В XXXV томе «Полного собрания русских летописей» помещены белорусско-литовские летописи. В так называемой летописи Красинