением и смертью — вне зависимости от его истинного положения в пантеоне — не вызывает сомнения хотя бы в силу имени. Род «ответствен» за воспроизводство племени и народа и что это имя может являться «прозванием» одной из ипостасей Творца.

Имя Род встречается в многочисленных церковных поучениях против восточнославянского язычества с XII по XVII в.

И. И. Срезневский в числе синонимов слова «Род» приводит «геенна, огонь неугасимый». Он же указывает, что это — имя божества древних славян.

В Слове Исайи пророка (XII в.) Род и Рожаницы противопоставлены самому библей­скому богу-творцу: «…Служат Богу и волю его творят, а не Роду, ни Роженицам, кумиром суетным…».

Особое положение Рода в славянском пантеоне обосновано Б. А. Рыбаковым. Отталкиваясь от обратного, он сделал широко известный вывод об исключительной роли Рода у славян, опираясь на текст: «…Вседержитель, иже единъ бесмертен и непогибающих творец, дуну бо человеку на лице дух жизни, и бысть человек в душю живу: то ти не Род седя на воздусех, мечеть на землю груды, и в том ражаются дети… Всем бо есть творец Бог, а не Род» (Слово о вдуновении). Мысль не нова. Она появилась ещё в XIX в., но в полной мере её развил и явил миру академик Б. А. Рыбаков.

«Обожествление Рода вряд ли случайно. Священный смысл божества заключен в его имени, и каким бы ни было это имя, до нас не дошедшее, символично, что табуировавшее его слово было словом Родъ. Еще К. Н. Бестужев-Рюмин писал: “Что касается Рода, то нечего искать в нем предка, а надо остановиться на свидетельстве одной рукописи XVI века, приводимой Н. В. Калачевым: “То ти не Род сидя на воздусе мечет на землю груды, и в том рождаются дети”. Таким образом, Род не есть олицетворение рода (gens), а сам создатель”» — указывает В. В. Колесов.

С учётом поминания рядом с Рожаницами, Рода можно считать повелителем или подателем судеб — не в смысле греческого fatum`а, но в смысле славянских представлений о доле–недоле, уделе, удаче и т. п. В поучениях против язычества Род сравнивается со стреловержцем Аполлоном («Атремидом»), который, по воззрениям греков, правит как раз в тех гиперборейских краях, где обитали праславяне[1].

Западно-славянские параллели Старого Бога. Сытивратъ

Средневековое поучение “Слово святого Георгия изобретено в толцех о том, како първое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали; то и ныне творят” свидетельствует: «…Тако и до словен доиде се же слова, и ти начали трапезу ставити Роду и рожаницам переже Перуна бога их. А преже того клали требы упиремь и берегыням. По святом крещении Перуна отринуша, а по Христа Господа Бога нашего яшася, нь и ныня по украинам их молятся проклятому богу их Перуну, Хърсу и Мокоши и вилам, нъ то творять акы отдай…»

Традиционно Древних богов сменяет поколение богов более молодых. Это произошло, например, у древних греков, когда поколения Урана (небо) и Кроноса заменили Олимпийцы во главе с громовником Зевсом.

В чешском толковом словаре XIII в. «Mater Verborum» осталось поминание некоего славянского бога по имени Сытивратъ (Sytivrat), который сопоставлен с Сатурном, предшествующим Юпитеру, и который был свергнут с Олимпа оружием громовика: Saturnus. Saturnum pagani illum esse ajunt qui primus ab Olimpo uenit arma Jovis fugiens.

Имя этого старого бога указывает на функцию власти вращением Света (syt — зап.-слав «свет») и посевами, то есть ведение временами года и поворотом с тёмной части года на светлую.

Празднование его приходится на 17 декабря и совпадает с «кроналиями или сатурналиями».

Финно-карельские воззрения на Старого Бога. Укко

Финно-карельский Укко практически полностью соответствует индоевропейскому представлению о верховном боге-творце, который у ближайших соседей, у славян, именовался Богом, Стрибогом или даже Родом (а в Ригведе он выступает под именем грозного стреловежца Рудры, отца ветров-марутов и творца молний).

Уже в самой первой руне поэтического собрания Калевалы (в переводе Л.П. Бельского, 1888 г.) мы узнаём о том, как Укко посредством ветра и воды зародил в жене своей Ильматар, раздув ей чрево, великого песнопевца Вяйнямёйнена и помог богине при родах. В образе Утки на колене Ильматар Укко свил гнездо и снёс железное яйцо первотворения, из которого произошел весь прочий Мир.

В финском фольклоре — в текстах рунопевческого рода Перттуненов — встречаются также варианты песен, где Утка сносит яйца на колене самого Вяйнямёйнена, а старец Вяйно нарекает части расколовшегося Первояйца именами частей Мироздания. Укко же поднимает из пучины морской острова

Что характерно, от того же ветра, что и Ильматар, понесла и чёрноликая слепая богиня Ловьятар, породив благодаря совету Укко (и при посредстве Лоухи, «Похъёлы хозяйки», владелицы потустороннего мира), девять злых сыновей, несущих беды всем смертным. С большими ухищрениями сам Вяйнямёйнен побеждает их (руна 45).

Укко, как Единый, равно поддерживает и созидательное («доброе»), и разрушительное («злое») начала.

Укко, тот творец верховный,

Старец Укко, бог небесный,

Отделил от неба воду,

Разделил он воду с сушей;

Не рождалось лишь железо,

Не рождалось, не всходило.

Укко, этот бог верховный,

Протянул однажды руки

И потер их друг о дружку

На своем колене левом:

Появились три девицы,

Эти дочери творенья,

Эти матери железа …

(руна 9, 38–49)

В Эдде, как мы знаем, есть похожий сюжет, когда одна нога первосущества Имира зачала с другою его ногою великана, от которого произошли в том числе и боги.

Укко — «отец небесный, правит туч грозою, облаками управляет», держит «в небесах совет правдивый», «посылает дождь небесный», подобный мёду (руна 2, 329–338). Он же «древний небожитель, наметает с посох снега, набросает с древко пики», по лоб лошадке (именно о том молит Укко сам «Вяйнемейни» в рунической песне «Сватовство» в традиции рода Перттуненов образца 1877 г.). Укко управляет морозами. Кстати, это обстоятельство еще раз свидетельствует о вездесущности этого Бога-вседержителя и несовместимости его с представлением об Укко как об эдаком финском Перуне. Перун зимой спит, и даже февральские Громницы — это храп спящего Громовержца

Сама злая Лоухи, чтобы прервать путь Вяйнямёйнена, молит опять-таки верховного бога Укко, признавая его над собой властным:

“Ой ты, Укко, бог верховный,

Золотой мой царь воздушный,

Мой серебряный владыка!

Сделай бурю, непогоду,

Силу воздуха ты вышли,

Подними волненье, ветер…”

(руна 42, 367–372)

“Сам он, воздуха властитель”

(там же, 375)

Вместе с воздухом посредством ветра по древним и средневековым воззрениям вдувается в смертного дух.

Укко откликается и на моление Тёмной Стороны Силы, и на обращение Светлой. По словам бога-кузнеца Ильмаринена, обращающегося к нему за защитой, «всесильный», «всюду славный», «бог верховный” (руна 43, 200–205), «старец вышний”(Таеватаат), он «правит туч грозою» «отец небесный древний, что беседует сквозь тучи, открывается сквозь воздух» (руна 12, 280–287).

Да и добрый вековечный певец Вяйнямёйнен сообщает, что ему страшен лишь сам творец Укко — «в погоде властен, он ключи судьбы имеет, не чудовищу иметь их, не врагу держать руками». Со слов старого мудрого Вяйнямёйнена мы узнаём, что Укко благой хранитель посевов и урожаев от напастей. В руках Укко прижизненное счастье человека и благополучие его рода, а также и конец жизни, то есть смерть (руна 43, 350–361, 415–449). Связь Укко с тем, что написано на роду, судьбой, а также его забота о непрекращающемся порождении подтверждают нашу мысль, что славянское имя Укко — Род. А подчеркнутая древность этого бога и небесно-воздушная стихия дают нам право провести связь и со Стрибогом. «Сотворил великий ветер, непогоду сделал Укко», так пелось ещё в первой трети XIX века в рунах рода Перттуненов

Укко — благой и могучий защитник праведных людей на жизненном их пути от всех напастей (руна 30, 470–485), «творец небесной тверди» (руна 26, 524–536). Укко «в высях неба» и «сидит меж туч гремящих», как бог Род на воздухе. Укко карает всё живое, но к нему, как и к грозному Рудре, обращаются за избавлением от мучений и лекарством (руна 17, 307–308). Укко — целитель, в одной из первых рун Калевалы останавливает кровь из ран Вяйнямёйнена и способствует заживлению ран Ильмаринена (руна 48).

Каждый просит у Укко по своему разумению, потому как он всемогущий. Лемминкяйнену от «всевышнего творца» и «надоблачного создателя» Укко понадобились лыжи, чтоб догнать чудесного лося, а также железный град (руна 14). Охотникам Укко помогает, рассыпав снега, на которых хорошо виден звериный след. В тридцать шестой руне Калевалы глупый и безрассудный сын Калервы сын, Куллервойнен, совершивший по жизни немало преступного, просит у Укко волшебный меч, и сам же от этого вещего меча находит смерть. Известен эддический сюжет, когда верховный бог германцев Один в обличье «скрытого под маской» — Гримнира предсказывает неразумному ярлу гибель от собственного — ярлова же — меча, что и происходит.

Атрибутом Укко считается «огневой великий лук» (руна 33, 269–274), и арийский Рудра и славянские стрибы “веющие стрелами” также владели подобным оружием. Стрелы уподобляются либо молниям, либо лучам Света.

Огненный меч — еще один его атрибут (кстати, сильно напоминающий меч древнего огненного великана Суртра, сидящего согласно Эдде на краю Муспельсхейма, разрушителя мира). Только Укко использует свое оружие во творение, он высекает этим мечом искры, чтобы зародить на небе новые месяц и солнце (руна 47). Когда Ильмариннену и Вяйнямёйнену в руне «Рождение огня» понадобился особый нож, Укко скидывает им оружие с небес.

Некоторые энтузиасты уподобляют Укко громовержцу Перуну, что происходит явно от лености ума. Вышеприведённый материал свидетельствует об обратном.

Громовержец у индоевропейцев всегда сравнительно молодой бог, совсем иного поколения, чем древний бог-отец, и уж тем более Единый. Точно так же мыслили и финны, громовержец которых носил имя Туури (созвучное с прозванием германского Тора).

Основные функции Старого Бога

1. Творец мира
2. Бог пространства
3. Верховный небесный бог
4. Родитель богов, в том числе прародитель ветров
5. Распорядитель жизни и смерти
6. Ведает круговоротом времени, погодой и непогодой, урожаем
7. Равно поддерживает и созидательное, и разрушительное начала, подает блага, но и посылает несчастья.
8. Создатель молний (стреловержец) как небесного огня, карающий бог.
9. Посмертный судья.
10. Оттеснён на второй план в ходе религиозных реформ.

Атрибутика и почитание Старого Бога

Проявлением Бога является весь доступный восприятию человека мир, он же может считаться и главным его храмом. Всё мироздание воздаёт честь ему самим существованием своим и следованием установленным при сотворении путями.

Почитание Старого Бога (Стрибога и Рода) — почитание самою жизнью, стремлением к Ладу, созданием и поддержанием крепкого семейного очага, достойным выполнением своего долга. Сегодня это можно истолковать и как экологически правильные действия, охрану окружающей среды, воздуха как его порождения и проявления.

Считается, что вся совокупность главных богов славян — подобно тому, как она представлена на Збручском идоле — является символическим изображением Всебога.

Особые праздничные дни в честь Старого Бога не выделены, о нём надлежит помнить повседневно, а особенно — в дни, когда в мир приходит новый человек или потомство животных, вообще рождается нечто новое. То же, видимо, можно сказать и о случаях благополучного разрешения судьбоносных забот, избавления от недоли, неудачи.

Тогда именно и уместна постановка ему в ипостаси Рода с Рожаницами (как символом женского дающего начала) благодарственных треб в виде трапез. Такие трапезы включают в себя даяния от нового урожая или от чего-то «первого».

В поминальные дни почитания предков принято было готовить нечётное количество блюд, ибо нечет принадлежит к Иному Миру. Явное же благодарение, напротив, должно, скорее всего, было содержать чётное число жертв.

Его день — суббота. Не случайно, суббота — родительский день, день Сатроса — Сатурна, родителя богов.

Память — предкам! Хвала — богам!

Литература:

1. Лаврентьевская летопись (ПСРЛ, Т. I). — М.: Языки Русской Культуры, 1997. — 496 с.
2. Ипатьевская летопись (ПСРЛ, Т. II). — М.: Языки Русской Культуры, 1998. — 648 с.
3. Свод древнейших письменных известий о славянах / сост. Л. А. Гиндин, С. А. Иванов, Г. Г. Литаврин. — М., 1994. — Т. 1.
4. Голубиная Книга. Русские народные духовные стихи XI-XIX вв., — М.: Московский рабочий, 1991.
5. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. — М.: Астрель, АСТ, 2003.
6. Трубачёв О. Н. История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. — М.: КомКнига, 2006. — с. 79–81.
7. Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси: т. 2. — Древнерусские слова и поучения, направленные против остатков язычества в народе. — Х., 1913 (репр. изд. — М.: Индрик, 2000).
8. Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. — М.: Наука, 1981.
9. Гаврилов Д., Наговицын А. Боги славян. Язычество. Традиция. — М.: Рефл-Бук, 2002. — С. 377–382.
10. Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове: Человек и слово. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2000. С. 24–25.
11. Славянские древности: энциклопедический словарь: т. 1 — М.: Международные отношения, 1995. — 358 с.
12. Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка: в 6 т. — М.: Книга, 1989.
13. Чешскія глоссы въ Матер Верборум / разборъ А. О. Патеры и дополнительныя замечанія И. И. Срезневскаго. — СПб., 1878. — 152 с. (Приложеніе к XXXII-му тому Записок Имп. Академіи Наук № 4).
14. Калевала / Пер. с фин. Л. П. Бельского. — СПб.: Азбука-классика, 2007. — 480 с.
15. Высек пламя Илмаринен. Антология финского фольклора. — М.: Прогресс, 2000. — С. 15–17, 53.
16. Рода нашего напевы. Избранные песни рунопевческого рода Перттуненов. — Петрозаводск: Карелия, 1985. — С. 20, 106–107, 117, 128, 182.

Опубликовано: Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э.  Бог, Старый бог // «Родноверие», №1(1), 2009.

[1] Д.Г. — В то же время, некая Роженица сравнивается с Артемидой. Но согласно древнегреческим воззрениям, она — сестра Аполлона, стало быть у обоих есть общая мать. Этот момент мы рассматривали сразу в нескольких наших и более ранних монографиях. Может ли в таком случае в глазах средневекового греческого книжника Род выступать в качестве Первобога? Есть, впрочем, логичный вариант, что поскольку Аполлон — светоносный, лучезарный, а именно такой эпитет носил Люцифер, это и сделало Рода-«Атремида» в понимании составителей поучений против язычества прямым противником Бога христиан.

Широко известна реконструкция так называемого «грозового мифа» индоевропейской традиции, использованная Вяч. Вс. Ивановым и В.Н. Топоровым для проведения параллелей между балтскими Велнясом, Виелоной, Велсом и славянским Велесом [1, с.227-229]:  «Основу мифа составляет поединок громовержца с противником, для которого восстанавливается общеиндоевропейское исходное имя с корнем uel-, ср. др.-рус. Велес, Волос, литов. Velnias, Vielona, латыш. Velns, Vels, др.-инд. Vala (вала), Vrtra (ср. Varuna) и др. Противник громовержца находится внизу — под горой, под деревом, у воды, в его владении скот как основное богатство и как символ потустороннего мира — пастбища: ср. общеиндоевропейское представление о загробном мире как о пастбище, где пасутся души умерших <…>. Противник громовержца, как повелитель загробного мира, связан с властью и богатством <…>. Этот противник предстаёт в виде существа змеиной породы. Громовержец преследует его, убивает, рассекая на части и разбрасывая их в разные стороны, после чего освобождает скот и воды. Начинается плодоносящий дождь с громом и молнией».  Указанные авторы подчёркивают, что: «Эти фрагменты мифа реконструируются с такой надёжностью, что соответствующие мотивы могут быть выражены в языковой форме не только применительно к отдельным традициям, но и на общеиндоевропейском уровне».  [1, с.527-533].

Сам «грозовой миф» [2, с.4-30], как основополагающий славянский, был подвергнут справедливой критике, в первую очередь Б.А.Рыбаковым [3, с.569-570], считавшего неправомерным отождествление Велеса со змееобразным противником Громовержца (Перуна) и тем умаление статуса бога Велеса. В ряде работ нами показано, что на роль «основного мифа» претендует идея борьбы за «напиток жизни и смерти» [4; 5]:

«Жидкость, воплощением которой является хмельной напиток (приготовляемый, в первую очередь, на основе мёда, а впоследствии и зерна), связана со смертью, рождением и центром Мироздания. При этом Вселенная видится антропоморфным Сверхсуществом, Мировым Древом или Горой. По ряду свойств в такой «супержидкости» можно видеть средство достижения (обеспечения) бессмертия или лучшего посмертного бытия (нового воплощения). Выстраивается довольно логичная система координат мифического пространства, где единичными векторами этого пространства являются сок земли, стекающий с Горы или струящийся по Древу, — ключевая (из-под земли бьющая) или морская влага, кровь-руда, что движется по жилам Сверхсущества, и собственно хмельной напиток.

Хмельной напиток есть земное воплощение той Первичной воды, которая была «до появления всего», равно несущей Жизнь и Смерть в зависимости от того кто, как и где вкушает её. То есть содержит в себе качества живой и мёртвой воды, каждая из которых способна к превращениям в свою противоположность. Он омывает мир. Он служит питьём (пищей) богов и тот, кто владеет им, способен узреть невидимое и постигать неизвестное.

Наконец, сам напиток хранится в сосуде, который может быть понят как своеобразная «модель» Вселенной и на высшем уровне есть сама Вселенная. Сосуд может быть рассмотрен также как «идеальный» человек, или первочеловек. Поэтому в том числе сосуд (котёл, чаша и т. п.) является сосудом перерождения, имеющим важное значение для посвятительных действий, а напиток, оказывается еще и кровью такого Суперсущества.

Именно совокупность перечисленных обстоятельств приводит к тому, что за обладание таким напитком идёт непрерывная борьба между богами Нижнего мира, которые некогда и открыли этот напиток, и между богами Верхнего мира, которые неким образом стремятся сами получить право распределять его.

Медовый напиток или его хмельной аналог принадлежит одновременно и «верху», и «низу» или «то верху, то низу». Если бог неба или же молодой бог-громовник индоевропейцев преимущественно поддерживают установленный в Мироздании порядок и следят за мерою справедливости, то обеспечивает этот порядок другой, не менее значимый и более древний бог, подлинный владетель хмельного напитка — повелитель Иномирья и Леса (Велес – у славян). Право обладания напитком составляет предмет споров между этими богами. Напрашивается осторожное подозрение: уж не в этом ли сущность того спора, противоречия между молодым Перуном и старым Велесом, в котором порою и пытаются видеть «основной миф» славян? Основной миф должен «по факту» объяснять скорее космогонию, происхождение и устройство мира, а также причины появления и сущность человека. А предание о происхождении банального дождя, реконструируемое в качестве упомянутой «грозовой основы» Вяч.Вс. Ивановым и В.Н. Топоровым, не очень подходит на такую роль.

Если же допустить, что спор идёт о напитке жизни и смерти, «гаранте» бессмертия, то корни противоборства становятся куда более прозрачны. Спор из-за такого питья вполне достоин того, чтобы стать частью «основного мифа».

Тем не менее, авторы «грозового мифа» открыли путь использования балто-славянских параллелей, что вовлекло последующих исследователей в результативный поиск. В этой связи нельзя не упомянуть реконструкцию А. Фанталова балтского мифа творения мира и человека двумя богами, находящимися в бинарной оппозиции.

Бинарной оппозицией называется способ описания отношений вещей, когда одновременно рассматриваются два противоположных друг другу в самой сути своей понятия. Одно из них утверждает какое-либо главное качество, а другое – это главное качество отрицает [6, с.29-31]. При рассмотрении бинарной оппозиция так называемого Белого и Чёрного начал нами указано, что в силу физиологических особенностей человека (зрение) одно из них соотносится традиционно со Светом и созиданием, а другое – с Тьмой и препятствием созиданию (в своих крайних формах – разрушением и «порчей» творения, «злом»). Оппозиция эта проявляет себя также в противостоянии культурного героя и Трикстера, инициатора мифологического действия [7].

Согласно исследованию А.Фанталова [8, с.123-124; 9] основополагающий миф, запечатлённый в фольклоре балтов, в общих чертах выглядит так:

«Вначале была безграничная пустота, в которой летали Диевас и Велняс. Далеко внизу крутились пылевые вихри. По велению Диеваса  Велняс принёс ему этот сор. Однако часть земли недоверчивый дух спрятал во рту, решив, что бог хочет что-то «во благо себе учинить». Диевас же рассеял всё по небосводу и сказал: «Пусть растет и зеленеет». И внизу образовалась красивая зеленая земля с цветами и деревьями. Стало и во рту у Велняса что-то разрастаться, раздулись его щеки как горы. Вырвались наружу глыбы земли и повалились на ровную гладь нового мира. Так появились горы. Со злости Велняс стал топтать грибы-дождевики, которыми была усеяна вся земля. Стали они твердыми. Так появились камни.

<…> Поделили мир Диевас и Велняс. У обоих были славные луга. У Велняса была коса, а у Диеваса долото. Решил бог травы накосить. Взял он незаметно косу у Велняса. Удивился тот – ему думалось, что Диевас может траву долотом косить. Схватил тогда Велняс долото и давай по траве махать. А оно все в деревья вонзается. Раньше деревья были без веток, а от ударов начали у них ветви расти.

Имелось у Велняса маленькое стадо чёрных коров, а за пастуха был дятел. Вот раз дятел уснул, а скотина зашла на поле Диеваса. Приладил тогда бог к порогу хлева косу и перегнал туда всех коров. Коровы, вбегая в хлев, копыта себе о косу разрезали. Диевас покрасил коров в разные цвета. Пришли Велняс с дятлом своих коров требовать, да не смогли узнать. Так ни с чем и вернулись. А дятел до сих пор коров ищет.

<…> Чтобы заселить землю бог сотворил множество зверей. В их числе была красивая собачка, она всегда за Диевасом бегала. Позавидовал Велняс и сделал такую же себе из глины, только больше и страшнее. Стал жизнь в неё вдувать – с утра до вечера дул, все без толку. Пошёл к Диевасу совета просить. Тот и научил – подойди, мол, к собачке и скажи: «Вставай, волк, кусай Велняса!» Велняс подумал: «А зачем мне так говорить. Я лучше скажу: «Не кусай Велняса». Так и крикнул своей глиняной собачке, да та не шелохнется. Ладно, присел для надежности за ивовый куст и крикнул оттуда: «Вставай волк, кусай Велняса!» Только произнёс это, как из глиняной собачки выскочил волк и кинулся на него. Насилу Велняс унял зверя. Звери, созданные Диевасом, спустя какое-то время стали друг друга ненавидеть и даже терзать. Желая, чтобы они жили в мире, бог придумал для них работу – рыть Даугаву. Всем нашлось дело: заяц измерял длину реки, лиса отмечала границу хвостом, крот и барсук землю рыли, волк с собакой её откидывали, медведь землю таскал и холмы вдоль берегов насыпал. Только иволга уклонилась от работы. За это Диевас прибавил к её наряду чёрный цвет и запретил пить воду из рек, повелев довольствоваться одной лишь росой.

Затем бог встал у вырытого русла, взял свой золотой ковш, влил в Даугаву воду и указал рукой, в какую сторону ей течь.

<…>Как-то сделал Диевас на свекольной гряде похожее на человека создание, с одним глазом, одним ухом, одной рукой и ногой, сказав: «Видеть благое, благое слышать, творить благое и благими путями ходить». Велняс не хотел отстать и когда бог отлучился, приделал второй глаз, второе ухо, вторую руку и ногу, сказав: «Видеть дурное, слышать дурное, творить дурное и дурными путями ходить». Вернулся Диевас и вдохнул в своё творение жизнь. Так появился на свет человек и потому он не во всём хорош, но и не во всём плох».

Как указали сами же Иванов В.В., Топоров В.Н., «несомненно, что образ Велняса (Д.Г.: а значит, и из этого бродячего двоеверческого сюжета дуального Творения мира) восходит к представлениям о древнем божестве подземного царства Велсе». «Наиболее надёжное мифологического соответствие балтскому Велсу – славянский «скотий бог» Велес» [1, c.228-229]. У пруссов – это длиннобородый Патолс.

До сих пор с именем Велса у наследников древних балтов связаны особые дни поминовения предков (в октябре совпадающие с белорусскими Дмитровскими «Дзядами»), коих призывают трапезничать к столу, наравне с живыми, и, разумеется, пить хмельное… Вероятно, за посмертное существование отвечали оба изначальных бога: и Диевас (белорусск. Дзиевас), чьи чертоги находились на Мировой горе (отсюда и «Дзявочные горки»), и хтонический, «дикий» Велс/Велняс (белорусск.  Вялес) [12, с.100-102, 139, 141], отпускающий души предков из нави погостить у потомков.

Таким образом, во-первых, с высокой степенью достоверности можно спроецировать балтский миф творения мира и человека, в коем известны имена сотворцов – Диевас и Велняс, на славянский [10], в коем участниками называются Бог и чёрт (Сатана, диавол и т.д.), коль скоро подобным образом спроектирован и «грозовой миф».

Во-вторых, по аналогии с балтским мифом можно достоверно назвать имя одного из двух участников такого же основного мифа, сотворца мира и человека у славян – это Велес (Волос), чей статус в качестве одного из первобогов оказывается неизмеримо выше, чем приписываемый ему сторонниками «грозовой» теории.

Этические оценки христианства «зловредности» этого сотворца являются поздним наслоением времён записи мифологемы и не должны вводить в заблуждение внимательного исследователя традиционной культуры, хотя трикстерная и навья сущность Велеса нами доказана ранее и сомнений не вызывает [7, с.110-129; 8 с.165-197; 11, с.71-115].

В-третьих. При развитии подобного подхода и поиска параллелей с воззрениями западных и южных славян, можно попытаться реконструировать имя соавтора Велеса. С одной стороны вывод напрашивается сам. Балтский Диевас соотносится с богом Дыем-Дивом, известным по средневековым поучениям против язычества: «Дыевому служению» и «Слову и откровению святых апостолов». Их имена восходят к индоевропейскому Дьяусу. В санскрите «deva» – производное глагольного корня *div, одно из значений которого – «сиять» (вообще их множество). От того же корня происходят слова «div» и «diy», у которых есть общие косвенные формы в ведийском (напр., «dyaus» в именительном и звательном падежах – с разным ударением; «dive» в дательном и т. д.). Основы их в санскрите чередуются. И «div», и «diy» означают «небо», «день» и т. п. Соответственно, у этих слов тоже есть немало производных. Буквальное значение слова «deva» – «небесный». Образ сияющего чистого неба у западных славян соотносится с «богом богов» Свентовитом (он же носит эпитет Белобог). Его единственный «злой» соперник, уподобленный Гельмольдом диаволу, именуется Чернобогом [11, c.38-58, 208-211].

Не будет большим допущением предположить, что участники балтского мифа творения мира и человека (Диевас – с одной стороны, и Велняс/Велс – с иной стороны) аналогичны в главных своих чертах и функциях участникам такого же славянского мифа (Дыю/Диву и Велесу/Волосу, или же Свентовиту/Белобогу и Чернобогу), реконструируемому благодаря балто-славянским параллелям.

Литература:

1. Мифы народов мира. (В 2 томах). – М.: «Советская энциклопедия», 1980. – Т. 1. – 672 с.
2. Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974 (Глава I. Восточнославянское Перун(ъ) в связи с реконструкцией праславянских, балтийских и общеевропейских текстов о боге грозы).
3. Рыбаков Б.А., Язычество древних славян, – М.: Русское слово, 1997. – 824 с.
4. Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. — М.: Ганга, 2009. – 288 с.
5. Станислав Ермаков, Дмитрий Гаврилов. К новой реконструкции части «основного мифа» древних славян // журнал «Родноверие», №1(2), 2010, с.34-35.
6. Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Ключи к исконному мировоззрению славян. Архетипы мифологического мышления. — М.: Ганга, 2010. – 256 с.
7. Гаврилов Д.А. НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. – М.: Социально-политическая мысль, 2006. – 272 с.
8. Гаврилов Д.А. Трикстер. Лицедей в евроазиатском фольклоре. – М.: Социально-политическая мысль, 2006. – 240 с.
9. Фанталов Алексей. Культурология варварской Европы: типология мифологических образов (диссертация на соискание ученой степени кандидата культурологи). – СПб.: Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена, 2001.
10. Громов Д. Восточно-славянские дуалистические легенды о сотворении мира//Мифы и магия индоевропейцев, альм. вып. 11. – М.: София, 2002. с.30-68.
11. Гаврилов Д.А., Ермаков C.Э., Боги славянского и русского язычества. Общие представления. – М.: Ганга, 2009. – 288 с.
12. Беларуская мiфалогiя: Энцыклапед. слоўн. /С.Санько [I iнш.]; склад. I.Клiмковiч. – 2-ое выд., дап. –Мн.: Беларусь, 2006. – 599 с.

Опубликовано: Гаврилов Д.А. О статусе бога Велеса в свете балто-славянской мифологемы творения мира // III Международная научно-практическая конференция «Традиционная культура славян в XXI веке». 23 октября 2010 г.: cборник докладов. – Минск: Белхардгрупп, 2010. – 136 с. — С. 6–11.

Прародитель и просветитель людей

Имя аса Хеймдалля упомянуто уже в первой строфе знаменитого “Прорицания вёльвы”, в качестве прародителя одного из поколений людей.  Этим определена его роль наравне с Одином, Вили и Ве, а также Одином, Локи и Хениром. Согласно Младшей Эдде людей создал первый «триглав» — сыновья Бора, по Старшей Эдде это сделала вторая «триада».

“Песнь о Риге”, если Риг — это хейти Хеймдалля, уточняет скупые сведения “Прорицания…” О нем рассказывают, как о просветителе (“Риг им советы умел преподать”) и зачинателе в буквальном и переносном смысле трех каст. Люди с тех пор, согласно «Песне о Риге» уже рождаются трэлами, карлами и ярлами, т.е. направление их судьбы определено этой принадлежностью к касте (и соответствующей физиологией, которая наиболее совершенна у ярлов). В то же время Риг-Хеймдалль учит своего третьего сына Ярла тому, что нельзя просто так передать через наследственность, как это происходит с обычным родом занятий (“Песнь о Риге”, 36. [2]) :

“Тут из лесов

Риг появился,

Риг появился,

Стал рунам учить;

сыном назвал его,

дал свое имя,

дал во владенье

наследные земли,

наследные земли,

селения древние.”

Залог Хеймдалля

В Младшей Эдде (“Видение Гюльви”) [3] Снорри Стурлусон обобщает многое из того, что известно о Хеймдалле по разным эддическим песням: “Есть ас по имени Хеймдалль, его называют белым асом. Он велик и священен. Он сын девяти дев и все они сестры. Еще его зовут Круторогий и Златозубый. Его зубы были из золота. Конь его зовется Золотая Челка. Он живет в месте под названием Химинбьёрг, у самого моста Биврёст. Он страж богов и обитает у края небес, чтобы охранять мост от горных великанов. Ему нужно меньше сна, чем птице. Как ночью, так и днем видит он на сотни поприщ. И слышит он, как растет трава на земле, и шерсть на овце, и все, что можно услышать. Есть у него рог, что зовется Гьяллархорн, и когда трубит он, слышно по всем мирам…. И так еще говорит он сам в “Заклинании Хеймдалля”: Девяти матерей я дитя, сын девяти сестер.”

Считается, что Снорри “не понял трудного места в “Прорицании вельвы” — строфа 27 — и предположил, что рог Хеймдалля Гьяллархорн, как и глаз Одина, скрыт в источнике Мимира.” Снорри пишет: “…А под тем корнем, что протянулся к инеистым великанам — источник Мимира, в котором сокрыты знание и мудрость. Мимиром зовут владетеля этого источника. Он исполнен мудрости, оттого что пьет воду этого источника из рога Гьяллархорн.”

Во-первых, сомнительно, чтобы из рога — музыкального инструмента можно было бы пить. Во-вторых в Старшей Эдде сказано, что рог “скрыт”, но не сказано, что он заложен, заложен глаз Одина («залог Владыки», «Одинов заклад»). Если же это «рог изобилия», тогда из него, действительно, можно пить.

Может, Хеймдалль как раз заложил свой Гьяллархорн, чтобы получить необычайно острое зрение и слух? Как и Один заложил око, чтобы получить сакральное знание. Не только в Эддах, но и в русских сказках, например, типичный мотив —  обмен ценностей, обмен того, что для тебя ценно, на то, что необходимо в данный момент (“Иван-Царевич и Серый Волк”, “Молодильные яблоки” и др.: яблоки  — на жар-птицу, птицу — на царь-девицу). У датчанина Г.Х. Андерсена в сказке “История одной матери” женщина отдает свои песни, свое тепло, свои глаза и свои волосы за знание — как вернуть дочь из неведомой страны Смерти….[5]

Если же предположить, что Хеймдалль, по какой-нибудь не дошедшей до нас традиции, как раз получил свой рог от дяди Одина в обмен на что-либо, то этим «что-либо» не может быть ни его голос, ни звук самого рога. Хеймдалль дает советы не хуже Одина и вещих ванов. Есть также толкования, что раз Хеймдалль “заложил свой слух” (хейти рога), вплоть до Мимировой смерти он глух. Но и здесь мы бы фривольно обошлись с текстом Младшей Эдды, а там ясно сказано: “он слышит все, что можно услышать…” Посмотрим “Прорицание вёльвы” ( 27):

Хотя нам трудно судить о качестве перевода Эдды, мы не знаем древнего исландского, толкование рога Гьяллархорн, как “звука Хеймдалля”, предпочтительнее. В одном из дореволюционных переводов С. Свириденко [6] прямо сказано, что это рог:

В.Тихомиров посчитал, что «влага точится (именно) с Одинова заклада» (т.е. из глаза, откуда может сочиться только слеза), между тем как в этой и  следующей строфе в переводе А.Корсуна сказано о «залоге Владыки»(“Прорицание вёльвы”, 28)

Владыка этот — Один («и каждое утро пьет Мимир от ока Властителя Ратей»[6]). Глаз Одина — солнце — отражается в любом источнике, поэтому черпая горстями воду (или мед) можно пить «с залога», поэтому и влага источника может источаться с него.

Неясности, на первый взгляд, еще остаются, все-таки рог у Мимира, заложен он или нет. И тогда фраза Снорри — “есть у него рог, что зовется Гьяллархорн, и когда трубит он, слышно по всем мирам….” — вроде бы нелепа. “Вроде бы”! Не надо забывать, о парадоксах восприятия времени в эпоху раннего средневековья….. “Для язычества характерен подход к Времени, как к постоянно повторяющемуся циклу, вращению на “Круге Земном. В эддических сагах “объектом описания служит не простая преемственность времен, а лишь те отрезки времени, которые наполнены значительным, с точки зрения автора, содержанием. Следовательно, сага объемлет серию эпизодов, следующих один за другим, но не всегда и не обязательно непосредственно связанных между собой во времени. Время — параметр человеческих деяний: где ничего не происходит, там как бы и нет времени, его невозможно заметить»[4].

«Время субъективно, оно — лишь форма существования языческого бога или позднее культурного героя. Божественное сознание «размазано» по пространству мифа, как электронная орбиталь. У языческого бога нет прошлого и будущего в нашем понимании, есть только время настоящее”, и в этом его бессмертие [7].

Возможно, после гибели дяди Одина, Мимира (которому ваны отрубили голову), рог вернулся к Хеймдаллю, ибо согласно пророчеству именно ему дано оповестить мир о Рагнереке и позвать всех союзников асов на Последнюю Битву (“Прорицание вёльвы”, 46):

В иных переводах есть упоминание о том, что знаменитый рог, выполнив свое предназначение, разлетается в куски.

Дико мятутся рожденные Мимиром.

Рог Гйалларгорн возвещает погибель;

Громко трубит Геймдалльр,

рог в куски разлетается.

Держит Один совет с головой мертвой Мимира. [6]

Неутомимый Страж

А пока Сумерки Богов не настали, Хеймдалль “стоит стражем” у Бильрёста — Радужного Моста, соединяющего Мидгард и Асгард (“Речи Гримнира”,13)

Хотелось бы возразить ряду прозаических пересказчиков Эдды. Хеймдалль пьет мед в одиночку, но это вовсе не указывает на то, что он постоянно сидит в своих палатах и “дежурит на посту”. Хеймдалль ругается на пиру у Эгира с Локи, ( 47–48, “Перебранка Локи”). Да и на том пиру, который описывает Снорри в “Языке Поэзии”, Хеймдалль занимает по праву свой трон среди прочих асов и асинь. Под именем Риг он ходит по Мидгарду и делает детей (три раза по три ночи). Хеймдалль приходит к погребальному костру Бальдра. Наконец, Хеймдалль отлучается и на совет асов, когда тем необходимо его вещее слово. Так это было, когда инеистые великаны украли молот у Тора (“Песнь о Трюме”[2])

Имея такое зрение и такой слух, не нуждаясь в сне, Бел-асу не грех отлучиться. В случае опасности— Золотая Челка мигом домчит его до ворот Химинбьерга.

 По непроверенным сведениям Снорри

Вернемся с произведению Снорри Струлусона, которое именуют “Младшей Эддой”[3]. Опираться на него мы можем с тем же успехом, как Шлиман использовал текст “Илиады” Гомера, хотя не следует забывать, что Снорри выступает именно литератором, а значит, кое-что мог сочинить сам. В “Языке поэзии” сказано:

“Какие есть кеннинги Хеймдалля? Его зовут “сыном девяти матерей”, “стражем богов”, как уже упоминалось, “белым асом”, “недругом Локи” и “тем, кто добыл ожерелье Фрейи”. Голова зовется “мечом Хеймдалля”: сказывают, что он был пробит насквозь человеческой головой. Об этом поведано в “Заклинаниях Хеймдалля”, и с тех пор голову называют “погибелью Хеймдалля”, подобно тому как меч зовется “погибелью человека”… Упоминают и то, что он побывал на острове Вагаскер и у камня Сингастейн: тогда у них с Локи была распря из-за ожерелья Брисингов, называют его и Виндлером. Ульв Уггасон подробно рассказал о том в “Хвалебной песни о доме”. Там упоминается, что Хеймдалль и Локи были в обличье тюленей. Он также “сын Одина”.

В “Прорицании вёльвы”, и вообще в “Старшей Эдде”, нет прямых сведений о том, с кем будет биться Хеймдалль, и как он погибнет… В “Видении Гюльви” указано, что “Локи сражается с Хеймдаллем, и они убивают друг-друга”. В основном из-за этого Хеймдалля зовут “недугом Локи”, хотя, конечно и за то, что вернул он Фрейе знаменитый пояс Брисинга, Локи украденный.

Что касается “погибели” Хеймдалля от удара головой, то остается предположить следующее: именно таким образом во время Последней битвы Локи уложил своего противника. Однако, тогда Снорри должен был бы указать, что не всякую голову, а только голову Локи зовут “погибелью Хеймдалля”. По-видимому мы имеем дело с неизвестным мифом, противоречащим в части смерти Бел-аса тому, что мы о ней ведаем.

Если же предположить, что “меч Хеймдалля” — это голова самого белого аса, и это Хеймдалль забодал Локи, то его эпитет “златорогий” указывает на явный зооморфизм. Таким образом голова — это и его оружие и его погибель.

Сын девяти матерей

Теперь о происхождении светлого аса. Он с полным правом может быть причислен к древним богам. Возможно, его белизна — это еще и указание на седину. По крайней мере в славянской традиции собственно Белобог изображался седым белым стариком на облаке.

 В строфе 37 “Песни о Хюндле” упоминаются имена девяти матерей одного великого героя, и вероятно, речь идет о Хеймдалле. По мнению М.И. Стеблин-Каменского [2, стр.702] матерями Хеймдалля могли быть волны — дочери морского великана Эгира и его жены Ран. Имена волн, матерей Хеймдалля обычно переводят как “шумящая, хватающая, бушующая, губительная …” Но корректно ли это? Вероятно, с точки зрения языкознания — это корректно. А как быть с магией?

Давно известно, что большинство эддических песен имеют магический характер. Скажем, часть из них содержит указания по применению рун, как это показано в целом ряде работ, опубликованных в прежних выпусках альманаха. Строфа 38 “Песни о Хюндле” называет типичный магический обряд защиты от гибели с помощью земли, морской соли и крови вепря (см. например строфу 21 «Вторая песнь о Гудрун»). Это дает нам право предположить, что и предыдущие строфы могут здесь содержать магическое знание, например, о структуре Мироздания и магических путях Перехода.

Конечно, древние обладали особым типом мышления, но они не были столь экстравагантны, чтобы девять разных “женщин” разом, в один и тот же миг исторгли из своего лона одного ребенка. Когда у дитя оказывается несколько отцов — это еще куда ни шло. Чуть ли ни в каждом греческом мифе их у Героя (Полидевк, Елена, Персей …) по меньшей мере два — законный и настоящий, причем, второй, как правило, небожитель.

Гораздо понятнее образ последовательно рождающегося героя. Героя, проходящего девять испытаний, тридевять земель, девять миров! Вот их названия: Хельхейм, Свартальвхейм, Муспельхейм, Ётунхейм, Нифлхейм, Ванахейм, Мидгард, Альвхейм и Асгард. И не случайно скорее всего у Хеймдалля именно девять матерей — девять волн (соответствующие девяти уровням посвящения и инициации). Предполагать, что это месяцы беременности — означало бы признать всех прочих асов и ванов детьми девяти матерей, а это не так.

Девять и трижды девять — числа, священные для скандинавов. Именно девять валькирий скачут над морем во «Второй песняе о Хелги убийце Хундинга». Девятка и связь с морем дают повод для размышлений.

По данным А.Платова  у прибалтов есть сказка, где фигурируют герои с несколькими матерями.

В работе Мэнли П. Холла [8]  предлагается реконструкция мистерий Одина, в ходе которых посвящаемый последовательно проходил девять пещер, отвечая высшим жрецам и спрашивая их, подобно тому, как Гюльви (через Одина-Ганглери) из “Видения Гюльви” общается с тройкой — Высокий, Равновысокий и Третий. Очевидно, что тройка эта — воплощение самого Одина, Великого Водчего, (или жрецы, посвященные, что играют роль судий-богов), а с другой стороны она ассоциируется с тремя равнозначными, как орты в математике, фазами Времени (прошлое, настоящее, грядущее либо старость, зрелость, молодость). Триглавам традиционализма и триединству мира мы посвятили отдельную работу.

Заметим также, что издавна, и не только в одинизме, а вообще в традиционализме, пещера ассоциировалась с утробой матери. Тот, кто покидал пещерный лабиринт, мог сказать, пройдя посвящение, что у него девять матерей.

Хеймдалль не одинок в своем знании. Эдда называет нам по крайней мере еще Одного, побывавшего в девяти лонах, девяти сферах, девяти мирах — это Вафтруднир. В отличии от Хеймдалля этот великан возгордился и не ответил на последний вопрос Правителя Побед (со всеми вытекающими последствиями, как, например, переоценив собственные силы, поплатился герой повести “Вий”).  Читаем“Речи Вафтруднира”:

Наверное, стоит попытаться истолковать имена девяти матерей Хеймдалля, как для эвгемеровского обожествленного героя. Сравнение девяти прародительниц и девяти миров впервые осуществил западный исследователь Х.Пиппинг, однако, нам не удалось познакомится с его работами.

Хеймдалль и Свентовит

Верховный бог западных славян — Свентовит и светлейший ас Хеймдалль имеют так много общего, что нельзя не остановиться на этом сравнении.

• Хеймдалль — белый (светлый) ас, Свентовит — бог Света.
• Хеймдалль — стережет Асгард (т.е. Правь) от инеистых великанов и сынов Муспелля (т.е. Нави). Свентовит уберегает людей от Нави.
• Хеймдалль владеет даром прорицания. Храм Свентовита в Арконе считался славянскими Дельфами, где устами Верховного жреца Свентовит давал предсказания.
• Рог, из которого пьют мед, возможно это рог изобилия — непременный атрибут Хеймдалля и Свентовита.
• Конь Хеймдалля — Золотая Челка. Золото — символ солнечный. У Свентовита — священный белоснежный конь.
• Как мы предполагаем, Хеймдалль — “сын девяти сестер” соотносимых с волнами. Точно также мог родиться и верховный бог западных славян, чье святилище находилось на острове Руян, и жрецы утром воочию могли наблюдать порождение Белого Света из вод Варяжского моря.
• Спорная, но очень интересная параллель. Исследователь Х.Пипинг расшифровывает имя Heimdall как “Мировое древо” и считает этого аса антропоморфной персонификацией Мирового столпа и стражем Игдрассиля [12]. А Свентовиту может быть сопоставлен знаменитый Збручский кумир, который есть ни что иное, как Мировая ось.

Недруг Белого аса, или Локи как Чернобог

Одно из немногих достоверных упоминаний Белобога — это сведения “Mater Verborum”. То, что мы можем с большой долей уверенности утверждать для Белого бога — это его извечное противостояние Чернобогу и связь с благами. Логично было бы предположить, что большинство свойств Белобога прямо противоположны чертам его противника.

Явным противником белого аса Хеймдалля в эддических текстах назван Локи. Последний является одним из темных богов скандинавской мифологии, иначе говоря — Черным богом. В работах И.Белкина и А.Платова [9,11] выяснены главные свойства Черного бога. Используем этот опыт, но сформулируем их для любого Черного бога, т.е. более универсальным образом, чем это было до нас сделано.

1. Черный бог — это хтонический персонаж, но кроме черноты под землей ему подчинена чернота на земле и чернота на небе.

Скованный Локи пребывает под землёй в наказание за свои выходки. На лицо Локи капает яд из пасти змеи, и его судорожные движения вызывают землетрясения. Дочери Локи, Хель, принадлежит Нижний мир. Если за землю считать Мидгард, там Локи представлен в ипостаси Мирового (Мидгардского) Змея. Если Асгард считать за небо, то он конечно же чернец среди асов, как Лофт — «сеятель раздоров».

2. Относится к первобогам, богам «старшего поколения».

Локи — один из древнейших богов. Его ведический предшественник — это Агни. Под именем Лодура Локи входит в один из эддических Триглавов.

3. Связан со смертью и миром мертвых.

Богиня смерти Хель — дочь Локи.

4. Связан с зарождением новой жизни и судьбой.

Как Лодур он участвует в создании первых людей.

Он «виновник распрей. Локи влияет на судьбы мира, выступая инициатором и исполнителем (распространителем) различных дел. Его связь с судьбами, как трикстера обоснована А.Платовым [10]. Например, Локи выступает инициатором создания волшебных вещей, строительства стены вокруг Асгарда и виновником нарушения данной асами клятвы. Он же — вдохновитель убийства Бальдра. «Асы не раз попадали из-за него в беду, но часто он же выручал их своей изворотливостью» [3].

5. Связан с подземным огнем.

Именно Локи везёт на поле Вигрид людей Муспельхейма — мира огня, согласно современным переводам “Прорицания вельвы” (в дореволюционных — корабль Мертвецов идет с севера, хотя кормщик там тоже Локи)

Снорри, правда, указывает, что Нагльфаром правит великан по имени Хрюм, но в Старшей Эдде сказано лишь то, что «Хрюм едет с востока», а не правит.

А.Корсун оставил за пределами перевода интересный фрагмент, где есть намек на то, что Локи — вообще родич Сурта (Черного), который поведет сынов Муспельхейма в бой. То, что они не одно и то же явствует из строк: Локи ведет корабль с востока (или с севера, где расположен Нифльхейм), а великан Сурт — с юга, т.е именно из Муспелля, где он сидел на краю этой страны огня еще в те времена, когда не было ни Асгарда, ни Мидгарда (лишь Муспельхейм и Нифльхейм).

“Враг на свободе” — это относится к Локи, который освободился от пут. Почему вырывается турс (или йотун)? Поскольку Локи — сын великана Фарбаути и Лоувейи. Фенрир разорвал узы еще в строфе 44 “Прорицания вельвы”. Пламя пышет из глаз и ноздрей у волка Фенрира.

Наконец, именно Локи успешно соревнуется с Логи — духом пламени (их имена не случайно созвучны, вспомним и об Агни) во время знаменитого похода к Утгарда-Локи.

6. Животные, связанные с Черным богом — ворон, волк (или пес) и муравей.

Волк Фенрир — сын Локи. После поимки Локи один из его сыновей Нарви превращен в волка.

7. Черному богу подчиняются некоторые человекоподобные существа, ответственные за Тьму.

Локи — водчий Корабля мертвецов — Нагльфара согласно Старшей Эдде. «За Локи следуют спутники Хель» во время битвы на поле Вигрид согласно Младшей Эдде. Наконец, Локи — прародитель всех ведьм.

8. К миру Черного бога относится сказочный персонаж — змей, выезжающий из (из-за) воды, вероятно, одна из ипостасей Черного бога или одно из проявлений, подвластных ему.

Змей Йормунганд (Мидгардский Змей) — сын Локи.

Добавим к имеющимся восьми еще два основных на наш взгляд свойства, которые следовало бы разместить в числе первых:

9. Чернобог участвует в создании Мира, либо портит только что созданный мир.

Систему из девяти миров создали сыновья Бора — Один, Вили, Ве. Локи согласно “Перебранке Локи” кровный побратим Одина. К тому же “братья его Бюлейст и Хельблинди”, а Хельбдинди (Слепо-Хель) — это хейти Одина из знаменитого перечисления в “Речах Гримнира”. Это наводит на размышления о сопоставимости триад Один-Лодур-Хенир и Хельблинди-Локи-Бюлейст.

Один — еще больший и явный Чернобог, чем Локи. Локи, как пишет А.Платов — его кривое отражение [10] (Последнее, кстати, не мешает злокозненному Локи быть светлым Лодуром и темным Лофтом одновременно). При создании нового Мира Один выступает как Чернобог, он убивает Имира и нарушает тот Порядок, что был при Имире, т.е. разрушает мир, существовавший до Одина и состоявший лишь из Муспельхейма, Нифльхейма и Мировой Бездны.

Локи в свою очередь портит мир, сотворенный Одином, Вили и Ве (и выступает здесь темной ипостасью Одина).

10. Вред в мире от Чернобога.

Локи — «злокозненный ас», «сеятель раздоров», «недруг богов», «наветчик и обманщик богов», «кузнец бед». «Он злобен нравом и очень переменчив, он превзошел всех людей той мудростью, что зовется коварством» [3]

Таким образом Локи — это Черный бог. Противником Чернобога является Бел-бог. Поскольку Хеймдалль — это главный противник Локи, то Хеймдалль может быть назван Бел-богом, то есть Белобогом.

Что нам стало известно о Бел-боге?

Вот основные свойства Белого бога, которые мы сумели выяснить на примере светлого аса:

• Белый бог — это соперник Черного бога, обладающий атрибутами белизны или Света.
• Белый бог, как и Черный бог, относится к богам старшего поколения.
• Белый бог противостоит миру мертвых и смерти
• Белый бог в той же степени, как и Черный бог, связан с зарождением новой жизни и судьбой.
• Белый бог участвует в творении Мира, либо препятствует порче мира.
• Блага в мире от Белобога.
• Белый бог — просветитель, он добывает и дарит людям и иным богам знания.

Чтобы выснить еще некоторые свойства, обратимся к одному из вариантов традиционного противостояния Черного и Белого богов. В работе А.Платова [11] отмечено сходство образов Балора и Ысбаддадена из кельтских легенд (“Битва при Маг-Туиред», “Килух и Олвэн”) и образа Вия (или Старого Старика) из славянских мифов типа “Бой на Калиновом мосту”:

• Это темные персонажи, связанные с нижним миром, миром мертвой материи, они либо приходят из запредельного мира, либо живут за пределами нашего мира и герой является к ним;
• Их противником оказывается герой, соотносимый с Белым Светом как в буквальном (Ллей — противник Балора имеет солярные черты), так и в переносном смысле;
• Все они предводительствуют силой, что противостоит Cвету — миру героя;
• Каждый из противников “виеобразного персонажа” ущербен в чем-то. Встреча с Темным противником снимает эту “ущербность”.

Эти пункты могут быть применены к паре Хеймдалль — Локи без особых нареканий. Локи несомненно связан с Нижним миром, он — предводитель врагов, что идут на штурм Асгарда из запредельного Нифльхейма. Противник Локи — это светлый ас. До битвы на Вигрид и своего поединка с Локи Хеймдалль вынужден выполнять роль Неусыпного Стража (“Перебранка Локи”[2])

48. Локи сказал:

“Ты, Хеймдалль, молчи!

От начала времен

удел твой нелегок;

с мокрой спиной

на страже богов

неустанно стоишь ты”.

Встреча состоится — Хеймдалль выполнил свое предначертание — он протрубил в рог и возвестил о Рагнареке.

Теперь обратимся к спорным пунктам.

• Все они древнее своего молодого светлого противника;
• Каждый из них испытывает молодого противника, невыполнение испытания грозит всегда смертью;
• Все они имеют неполадки со зрением, это либо тяжелые веки, которые обслуживают слуги с вилами или копьями, либо им свойственна слепота, подчеркивающая их темноту.

Трудно сопоставлять “возраст” Хеймдалля и Локи. Первый в Младшей Эдде назван сыном Одина, между тем — Локи — брат Одина (возможно и не только как кровный). Если же верно, что Локи — родич Сурта и на севере в Нифльхейме он играет ту же роль, что Сурт на юге в Муспельхейме — Локи старше Хеймдалля.

В эпосе скандинавов есть несколько богов, которые обладают ярко выраженными атрибутами белизны — это, кроме самого Хеймдалля, Фрейр и Бальдр.

 Фрейру “подвластен солнечный свет”, он прекрасен собой и могущественен, он ван, “посылающий богатства”, и владетель Золотого Вепря, наконец, мир светлых альвов — “Альвхейм был Фрейром получен от богов на зубок” (5, “Речи Гримнира”). Фрейр-Ингви — названный сын Одина. Согласно описанию Адамом Бременским Упсальского Храма (около 1070 г.) Фрейр участвует в одном из вариантов скандинавского «триглава» под именем Фрикко(н) — Один-Тор-Фрикко, “даруя смертным мир и сладострастие”.

 О Бальдре “можно сказать только доброе. Он лучше всех и все его прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние. Он самый мудрый из асов (как и Один!), самый красноречивый (как и Один!). Но написано ему на роду, что не исполнится ни один из его приговоров…”[3] В его палатах не совершается никаких злодейств.

 Противники их обладают столь же явными признаками черноты. Молодой “пресветлый” Фрейр будет биться с древним темным Суртом. Молодой светлый Бальдр убит Локи руками слепого Хеда. Впрочем, Бальдр не мог не догадываться, чем грозит ему испытание на тинге и пострадал за излишнюю самоуверенность?  Случилось это при полном попустительстве со стороны темного на один глаз Всеотца, Игга (Ужасного) и Бельверка (Злодей), Хельблинди (Слепо-Хель) и Вальфэдра(Отец павших). Именно “на один глаз”, что вполне отчетливо символизирует двойственность образа Одина, в котором его темная ипостась, Чернобог (Локи, Сурт, Хед), воссоединяется с его светлой ипостасью, Белобогом (Хеймдаллем, Фрейром, Бальдром). Вещий дар, обучение рунам, просветительская функция и непосредственное отношение к порождению новой жизни позволяют говорить о сходстве Хеймдалля и Одина в его светлой ипостаси.

Итак, добавим еще несколько свойств Белого бога к имеющимся семи.

8. Белый бог является в наш мир из своего мира, чтобы совершенствовать его.
9. В соперничестве с Черным богом Белый бог обретает целостность и снимает собственную ущербность.
10. Иногда Белый бог ассоциируется с молодостью, а Черный бог — со старостью, однако это образы одинаковой древности.
11. Иногда Белый бог обладает подчеркнуто светлым (зорким) взглядом, а Черный бог полностью или частично “слеп”.

Во второй части данной статьи “Бел-бог против Чернобога. Один против Одина” мы рассмотрим идею синтеза Черного и Белого богов.

Литература:

• Старшая Эдда. в пер. В.Тихомирова / Корни Иггдрасиля (Эдда. Скальды. Саги), сб. под ред. О.Смирницкой, — М.: “Терра”, 1997, — 637 с.
• Старшая Эдда. в пер. А.Корсуна. под. ред. М.И. Стеблин-Каменского/ Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах, — М.: Художественная литература, С. 181–350.
• Младшая Эдда. в пер. О.А. Смирницкой, под ред. М.И. Стеблин-Каменского, — М.: НИЦ Ладомир, 1994, 256 с.
• Гуревич А.Я., Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства, — М.: Искусство, 1990, С. 69–134
• Г.Х. Андерсен, История одной матери / Г.Х. Андерсен, Сказки, — Л.: Художественная литература, 1981.
• Старшая Эдда. Русская классная библиотека под ред. А.Н.Чудинова, — СПб, 1897.
• Гаврилов Д.А., Достался ли Локи мед поэзии // Мифы и магия индоевропейцев, №6, — М.: Менеджер, 1997.
• Мэнли П. Холл, Языческие учения кельтов и скандинавов с точки зрения современного массонства // Мифы и магия индоевропейцев, №1, — М.: Менеджер, 1995.
• Белкин И., Как выглядел Черный бог// Мифы и магия индоевропейцев, №№4–5, — М.: Менеджер, 1997, С. 172–191.
• Платов А., Трикстер, или обратная сторона монеты // Мифы и магия индоевропейцев, №4. — М.: Менеджер, 1997.
• Платов А., Бой на Калиновом Мосту или прогулка тропою Мертвых// Мифы и магия индоевропейцев, №5, — М.: Менеджер, 1997.
• Мелетинский Е.Е., Хеймдалль/ Мифы народов мира. т.2., — М.: Советская энциклопедия, 1982, с. 587.

Опубликовано: Д. Гаврилов. Хеймдалль. Белбог против Чернобога// «Мифы и магия индоевропейцев»,  №9, К.: София, 2000. С. 40–49.

Языческое мировоззрение и языческая теология строятся, помимо прочего, на одной из основополагающих концепций, которая в современной языческой религиозной философии и теологии называется концепцией единых Мировых Сил. В соответствии с этой концепцией нельзя говорить о разных индийских, германских, славянских, греческих и прочих богах как отдельных «национальных» сущностях. Есть единые Мировые Силы, они же Суперличности, которые каждый народ нарекает именами на своём языке.

Ключевые слова: языческое мировоззрение, языческая теология, концепция единых Мировых Сил, традиционная культура индоевропейцев.

Возрождение языческой религиозности как составляющей нематериального культурного наследия с острой необходимостью требует знания основ языческого мировоззрения и теологии. Языческая теология строится на объективных и субъективных источниках. Под объективными источниками мы понимаем исторические свидетельства независимых очевидцев традиционных природных верований, этнографические, этимологические, археологические и прочие ресурсы, которые дают понимание языческого мировоззрения и языческой теологии. К субъективным источникам мы относим личный духовный опыт каждого последователя языческой традиции.

К большому сожалению приходится констатировать, что, во-первых, многие современные брошюры, материалы, книги, издаваемые массовыми тиражами в России и на Украине и обозначаемые авторами или издателями в качестве исследований по язычеству древних, не имеют к реальной языческой традиции никакого отношения. Это и так называемые «славяно-арийские веды» и «веды славяно-русов», преподносимые в качестве книг откровения; это и лингвофрические рассмотрения в качестве праславянской тайнописи — рун, «черт и резов» — дефектов на поверхности предметов и небесных тел, это и «всеясветная грамота» с «причинным» корнем РА, якобы именем Первобога.

Во-вторых, многие, именующие себя «язычниками», совершенно не обладают знаниями языческой теологии, выдавая за нее обрывочные знания мифологии или своего эзотерического опыта, который трактуется в соответствии с личными психологическими особенностями человека, его социальной или политической позицией.

Нам хотелось бы, исходя из этого, показать на примере, как языческая теология приходит в противоречие с выдуманными социальными теориями, которые приписываются языческой традиции. К примеру, такие идеологические конструкты-химеры, как махровый национализм, расистские концепции, требующие разделения людей на основе «чистоты крови», национальной принадлежности на «белых» и «черных», «высших» и «низших» и т.д. не имеют в языческой традиции под собой совершенно никакого теологического и мировоззренческого основания, а следовательно и не имеют права называться присущими языческому миропониманию.

Языческое мировоззрение и языческая теология строятся, помимо прочего, на одной из основополагающих концепций, которая в современной языческой религиозной философии и теологии называется концепцией Мировых Сил. Приступая к обзору этой концепции, отметим некоторые предшествующие исследования в русле рассматриваемой темы. Так отечественные исследователи Традиционной культуры индоевропейцев Д. А. Гаврилов и С. Э. Ермаков в ряде работ[1] подчёркивали, что традиционное языческое мировоззрение играло для наших предков ту же роль, какую сегодня для науки выполняет диалектика. И если диалектика выступает, по сути, как метод научного познания, язык междисциплинарного общения, то мифологическое мировоззрение – это такой же язык, система, соединяющая знания всего социума воедино, структура, пронизывающая все сферы жизнедеятельности общества древнего мира. В этом отношении ещё А. Ф. Лосев отмечал: «Абсолютная мифология … понимает все диалектические категории как магические имена, ибо раз бытие увенчивается магическим именем, то, значит, оно и есть это магическое имя, а стало быть, в свете этого последнего должны быть мыслимы и все частичные категории. Диалектика, как чистое мышление – не есть мифология. Но такая диалектика неосуществима. Она всегда имеет под собой определённую мифологию, так как самое направление и распределение категорий может варьироваться на тысячу ладов»[2]. Ещё раз почеркнём вслед за этими авторами: главнейший аспект исследования традиционной культуры заключается в том, что имена богов (как, впрочем, и иные знаки, например имена героев, мест, рун и т.д.) – это магические операторы, универсалии или инварианты для перехода из системы мифа одного народа в параллельную, родственную систему мифа другого народа. Поэтому вряд ли следует говорить о разных индийских, германских, славянских, греческих и прочих богах как об отдельных сущностях. Это означает отрицать их божественность и ставить в зависимость от человека, его этнической принадлежности, т.е., по меньшей мере, исповедовать антропоцентрический подход: «всё божественное – есть отражение социального».

Ещё Э.Б. Тайлор рассуждал о «правильности» и «единообразии» процессов воображения, описывающих природные явления и небесные объекты, и это первое, что вообще описал человек:  «Сходство человеческих умов, — восхищался Тайлор своей идее, —  оказывается … достаточным для того, чтобы выразиться у отдаленных друг от друга, совершенно независимых обществ в замечательном единообразии…»[3]

Но если процессы воображения едины, то и их «продукты» – в нашем случае это боги – в сущности одинаковы, только имена (формы) у них разные.

Впрочем, тот же Э.Б. Тайлор, демонстрируя исторический подход к языческим воззрениям, как развивающейся со временем системе, оговаривается в той же «Первобытной культуре» следующим образом. Он рассматривает «любопытное место из клятвенного договора между Филиппом Македонским и предводителем карфагенской и ливийской армий» и пишет так:

«…Из него ясно видно, как первоначальное тождество природных божеств может быть утрачено в их различных местных образах и одно и то же божество может выступать под разными именами и наделяться различными качествами. Геркулес и Аполлон, упоминаемые в договоре, стоят в одном ряду с олицетворенным солнцем, а рядом с олицетворенной луной называется карфагенская богиня, в которой легко увидеть Астарту, божество лунного характера. Вот перечень призываемых в свидетели богов: «Перед лицом Зевса, Геры и Аполлона, перед лицом богини карфагенян, перед лицом Геркулеса и Иолая, перед лицом Арея, Тритона и Посейдона, перед лицом богов, сражавшихся с нашими войсками, и Солнца, и Луны, и Земли, именем рек, лугов и вод, именем всех богов, управляющих Македонией и остальной Грецией, именем всех богов, бывших с нами на войне и слышащих эту клятву». Когда Лукиан посетил знаменитый храм в Гиераполисе в Сирии, он увидел изображения всех богов, кроме изображений солнца и луны. Когда он спросил о причине этого, ему ответили, что прочие боги невидимы для людей, тогда как солнце и луна и без того открыты для всех и все люди могут видеть их».

В XIX веке целый ряд западных учёных, разрабатывая теорию формирования религии и следуя в русле концепции, доказывающей существование единого для всех религий представления о боге-отце, обнаружили «золотую жилу». Хотя в те времена считалось, что именно христианская религия обладает универсальным представлением об этом боге, но начало будущему пониманию о существовании единых Мировых Сил тем самым было положено.

Так Дж.С. Фабер[4] на основе обширнейшего анализа культурологического материала (мифов, сказаний, легенд и пр.) делает вывод о том, что под разными именами богов скрываются одни и те же личности (сущности), а Дж.Г. Уилкинсон[5] осмысливает представления о Божьей Матери (а Великая мать богов – это косвенное доказательство общей тенденции именовать одного и того же бога различными именами у различных народов). Он пишет, что Мать богов всегда одна и та же у всех, здесь уж никаких ошибок быть просто не может, называлась «Bea Myrionymus» – богиня с десятью тысячами имен («the goddess with ten thousand names»). Суть религий «дикарей» — отмечают французские учёные[6] уже почти сто тридцать лет назад — везде одна и та же, просто формы меняются. Единая суть, т.е. поклонение природным объектам, опять ведет к единому пониманию мира, но в различных формах. Суть – боги – едины, имена – формы – разные.

Наконец, уже в начале XX века Дж. Гарнье[7] исследует «многоименность» языческих богов, и приходит к выводу, что под разными именами скрываются одни и те же личности-боги.  В подтверждение этого мнения Гарнье ссылается на большое количество источников, начиная с Гермеса Трисмегиста и далее – Плутарха, Диодора Сицилийского, Цицерона, Эвсебия (Evsebios), Августина, Плотина и многих других.

Для иллюстрации рассматриваемой концепции приведём и мы цитаты из античных и средневековых источников, дошедших до нас. К примеру, Геродот (484 до н. э. – 425 до н. э.), побывав в Причерноморье, фактически говорит о единых богах, которых эллины называют на греческом, а скифы – на своём родном языке: «IV, 59. Скифы почитают только следующих богов. Прежде всего – Гестию, затем Зевса и Гею (Гея у них считается супругой Зевса), после них Аполлона и Афродиту Небесную, Геракла и Ареса. Этих богов признают все скифы, а так называемые царские скифы приносят жертвы ещё и Посейдону. На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс (и, по-моему, совершенно правильно) – Папей, Аполлон – Гойтосир, Афродита Небесная – Аргимпаса, Посейдон – Фагимасад. У скифов не в обычаи воздвигать кумиры, алтари и храмы богам, кроме Ареса. Ему они строят такие сооружения»[8]. Отсюда видно, что одни и те же боги, которым эллины дают имена на своём языке, у скифов всего лишь имеют другие имена.

Цицерон (106 до н.э. – 43 до н.э.), нумеруя греческие и римские божественные универсалии, выстраивает их в историческом развитии, как он это себе представляет по сочинениям предшественников. В классическом для античной теологии трактате «О природе богов», он, например, так описывает римского Вулкана, подразумевая греческого Гефеста: «(3.XXII.55) И Вулканов тоже много. Первый родился от Неба. От этого Вулкана Минерва родила того Аполлона, которого древние писатели считают покровителем Афин. Второго, рожденного Нилом, египтяне называют Фта (Опас) и считают хранителем Египта…»[9]. Среди перечисленных им, иногда противоречивых, мнений о богах, есть перекликающиеся, показывающие сходное понимание богов как единых сил: «сколько у людей языков, столько имен у богов», «…Вулкана называют по-разному: в Африке по-иному, чем в Италии, еще по-иному в Испании» (1.ХХХ.84). Цицерон цитирует Эпикура, а также иных античных авторов, считающих, что боги – это умственные начала, находящиеся во вселенной (1.XLIII.120) единый разум, управляющий миром (2. II.4, и др.), говорит об их единых функциях, через их универсальность для всего человечества, приводя в пример Солнце, Луна, мечущее молнии небо – Юпитер (2. XXV.65; 2. XXXI.80), ведь небо одно, но оно у других народов обозначается другими именами, не меняя своей сущности. В этом отношении очевидно понимание античными мыслителями богов как Мировых Сил, единых через единое понимание природных, астрономических явлений, социальных и морально-этических принципов.

Римлянин Страбон (ок. 64/63 до н. э. – ок. 23/24 н. э.), например, описывая Фивы, называет бога Тота греческим именем, более удобным для понимания современников и сограждан: «XVII. I. 46. Тамошние жрецы, как говорят, были преимущественно астрономами и философами… Всю мудрость такого рода они возводят преимущественно к Гермесу»[10]. Но Страбон это делает не только для удобства соотечественников. В его глазах, и глазах его современников бог Гермес персонифицирует ту же Мировую Силу (скажем, Принцип), что и египетский, хотя и эллинизированный, бог Тот.

Плутарх (ок. 45 н. э. – ок. 127 н. э.) в труде «Исида и Осирис» также отождествляет греческих и египетских богов, как это принято среди его современников. Например, Гора он именует Аполлоном, Сета – Тифоном, Геба – Кроном, Тота – Гермесом, оперируя именами одних и тех же богов на разных языках (греки, в отличие от египтян, народ индоевропейский) в одном контексте: «9. (…) Также многие полагают, что собственно египетское имя Зевса Амун (или Аммон, как неправильно произносим мы).

12. А вот и сам миф в пересказе по возможности самом кратком, с удалением всего ненужного и лишнего. Говорят, что когда Гелиос узнал о том, что Рея тайно сочеталась с Кроном, он изрек ей проклятие, гласящее, что она не родит ни в какой месяц и ни в какой год. Но Гермес, влюбленный в богиню, сошелся с нею, а потом, играя с луной в шашки, отыграл семнадцатую часть каждого из ее циклов, сложил из них пять дней и приставил их к тремстам шестидесяти; и до сих пор египтяне называют их «вставленными» и «днями рождения богов». Рассказывают, что в первый день родился Осирис, и в момент его рождения некий голос изрек: владыка всего сущего является на свет. Иные же говорят, что некто Памил, черпавший воду в Фивах, услышал из святилища Зевса голос, приказавший ему громко провозгласить, что родился великий царь и благодетель Осирис; за это якобы он стал воспитателем Осириса, которого ему вручил Крон, и в честь него справляют праздник Памилий, напоминающий фаллические процессии. На второй день родился Аруэрис, которого называют Аполлоном, а некоторые также старшим Гором. На третий день на свет явился Тифон, но не вовремя и не должным образом: он выскочил из бока матери, пробив его ударом. На четвертый день во влаге родилась Исида; на пятый Нефтида, которую называют Концом и Афродитой, а некоторые Победой. Миф гласит, что Осирис и Аруэрис произошли от Гелиоса, Исида от Гермеса, а Тифон и Нефтида от Крона. Поэтому цари считали третий из вставленных дней несчастливым, не занимались в это время общественными делами и не заботились о себе до ночи. И рассказывают, что Нефтида стала женою Тифона, а Исида и Осирис, полюбив друг друга, соединились во мраке чрева до рождения. Некоторые говорят, что от этого брака и произошел Аруэрис, которого египтяне называют старшим Гором, а эллины Аполлоном.
13. Рассказывают, что, воцарившись, Осирис тотчас отвратил египтян от скудного и звероподобного образа жизни, показал им плоды земли и научил чтить богов; а потом он странствовал, подчиняя себе всю землю и совсем не нуждаясь для этого в оружии, ибо большинство людей он склонял на свою сторону, очаровывая их убедительным словом, соединенным с пением и всевозможной музыкой. Поэтому греки отождествляли его с Дионисом»[11].

Диоген Лаэртский (конец II в. н.э. – начало III в. н.э.), описывая воззрения персов, называет двух главных «виновников жизни и смерти» по-гречески и по-ирански: «I.8. Аристотель в первой книге «О философии» считает, что маги древнее, чем египтяне, что они признают два первоначала – доброго демона и злого демона и что первого зовут Зевс и Оромазд, а второго – Аид и Ариман, с этим согласны также Гермипп («О магах»), Евдокс («Объезд Земли») и Феомп («Истории Филиппа»)»[12].

Умный составитель Ипатьевской летописи продолжил традицию Цицерона и Плутарха многие века спустя, связав Фта (Гефеста-Феоста) со славянским богом Сварогом, как называли божественного коваля его современники – славяне. В Ипатьевскую летопись вставлен отрывок из славянского перевода «Хроники» Иоанна Малалы, в который в свою очередь вставлены имена богов по-славянски: (В год 6622 (1114)). «…И после потопа и после разделения языков «начал царствовать сначала Местром, из рода Хама, после него Иеремия (т. е. Гермес. – Авт.), затем Феост (т. е. Гефест. – Авт.), которого и Сварогом называли египтяне. В царствование этого Феоста, в Египте упали клещи с неба, и начали люди ковать оружие, а до того палицами и камнями бились. Тот же Феоста закон издал о том, чтобы женщины выходили замуж за одного мужчину и вели воздержный образ жизни, а кто впадет в прелюбодеяние, тех казнить повелел. Потому и прозвали его бог Сварог»… «Того ради прозвали его Сварогом, и чтили его египтяне. И после него царствовал сын его, по имени Солнце, которого называют Даждьбогом, 7470 дней, что составляет двадцать лунных лет с половиной. Не умели ведь египтяне иначе считать: одни по луне считали, а другие (…) днями годы считали; число двенадцать месяцев узнали потом, когда начали люди дань давать царям. Солнце царь, сын Сварогов, то есть Даждьбог»[13].

Вызывает интерес пример со свидетельствами о тождественности бога мудрости и магии древних германцев Одина (Водана) и Гермеса-Меркурия в нескольких первоисточниках, разделенными веками. К примеру, Лангобард Павел Диакон (720 г. — 799 г.) в «Истории Лангобардов» писал: «Кн. I. 8. Старое предание рассказывает по этому поводу забавную сказку: будто бы вандалы обратились к Годану с просьбой даровать им победу над винилами и он ответил им, что даст победу тем, кого прежде увидит при восходе солнца. После этого, будто бы Гамбара обратилась к Фрее, супруге Годана, и умоляла её о победе для винилов. И Фрея дала совет приказать винильским женщинам распустить волосы по лицу так, чтобы они казались бородой, затем, с утра пораньше, вместе со своими мужьями, выйти на поле сражения и стать там, где Годан мог бы их увидеть, когда он, по обыкновению, смотрит утром в окно. Все так и случилось. Лишь только Годан при восходе солнца увидел их, как спросил: «Кто эти длиннобородые?» Тогда Фрея и настояла на том, чтобы он даровал победу тем, кого сам наделил именем. И таким образом Годан даровал победу винилам. Все это, конечно, смешно и ничего не стоит, потому что победа не зависит от человеческой воли, а скорее даруется провидением. 9. И тем не менее верно то, что лангобарды, первоначально называвшиеся винилами, впоследствии получили своё название от длинных бород, не тронутых бритвой. Ведь на их языке слово «lang» означает «длинный», a «bart» – борода». А Годан, которого они, прибавив одну букву, называли Гводаном, это тот самый, кто у римлян зовется Меркурием и кому поклонялись как богу все народы Германии, не наших, однако, времен, а гораздо более древних. И не Германии он собственно принадлежит, а Греции»[14]. Однако еще Тацит (ок. 56 – ок. 117 н. э.) гораздо ранее сообщал о германцах следующее: «Из богов они больше всего чтят Меркурия и считают должным приносить ему по известным дням в жертву также людей. Геркулеса и Марса они умилостивляют закланиями обрекаемых им в жертву животных»[15].

О почитании Меркурия как высшего бога кельтов говорит Цезарь (100 – 44 до н. э.) в «Записках о галльской войне»: «VI.17. Из богов они больше всего почитают Меркурия. Он имеет больше, чем все другие боги, изображений; его считают изобретателем всех искусств, он же признается указывателем дорог и проводником в путешествиях; думают также, что он очень содействует наживе денег и торговым делам. Вслед за ним они почитают Аполлона, Марса, Юпитера и Миневру, об этих божествах они имеют приблизительно такие же представления, как остальные народы…»[16]. То есть, Цезарь полагал, что перечисленные им под римскими именами боги едины и для прочих народов.

Пожалуй, впервые достаточно полно с точки зрения сравнительной мифологии греко-римская и  кельтская параллели описаны в конце 1880-х гг. англичанином Джоном Рисом, тоже вплотную подошедшим к пониманию общности сути богов, представленных в пантеонах разных народов. Он указывал в том числе: «Зевс представлен у ирландцев как Nuada, у тевтонов — Tiu, у северных германцев – Tyr…»[17]

Норманнский автор Гальфрид Монмутский (ок. 1100 г. – ок. 1155 г.), в «Деянии бриттов» описал разговор «британского» короля Вортегирна с германскими пришельцами, которые назвались Хенгистом и Хорсом из земли Саксония и, будучи спрошены о причине, приведшей их в его королевство, помимо прочего поведали: «98. (…). И вот, повинуясь нерушимым от века законам, мы вышли в море и, ведомые богом Меркурием, достигли твоего государства». Услышав имя Меркурия, король поднял голову и спросил, какую религию они исповедуют. На это Хенгист ответил: «Мы чтим отчих богов – Сатурна, Юпитера и прочих правящих миром, но в особенности Меркурия, которого на своем языке называем Воденом. Наши предки посвятили ему день четвертый недели, который и посейчас зовем по его имени воденесдей. После него чтим мы богиню, самую могущественную из всех и носящую имя Фреи, которой те же прародители наши посвятили шестой день недели, и по ее имени мы зовем его фридей»[18]. Конечно же этот выдуманный разговор вполне мог состояться гораздо позже «времён короля Артура», уже в эпоху викингов, когда из Скандинавии, Дании и Южной Балтики, «за ветром добычи, за ветром удачи» отправились шнекары и дракары. Автор «Истории…» по крови наследник бретонской, то есть кельтской, традиции, родился в Уэльсе, любил с одной стороны – валлийскую старину, с другой – получил блестящее образование в монастырской школе Оксфорда, блестяще знал латынь и классиков римской античности. И потому особенно ценно его признание того, что читатель, знающий латынь, знает и этих богов под характерными именами со времён Рима, а на языке германца они, те же самые боги, имеют другие имена.

В древнеисландском сочинении «Rymbegla» (Part I, Cap. XVII, 79), созданном по меньшей мере до 1173 года, то есть тогда, когда язычество в Исландии ещё свободно существовало рядом с христианством и не подвергалось особым гонениям, проводятся аналогии между греко-римскими «хейти»^[19] и скандинавскими именами богов:  «Марс, это прозвание Тюра… Меркурий, это прозвание Одина… Зевс, это прозвание Тора… Венера, это прозвание Фрейи»[20].

А. Гильфердинг обращает наше внимание на то, как пишет англо-норманнский хронист Ордерик Виталий под 1068 годом в своём сочинении (Ecclesiastical History, IV, 513) о славянах: «Лютичи не знали истинного Бога, но, опутанные сетями невежества, поклонялись Гводену, Туру и Фрее и другим ложным богам или скорее бесам»[21] . Такая замена славянских имен богов германскими – не редкость.

Ордерик Виталий (1075 – ок. 1142) – автор «Церковной истории», одного из важнейших источников информации об истории средневековой Европы. Будучи священником нормандского монастыря Святого Эвруля, он составлял свою книгу, в том числе, основываясь на воспоминаниях старших современников, свидетелей набега в 1068 году данов и лютичей на английские берега. Поскольку славянских имён наиболее почитаемых богов язычников ему указать никто не мог, либо он сам, либо осведомлённый свидетель (а в монастырях коротали дни и престарелые воины) догадались присвоить им германские имена.

Возможно, речь идёт о Свентовите, Прове (Проно) и Прие (Живе-?). Отождествление Одина со Свентовитом сделано Ордериком или его информатором, поскольку второй из упомянутых представлялся «богом богов» западных славян и подобно Одину являлся покровителем воинских искусств. Прове, как и Тюр, бог справедливости. Славянская «Affrodis, Venus» Прия (согласно «Mater Verborum») могла именоваться у германцев Фреей, так как последняя — «госпожа ванов, диса ванов, Ванадис».

Показательно, что уже современный нам автор фон Неменьи, описывая культ Тюра у германцев, ссылается на Гельмольда (автора «Славянской хроники», который, в самом деле, упоминал имя бога Прове). Повторяя архетипическое восприятие Ордерика, он пишет дословно так: «Бога Тюра называли в районе Ольденбурга «Prove», что значит «проба, испытание»[22]. Ольденбург (Старград) при жизни Гельмольда был ещё славянским.

Из всего вышеперечисленного мы можем заключить, что исходная традиция индоевропейцев говорит не о «национальных» богах, а о неких единых Мировых Силах, которые каждый народ, вышедший из общей колыбели, впоследствии нарекает именами на своём языке и награждает каждую Силу своими эпитетами. Последнее не исключает, впрочем, наличия национальных эвгемерических богов-предков[23]. Число фундаментальных мировых сущностей ограничено, значит и число собственных имён богов не беспредельно, что не исключает ещё более великое множество эпитетов, хейти и прилагательных, заменяющих главные магические имена.

Следует особо оговориться, что для купцов, мореходов, путешественников характерно находить в собственном понимании божеств и местных воззрениях на этот счёт черты скорее общие, нежели отличные. К тому обязывала их коммуникативная функция, сам образ жизни и ремесло. Не случайно, что на долю Меркурия-Одина, властителя путей и дорог, приходится большая часть поминаний и отождествлений такого рода.

Следует предположить, что чем универсальнее Сила, тем больше у неё имен. Давно выпав из той исторической действительности, давно не осуществляя тех процессов труда, что были в языческую эпоху, мы сейчас вряд ли достоверно определим, где истинное имя, а где эпитет. Главное, чтобы это «имя» работало в поле мифа и магии.

Отметим, что судить о правомочности известных по истории соотнесений имен богов в языческой теологии нам даёт возможность и функциональный анализ, для которого необходимо отдельное исследование, поскольку подход «одна функция – один бог» глубоко порочен и может привести к недостоверным построениям.

Невольно пользуясь терминами скорее физики, чем религии, не следует забывать, что Мировая Сила в понимании язычника есть именно Сущность, Cупер-Личность, а не обезличенное явление, бездушная среда^[24] (в этом отношении интересны поиски античными философами «архэ», единого начала мира, описываемого в терминах физики). Однако даже отождествление богов с природными явлениями по сути своей интересно тем, что опять служит подтверждением оснований концепции единых Мировых Сил, так как нельзя говорить о национальном Солнце, национальной Луне, море, реке и пр. природных феноменах и явлениях. Эти положения являются основаниями для утверждения, что совершенно невозможно в дискурсе языческой теологии, да и вообще миропонимания говорить о том, что, якобы одни национальные боги лучше или хуже других национальных богов, что одна религия превосходит другую религию, одно религиозное учение более правдиво, чем другое. Иными словами языческая концепция единых Мировых Сил может быть взята за основу при объяснении отсутствия религиозной вражды, и, следовательно, войн на религиозной основе.

Библиография:

1. Гаврилов Д.А Введение в сравнительную мифологию. Особенности традиционной культуры / НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. – М.: Социально-политическаямысль, 2006. — 272 с. С.6-22.
2. Гаврилов Д.А. Введение в сравнительную мифологию. Особенности традиционной (языческой) культуры / Общество как со-бытие: «система» и «жизненный мир»: коллективная монография. – Омск, 2007. С.7-26.
3. Гаврилов Д.А. Особенности Традиционной Культуры // Вестник Традиционной Культуры: статьи, изведник. Вып №1. / под ред. докт. филос. наук Наговицына А. Е. – М., 2004. — 200 с., C.18-26.
4. Гаврилов Д.А. К вопросу об исследовании традиционной политеистической культуры / Schola-2004: сборник научных статей философского факультета МГУ. – М.: Социально-политическая мысль, 2004. — 292 с., С.96-102.
5. Гаврилов Д.А. Ермаков С.Э. Боги славянского и русского язычества. Общие представления. – М.: Ганга, 2009. — 288 с.
6. Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Древние боги славян.- М.: Вече, 2011. — 322 с.
7. Гай Юлий Цезарь. Галльская война / Записки Юлия Цезаря и его продолжателей, т.1-2. – М.: РИА День, 1991. Т.1. – 192 с., Т.2. – 192 с.
8. Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. – М.: Наука, 1984. С.5-137.
9. Геза фон Неменьи. Священные руны. Магические символы Севера. Пер. с нем. Колесов Е.Н. – М.: Издательство «Велигор», 2005. — 380 с. С.142.
10. Геродот. История. – Л.: Наука, 1972. — 600 с.
11. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М.: «Мысль», 1986. — 570 с.
12. Гаврилов Д.А. Ермаков С.Э. Боги славянского и русского язычества. Общие представления. – М.: Ганга, 2009. — 288 с.
13. Ермаков С.Э., Гаврилов Д.А. Ключи к исконному мировоззрению славян. Архетипы мифологического мышления. – М.: Ганга, 2010. — 256 с.
14. Ипатьевская летопись (ПСРЛ, Т.II).– М.: Языки Русской Культуры, 1998. — 648 с.
15. История балтийских славян А. Гильфердинга. Репринтное издание. Часть I. – М.: ВНИИОЭНГ, 1994. — 199 с. С.155.
16. Корнелий Тацит. О происхождении германцев / Корнелий Тацит. Собр.соч. в двух томах. т.1. – Л.: Наука, 1969. — 444 с.
17. Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. – М.: Мысль, 1994. — 920 с. С.200.
18. Плутарх. Исида и Осирис. – М.: «УЦИММ – ПРЕСС», 1996. — 256 с.
19. Средневековая латинская литература IV-IX вв. – М., 1970. — 444 с.
20. Страбон. География. – М.: НИЦ «Ладомир», 1994. — 940 с.
21. Цицерон. Философские трактаты. – М.: Наука, 1997. — 304 с.
22. George Stanley Faber. The Origin of Pagan Idolatry Ascertained from Historical Testimony And Circumstantial Evidence. Three Volumes. Vol. Ii. London; A. J. Valpy, Tooke’s Court, Chancery Lane, 1816. 504 Pgs.
23. Garnier, J. Worship of the Dead or the Origin and Nature of Pagan Idolatry and Its Bearing upon the Early History of Egypt and Babylonia. London. Chapman & Hall, Ltd, 1909. Pp. 12-13.
24. J. Gardner Wilkinson. A Second Series of the Manners and Customs of the Ancient Egyptians. Two Volumes, and a Volume of Plates. Vol. I. London: John Murray, 1841. 444 Pgs. P. 170
25. John Rhys, Lectures Origin and Growth of Religion as Illustrated by Celtic Heathendom. London; Edinborgh.Williams und Norgate, 1888, 708 Pgs, Pp. 621-642.
26. M. Reville, Les religions des peuples non-civilisés. Paris, Librairie Fischbacher. 1883.
27. Rymbegla sive radimentum computi ecclesiastici et annales veterum islandorum / Ed. S. Biörnonis. Havniæ, 1780.
28. Tylor, Edward B. Primitive Culture. Researches into the Development of Mythology, Philosophy, Religion, Art, and Custom. In II Volumes.Vol. I. London, John Murray, 1871. Р. 296.

 Annotation. Heathenish weltanschauung and heathenish theology are built on one of the main basic concepts, that in the contemporary heathenish religious philosophy and theology is called the concept of the Unified World Forces. According to this concept we can not consider Indian, Slavic, Greek and other Gods as different “national” personalities. There are Unified World Forces (or Superpersons) called by different names of the different people.

 Key words: heathenish weltanschauung, heathenish theology, concept of the Unified World Forces, Indo-European traditional culture.

Опубликовано:  Гаврилов Д.А., Першин Ю.Ю. Основы концепции единых мировых сил в языческой теологии / Первая международная научно-практическая конференция «Непознанное. Традиции и современность»: cборник трудов. – М.: Cоциально-политическая мысль. НИО «Северный ветер», Ассоциация «Экология Непознанного», 2011. – 116 с. C. 27-38.

[1] Гаврилов Д.А Введение в сравнительную мифологию. Особенности традиционной культуры / НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. – М.: Социально-политическая мысль, 2006. – С. 6-23.; Гаврилов Д. А.  Введение в сравнительную мифологию. Особенности традиционной (языческой) культуры // Общество как со-бытие: «система» и «жизненный мир»: коллективная монография. – Омск, 2007. – С. 7-26; Гаврилов Д. А. Ермаков С. Э., Боги славянского и русского язычества. Общие представления. – М.: Ганга, 2009. – С. 15; Ермаков С. Э., Гаврилов Д. А. Ключи к исконному мировоззрению славян. Архетипы мифологического мышления. – М.: Ганга, 2010. – С. 35-42.

[2] Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. – М.: Мысль, 1994. – С. 200.

[3] Tylor, Edward B. Primitive Culture. Researches into the Development of Mythology, Philosophy, Religion, Art, and Custom. In II Volumes.Vol. I. London, John Murray, 1871. Р. 296.

[4] George Stanley Faber. The Origin of Pagan Idolatry Ascertained from Historical Testimony And Circumstantial Evidence. Three Volumes. Vol. Ii. London; A. J. Valpy, Tooke’s Court, Chancery Lane, 1816. 504 Pgs.

[5] J. Gardner Wilkinson. A Second Series of the Manners and Customs of the Ancient Egyptians. Two Volumes, and a Volume of Plates. Vol. I. London: John Murray, 1841. 444 Pgs. P 170

[6] M. Reville, Les religions des peuples non-civilisés. Paris, Librairie Fischbacher. 1883.

[7] Garnier, J. Worship of the Dead or the Origin and Nature of Pagan Idolatry and Its Bearing upon the Early History of Egypt and Babylonia. London. Chapman & Hall, Ltd, 1909. Pp. 12-13.

[8] Геродот. История. – Л.: Наука, 1972.

[9] Цицерон. Философские трактаты. – М.: Наука, 1997.

[10] Страбон. География. – М.: НИЦ «Ладомир», 1994.

[11] Плутарх. Исида и Осирис. – М.: «УЦИММ – ПРЕСС», 1996.

[12] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М.: «Мысль», 1986.

[13] Ипатьевская летопись (ПСРЛ, Т. II). – М.: Языки Русской Культуры, 1998.

[14] Средневековая латинская литература IV-IX вв. – М., 1970.

[15] Корнелий Тацит. О происхождении германцев. Собр. соч. в двух томах. т.1. – Л.: Наука, 1969.

[16] Гай Юлий Цезарь. Галльская война / Записки Юлия Цезаря и его продолжателей, т.1-2, — М: РИА День, 1991.

[17] John Rhys, Lectures Origin and Growth of Religion as Illustrated by Celtic Heathendom. London; Edinborgh.Williams фnd Norgate, 1888, 708 Pgs, Pp. 621-642.

[18] Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. – М.: Наука, 1984. – С. 5-137.

[19] В оригинале «heitir» – то есть заменитель имени, поэтический синоним.

[20] Rymbegla sive radimentum computi ecclesiastici et annales veterum islandorum / Ed. S. Biörnonis. Havniæ, 1780.

[21] История балтийских славян А. Гильфердинга. Репринтное издание. Часть I. – М.: ВНИИОЭНГ, 1994. – С. 155. Прим. 643.

[22] Геза фон Неменьи. Священные руны. Магические символы Севера. Пер. с нем. Колесов Е.Н. – М.: Издательство «Велигор», 2005. – С. 142.

[23] Гаврилов, Д.А. Особенности Традиционной Культуры // Вестник Традиционной Культуры: статьи, изведник. Вып №1. / под ред. докт. филос. наук Наговицына А. Е. – М., 2004. – C. 18-27; Гаврилов, Д. А. К вопросу об исследовании традиционной политеистической культуры / Schola-2004: сборник научных статей философского факультета МГУ. – М.: Социально-политическая мысль, 2004. – С. 96-102.

[24] Типичным для древнерусской литературы является безымянное обличение тех, кто «во твар вероват, в солнце и в месяц, и во звезды, и инии ижи в море и в реки, и во источники, и в дерева польская, и во звери, и во огонь, и во иныя вещи различная» (Рукопись Ин-та русской литературы. Собр. В.Н. Перетца, № 117. Л. 103). Из «Слова св. Кирилла о злых духах» мы узнаем, что Бога «нарицали» на земле, в воздухе, реках, ручьях, Солнце и Луне, точнее, во всех природных стихиях…» (см.: Гальковский Н. Н. Борьба христианства с остатками язычества. Т. 2. С. 69).

Во время дискуссии “о гипербореях” в ноябре минувшего (2000-го) года на одной электронной конференции я выдвинул тезис:  “совершенно очевидно, троянцы — не греки, раз они поклоняются пришлому Аполлону”. Мнение о пришлости Аполлона было оспорено некоторыми господами “с высшим гуманитарным образованием”. Дескать, он, Аполлон, родился на греческом острове Делос, поэтому он — греческий бог.

Обратившись к первоисточникам, я постарался обосновать свою точку зрения. Так родилась эта статья, которая нашла продолжение в цикле темы “Черный и Белый боги индоевропейцев как архетипы”.

Аполлон из страны Гипербореев

Но сперва, почему все-таки Аполлон — “пришлый бог”.

1. Гомеровская Троя — город варваров, конечно, в глазах греков.

Скажем Аполлодор (“Мифологическая библиотека. Эпитома.III.31”) называет троянцев варварами, поклоняющимися Аполлону Тимбрейскому

2. Согласно Гомеру («Илиада», песнь 25, 38-40) на стороне троянцев (раз город-то не греческий, то и они — не греки) сражаются и помогают им такие боги:

“К ратям троян устремился Арей,

шеломом блещущий,

Феб, не стригущий власов,

Артемида, гордая луком,

Лета, стремительный Ксанф и

с улыбкой прелестной Киприда.”

Спрашивается. Коль троянцы — не греки, то почему же греческие боги сражаются на их стороне? Ответ очевиден. Гомер назвал греческими именами малоазиатских или каких-то иных богов, которым троянцы поклонялись. Поэтому непонятно недоумение по поводу пришлости Аполлона с родней, когда об этом сказано в первоисточниках чуть ли не на каждом шагу. Вероятно, троянская война разгорелась из-за проливов с малоазиатскими государствами, контролирующими Боспор и Дарданеллы.

Официальное мнение советской науки на этот счет было следующее (Мифы народов мира,  т.1. под ред. С.Токарева, — М.: Советская энциклопедия, 1982, стр 94.): “Архаические корни Аполлона связаны также с его догреческим малоазиатским происхождением, подтверждающимся тем, что в Троянской войне Аполлон защищает троянцев и особенно почитается в Троаде (Хриса, Килла, Тенедос) и самой Трое (Гомер, Илиада, V, 446). С эпохи колонизации греками Малой Азии (7 в. до н.э.) Аполлон прочно вошел в олимпийский пантеон…” Согласно Гомеру, когда Аполлон явился на Олимп боги были объяты ужасом, приводится там же аргумент со ссылкой на епифанию в Гомеровском Гимне Аполлону.

К этому надо добавить, что от Аполлона и Талии родились Корибанты — спутники великой матери богов Реи, или Кибелы, особенно почитавшейся в Пессинунте, в Малой Азии, где находился один из древнейших храмов этой богини. (Аполлодор, “Мифологическая библиотека”, книга 1,III,4.)

Но в эпоху, когда то тут, то там рождаются новые хронологии и на чистом русском языке читаются надписи многотысячелетней давности, совсем не удивительно, что предпочтение отдается многократному разбору этих фэнтэзийных сочинений, а не чтению первоисточников.

Мы же начнем с них:

«Не велик был бы труд низринуть Дарданию,

Не будь над ней Аполлон.»

(Пиндар, пеан 6, “Дельфийцам на праздник Феоксений”)

«Пелид,

Кипя на Атридов суровым гневом,

отсрочил гибель дарданцев,-

Дарданцев, которые не смели

Выйти из многобашенной красы Илиона.»

(Вакхилид, песнь 13, немейская, «Эакиды»)

Таким образом Троей владели “дарданцы” и “лучшим из богов” у них был Аполлон.

На стороне троян не только он один из “пришлых”. Откуда могли “прийти” боги троян и куда могли скрыться затем? Все сведения имеются в той же греческой мифологии:

— Арей (Нелюбимый сын Зевса, священная роща которого была в Колхиде, именно из нее ахейцы похитили золотое руно. Или может — золотые руны? Стали бы они красть из-под носа у исконного бога?);

— любовница Арея по «Илиаде» — третья Афродита-Киприда (Киприда — богиня Кипра, затем отождествленная с Афродитой, а четвертая-Астарта, например, дочь Кипра и Сирии согласно Цицерону);

— сестра-близнец Аполлона — Артемида, которая имела крупнейшее святилище в Тавриде (Крым).

— его мать — Лето — пришедшая из страны гипербореев и якобы разродившаяся двойней на Делосе (причем Артемида умудрилась принять роды брата, как заправская повивальная бабка) согласно Гомеровскому гимну и пеанам:

«Аполлон, Кея дщери сын, коей имя Лето” (пеан ВСН XVII,  1893, P.561)

А сам остров Делос, как водится в ту эпоху, вовсе не часть “греческой суши”, со всех сторон окруженная водой, а гиперборейка Астерия, сестра Лето (Латоны), тетка Аполлона, ставшая островом:

«Они стали на севах стадных островов

И на Делосе с широкою славою,

Ибо дал им домом золотокосмый Аполлон

Тело Астерии,…»

(Пиндар, пеан 5. “Афинянам в честь Делоса”.)

Уточним про гиперборейские корни светоносного стреловержца.

«И Диан много… вторая — наиболее известная, как считают, родилась от Юпитера третьего и Латоны. Отцом третьей, по преданиям, был Упис (Опис)…» (Цицерон, «О природе богов», книга третья, XXIII, 58)

Аполлон «Третий — сын Юпитера третьего и Латоны, он по преданию, от гипербореев пришел в Дельфы».(Цицерон, «О природе богов», книга третья, XXIII)

Поскольку Аполлон и Артемида — близнецы, отец Артемиды — гиперборей Упис, значит гиперборей — отец Аполлона.

Артемиде, сестре Аполлона, служат гиперборейцы. Так, богиня застрелила Ориона, за то, что он «собирался свершить насилие над Опидой, одной из дев, прибывших от гиперборейцев» (Аполлодор, “Мифологическая библиотека”, книга 1,IV,5.)

«Сын Амфитриона (Геракл)

Принес в Олимпию,-

Лучшую память Олимпийских игр.

Он принес ее от гипербореев,

Служителей Аполлона…»

(Пиндар, “Олимпийские песни”, 3. “Геракл Гиперборейский”)

«…Это видел Геракл

И дух устреми его в путь к Истрийским пределам

Там дочь Латоны,

Стремительница коней,

Встретила его,

Пришедшего взять

Из теснин и извилистых недр Аркадии

По указу Еврисфея, по року отца

Златорогую лань…

…В погоне своей

Он достиг земель, что за спиной ледяного Борея.»

(там же…)

«…Но ни вплавь, ни впешь

Никто не вымерил дивного пути

К сходу гипербореев —

Лишь Персей,

Водитель народа,

Переступил порог их пиров,

Там стожертвенным приношениям богу

закалывались ослы,

Там длящимся веселиям и хвалебным словам

Радуется Аполлон…

Ни болезни, ни губящая старость

Не вмешиваются в их (гипербореев) святой род».

(Пиндар, “Пифийские песни”.10. “Персей Гиперборейский”)

Согласно Вакхилиду (Олимпийская песнь, 3, «Крез») Делосский Феб уносит любимцев «на покой в края гипербореев«.

Аполлон неродящие времена года пребывает в Гиперборее, где хранит свои стрелы, куда улетает на лебеде (Вакхилид, песнь 16, “Для дельфийцев”).

«В их(гиперборейцев) честь делосские женщины собирают дары» (Геродот. История.IV.35.).

После битвы богов и титанов согласно ранней греческой традиции, отраженной в “Титаномахии”, побежденные титаны, в том числе Атлант и Гиспериды (знаменитые “молодильными” яблоками) сохранились в стране гипербореев. Титан Кей, по упомянутому выше пеану и Аполлодору, и титанида Феба породили Астерию и Лето. Титан Кей — брат Япета и Гисперида, оба сыновья Урана и Геи. Япет-Иафет согласно Ветхому Завету прародитель славян.

Локализация гипербореев согласно замечательному русскому ученому Б.А.Рыбакову, анализирующему античные источники, в результате выглядит так:

«Гиперборейцы — это земледельческие племена, жившие на север или северо-восток от Греции… Гиперборейцы Гекатея и Геродота живут за Рипейскими горами у Балтийского моря. Гиперборейцы Геродота определяются по записанным им рассказам однозначно: это — живущие у моря северные соседи западной части праславян, т.е. прибалтийские племена первого тысячелетия до н.э., область которых начиналась почти сразу за Вислой на восток и тянулась широкой полосой вглубь Восточной Европы вплоть до бассейнов Оки и Клязьмы. К прабалтам принадлежали и геродотовские андрофаги на Верхнем Днепре и будины на Десне и Оке» (Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, гл. «Лада». — М.: Русское слово, 1997. — 824 с.) Согласно Геродоту гипербореи живут севернее скифов(Причерноморье и Приазовье) и невров (часть Белорусии), хотя сам он не верит в из существование. Согласно другим античным авторам — севернее венедов (венеды же западнее скифов). Энеты-венеды жили на побережье Балтики, поскольку электрон-янтарь назван античными авторами венедским золотом. Ваны-венеды на рубеже н.э. эры жили севернее Готского моря и выше по Дону согласно “Кругу Земному” Снорри Стурлусона (“Ванахейм”), а бассейны рек Ока и Клязьма — место селения будущих вятичей.

Наконец, севернее венедов-винулов-вандалов живут скандинавы и ругии, а также севернее вятичей живут словене и кривичи. У этих “гипербореев” в более поздние времена известны такие белые боги: руги — Свентовит, храм в Арконе на о.Рюген, у скандинавов — венед Фрейр, храм в Уппсале, а также белый ас — Хеймдалль.

Об архетипе Белого бога

В ряде исследований на основании анализа канонических мифов индоевропейцев были сформулированы архетипичные свойства Черного и Белого Богов (И. Белкин. Как выглядел Чернобог// «Мифы и магия индоевропейцев»,  №№ 4-5, М., 1997;   А. Платов. Бой на Калиновом Мосту, или прогулка Тропою Мертвых// «Мифы и магия индоевропейцев», № 5, М., 1997; Д. Гаврилов. Хеймдалль: Белбог против Чернобога// «Мифы и магия индоевропейцев», № 9, Киев, М., 1999; Д. Гаврилов. Один против Одина. Белбог против Чернобога// «Мифы и магия индоевропейцев», № 10, Киев, М., 1999).

Проделанная работа позволяет сопоставить богов относимых к одному архетипу вне временных рамок, в данном случае мы полагаем Аполлона и Свентовита белым богом, т.е. разными именами одной сути.

Белый бог определен, как бог старшего поколения с атрибутами белизны, чаще всего — бог света, противостоящий миру мертвой материи и разрушения; связанный с зарождением новой жизни и судьбой; просветитель, что добывает и дарит людям и иным богам знания, участвующий в творении Мира, либо препятствующий его порче; зооморфически часто представленный  в мире явном благородными птицами и скотом, противостоящий змею; часто обладающий подчеркнуто зорким взглядом.

Далее по ходу упомянутой электронной конференции я проводил аналогии между белым богом Ригвед — Савитаром, белым богом Авесты — Ахура-Маздой, и, соответственно, Аполлоном да Свентовитом.

“Эко вы хватили, уважаемый автор!” — воскликнули мои оппоненты разом. — “Почему вы вообще полагаете уместным как-то отождествлять сведения о культах:  — кочевников-индоариев Индостана второго тыс. до н.э.;  — земледельцев-эллинов Древней Греции первого тыс. до н.э., живших за тысячи километров и тысячу лет спустя после индоариев; — и примитивных племен западно-балтийских славян Померании XI-XII вв. нашей эры, бытовавших 2500 лет спустя после индоариев и 1500 лет спустя после эллинов в совершенно иных исторических, географических и социальных условиях?”

Оставив на их совести мнение “о примитивности культуры западно-балтийских славян”, я привел свои основания в дополнение к сказанному по архетипам:

— на основании того, что все это индоевропейцы, выросли из единой «арийской» колыбели и имели сохраняемую тысячелетия традицию (доказательства тому, например, — изустно передаваемые тысячелетия Ригведы, Авеста, столетия — Эдда и Мабиногион, и т.д.);

— на основании того же, как греки и римляне отождествляли тысячелетних египетских богов, тысячелетних авестийских богов и своих “столетних” богов (см. работы Плутарха, Цицерона, Диогена Лаэртского и т.д.);

— на основании того, как монахи, переписывая Ипатьевскую летопись под 1114 годом отождествляли Феоста-Гефеста, отца Света по орфическим гимнам со Сварогом, отцом бога Света (тоже, как никак полторы тысченки лет:), если не больше);

— на основании существования прапантеона богов для всех выросших из общей ведической колыбели.

Сравнительный анализ некоторых Белых богов

1. Боги Света.

• Савитар — бог Света, «Савитар…приводит в движение солнце» (Ригведы, I,35,9);
• Ахура Мазда(авест), Ормазд(митраизм) — «Ахура Мазда светлый» (Авеста, “Яшт” 1,22); «Маг Зороастр… называет одно божество Горомаздом, другое — Ариманием и указывает, что из всего чувственного первый более всего подобен свету, а второй — мраку и неведению, середину же между обоими занимает Митра. Поэтому персы называют Митру посредником.»( Плутарх, “Об Исиде и Осирисе”, 46);
• Аполлон — бог Света, стреловержец (Гомер, “К Аполлону Пифийскому”, “К Аполлону Делосскому”), ему посвящен белый лебедь, на котором бог и улетает в Гиперборею;
• Свентовит — бог Света, что явствует уже из его имени (Световит, Святовит, Святич, Световик…) Четырехликость кумира указывает на доступность всех сторон Белого Света. По непризнанной Велесовой Книге — он “бог Яви и Прави”. Левая рука Арконского кумира “уподоблялась луку” согласно Саксону Грамматику (“Деяния данов”), он же сообщает, что среди боевых значков бога — орел, и ему посвящены белоснежные кони.

2. Высшие боги, участвующие в Творении

• «Бог Савитар, владыка всего желанного» (Ригведы, I,24,3), “Основатель, устроитель, тот господин мироздания бог Савитар” (Атхарваведа, V,3,9), «Удерживатель неба» (Ригведы, IV,53,2);
• Ахура Мазда — «Кто укрепил землю внизу и облака. Чтоб они не упали?» (Авеста, “Ясна”, 44,8); «Кто сделал путь для солнца и для звёзд?» (Авеста, “Ясна” 44,3);
• Аполлон — высшее из божеств “дарданцев”, как было доказано ранее, а на Олимпе “на первом месте сидит он меж богов всеблаженных” (Гомер, “К Гермесу”, 468);
• Свентовит — назван Гельмолдом в “Славянской хронике” “богом богов” (Deus deorum). По официально не признанной Велесовой Книге Он “Землю с Солнцем носил, звезды держал, Свет укреплял” (ВК II, 11a-3). В новгородской традиции мифологема Свентовита нашла отражение в сказке о князе Светиде и сыне его Святогоре-богатыре, славянском Атланте, восходящей к рукописному сборнику князя Алексея Васильевича Ухорского-Хворостинина, созданному в 1465 году, а тот, в свою очередь, — к сборнику князя ростовского Константина Всеволодовича “Дела ростовских князей” (1212 — 1219).(см. “Князь Светид, как конец Света искал, на дно Океана опускался, к Красну Солнышку летал”/ “Книга о славяно-русском народе, о великих князьях русских и ростовских, отколе корень их произыде на Руси от Ноя-праотца до великаго князя Рюрика” в пересказе. А.Артынова. 1842 г).

3. Просветители, что добывают и дарят людям и иным богам знания.

• «Бог Савитар, мудрый ( мазада ) асура» (Ригведы, IV,52,1), «Савитар, обуздавший разум и мысль ради сущности» (Шветашваттара Упанишада, 1)
• Ахура Мазда — “мудрый бог”, дословно; “Шестое имя — Разум, седьмое — я разумный, восьмое — я ученье, девятое — учёный” (Авеста, “Яшт” 1,7)
• Аполлон — покровитель муз, “может он людям пророчить близость грядущей беды” (Солон, “К музам”, 50), Дельфийский Оракул вещает его словами (Гомер, “У Аполлону Делосскому”, 108 сл.);
• Свентовит — предсказатель, святилище Арконы знаменито тем, что жрецы предсказывают будущее (гадая по поступи коня и рогу), см. также “Князь Светид, как конец Света искал, на дно Океана опускался, к Красну Солнышку летал”.

4. Боги-исцелители и уничтожители чудовищ. Податели благ

• Савитар — «Он гонит прочь болезнь» (Ригведы I,35,9), “Бог Савитар, одолевающий злой умысел” (Атхарваведа V,3,9), «Дающий» (Ригведы I24,3);
• Ахура Мазда — «Целитель» (Авеста, “Яшт” 1,8);
• Аполлон — очищает героев от скверно пролитой крови (скажем Ореста, Геракла и т.д.), отец Асклепия и сам “Пеан-целитель”(Солон “К музам”, 57), “Спаситель”(Аристоной, “Пеан Аполлону”, 48), убил дракона Тифона (Гомер, “К Аполлону Пифийскому”);
• Свентовит — “Нас он от Нави уберегает — мы восхваляем Его” (непризнанная “Велесова Книга”, II, 11a-3). Арконский кумир «в правой руке … держал рог из различных металлов, который каждый год обыкновенно наполнялся вином из рук жреца для гадания о плодородии следующего года; левая рука, которой кумир опирался на бок, уподоблялась луку.» (Саксон Грамматик «Деяния данов»).

5. Законотворцы, утвердители Истины

• Савитар -«Никто не нарушает заветов бога Савитара» (Ригведы, II,38,7);
• Ахура Мазда — говорит с Заратустрой, и это его пророк; «Кто первый виновник и отец закона?» (Авеста, “Ясна” 44,3)
• У Аполлона карательная функция. Он исполняет высший закон. Так, например, им была наказана Ниоба с дочерьми. Обратим особое внимание на соседство в одном тексте имени мойры и этого светодавца, что нашло отражение, как мы увидим далее, и в славянской традиции. “Гибельной Мойрой и сыном Лето я погублен”(Гесиод, “Сошествие Пирифоя”,2)
• Свентовит — Арконскому кумиру согласно Саксону “давала дань вся Славянская земля”. О ругах или руянах, которым принадлежал храм Свентовита сообщается также вот что:

“Ране, у других называемые руанами — это жестокие племена, обитающие в сердце моря и сверх меры преданные идолопоклонничеству. Они первенствуют среди всех славянских народов, имеют короля и знаменитое святилище. Поэтому, благодаря особому почитанию этого святилища, они пользуются наибольшим уважением и, на многих налагая иго, сами ничьего ига не испытывают, будучи недоступны, ибо в места их трудно добраться… Племена, которые они оружием себе подчиняют, они заставляют платить дань своему святилищу, жреца у них почитают больше, чем короля. Войско они направляют, куда покажет гадание, а, одержав победу, золото и серебро относят в сокровищницу своего бога…” (Гельмольд, “Славянская хроника”);

“… ране, храбрейшее славянское племя. Без их решения не положено ничего предпринимать в общественных делах: так их боятся из-за их близких отношений с богами…” (Адам Бременский, “Деяния священников Гамбургской церкви”).

Род как Свентовит

Идея о том, что Свентовит есть эпитет бога Рода, была высказана и обоснована уже до нас (Рыбаков Б.А. Язычество древних славян, — М.: Русское слово, 1997. — 824 с.). Одним из допущений при таком отождествлении является то, что знаменитый Збручский кумир рассматривается, как изображение Свентовита, т.е. Рода. Однако Саксон Грамматик и Гельмолд описывают Арконского кумира, как четырехликое изображение, тогда как Збручское изваяние имеет семь ликов, четыре на верхнем ярусе и три на самом нижнем. Это дает основания усомниться в полном тождестве Свентовита и Рода, хотя, несомненно, Свентовит — одна из главных ипостасей Рода (если принять концепцию Б.А. Рыбакова), и более других богов соотносится с ним:

1. Род — высшее божество славянской мифологии. Согласно логике Б.А.Рыбакова, исходящего в своем анализе от обратного (“Всем бо есть творец Бог, а не Род”, см. поучение “О вдуновении духа в человека”), именно Род, раз монахи это отрицали, и есть в представлении язычников Бог-творец. Свентовит — “бог богов” (Deus deorum);
2. Род — космогоничное божество всего мира. Свентовит — бог Белого Света, т.е. всего явного мира;
3. Род — бог плодородия, символизируемый “фаллом”, Свентовит — покровитель плодородия;
4. Род — как указывает академик Б.А. Рыбаков, божество в поучениях против язычества приравненное к противнику Иисуса Христа, Сатане, т.е. по значимости сравнимое с Христом. Свентовит — бог Света, а Христос сказал: “Азмъ есть Свет”. Кроме того этимологически корень “род-рад” связан со светом и лучами, radio.
5. Красный цвет, это цвет руды-крови, цвет Рода, символ жизненной силы. Жрецы Свентовита носили пурпур, и кумир Свентовита в Храме Арконы стоял за пурпурным занавесом. Збручский кумир, соотносимый с Родом и Свентовитом был выкрашен в красный цвет.
6. Роду (и рожаницам) поклонялись прежде Перуна, что не раз отмечено нашими историками (Рыбаков Б.А., Язычество древней Руси. — М.: Наука, 1987. — 782., Кузьмин А., Падение Перуна. — М.: Мол. гвардия, 1988.) Именно Свентовит являлся верховным богом западных славян, а не вагрский Прове, более других похожий на Перуна.
7. Род завязан с тем, “что написано на роду”, Свентовит предсказывал судьбу устами своих жрецов.
8. Род сопоставлен с “Атремидом”, т.е. Аполлоном. Свентовит сопоставляется с Аполлоном.

“Извыкоша елени класти требы Атремиду и Артемиде, рекше Роду и Роженице, тации же игуптяне. Також и до словен доиде се слов, и ти начаша требы класть Роду и Рожаницам,… а се егуптяне требы кладут Нилу и огневе, рекуще Нил плододавецъ и раститель класом” ( “Паисевский сборник” в изложении Срезневского — “Сл. Св.Григория о том, како первое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали”).

“Как же, как же!” — в один голос возразили наши оппоненты — “Аполлон, сын Латоны. А по законам формирования греческих имен, он Летоид или Латонид”.

Во-первых, они забыли, что Артемида, как заправская повивальная бабка, приняла роды у собственной матери, поэтому он, Аполлон, и Артемид (“Атремид” — ошибка переписчика). Так что Род ясно сопоставлен светодавцу Аполлону, а Рожаница — нерожавшей Артемиде. Ранее мы цитировали Гесиода, где сын Лето упомянут наравне с Мойрой. В другой работе нами было сделано сопоставление прях-богинь судеб и рожаниц (см. Д.Гаврилов, Триглавы в традиционализме, или некоторые аспекты троичности мира…).

Во-вторых, общеизвестны браки братьев и сестер у славян, скажем вятичей. Почему бы такому не быть у гипербореев, которые есть праславяне? У самого Аполлона к этому были поползновения:

«А святая Лето породила

Феба с Пенфеем!

Я Артемиды желаю!

Дева меня не отвергнет,

Словно Феба, страшася брака

с собственным братом.

Он же преследовал деву

любви с ней страстно желая…»

(Нонн Панополитанский, «Деяния Диониса», песнь XVIV, 174 сл.)

Одна норманистка не нашла ничего лучше, как привести такой “контраргумент”, по ее мнению умный и выбивающий у нас почву из-под ног. Мол, “славный немецкий хронист XII века Helmold Of Bosau в своей приснопамятной Helmoldi presbyteri Bozoviensi Cronica Slavorum описывает в качестве верховного божества руян вовсе и не «Свентовита», а Святого Вита!”

Но ляпнув такое, ушла от ответа на наши вопросы:

И чего это надо было германцам рубить изображение “своего святого Вита” в 1168 году при взятии данами Арконы? Как этот святой Вит стал “Deus deorum” — богом богов? В какие святые запишите прочих богов Ругевита, Поревита, Поренута…? Почему германские короли Свеон и Вальдемар  приносили дары “христианскому святому Виту” чашами и лошадьми? Почему нет креста на этом “святом Вите”? И что же это за святой с военными атрибутами? Из германских никого, кроме св.Мартина не припомню, хотя их Христос, ведя Святое воинство по пути истинному, частенько наряжался в доспехи.

Еще нелепее оказался такой контраргумент:

“Свентовит-то, мол, был с бородой и короткой стрижкой! Что уж абсолютно не вяжется со златокудрым кифаредом Аполлоном, который внешне совершенно не был хоть как-то похож на Свентовита.”

Сфотографировать бы, нет, хотя бы срисовать бога в фас и профиль! Кстати, не припомню я у Збручского идола бороды:))

Трехликое изображение на нижнем ярусе Збручского кумира отождествлено Б.Рыбаковым с богом Велесом, водчим и владельцем мертвых. Трехликость объясняется  легко, если припомнить о трех уровнях пекельного-кощного царства из русских сказок (Золотое, Серебряное и Медное царства). В славянской традиции Велес — Навий, т.е. Черный бог, что не раз отмечено на страницах этого альманаха. Между тем, у Свентовита мы не выявили никаких атрибутов Черного бога.

Таким образом, устраняется противоречие между описанием Арконского кумира германскими очевидцами и тем, как выглядит Збручское изваяние. К четырехликому Свентовиту, богу явного мира, относится верхняя часть идола, занимающая 3/5 столпа.  Велеса, бога навьего мира, символизирует нижняя часть столпа. Вместе Белобог и Чернобог — это Единый Род, Явь и Навь составляют Правь (если такое современное понятие, из нынешнего «лексикона», использовать). А Збручский кумир есть отражение представлений славян о триединстве и боге Роде (беда в том, что западные источники ничего о Роде не говорят).

Вероятно, здесь сказывается соседство культуры древних иранцев и праславян. Нетрудно заметить, что Ахура-Мазда и Спента-Майнью в зороастризме соотносятся между собой, как Род (или иное , высшее, божество) и Свентовит в славянской традиции.

Опубликовано: Гаврилов Д. Аполлон Гиперборейский, Свентовит Арконский и другие белые боги индоевропейцев // «Мир Истории», № 6, 2001. СС. 18–23.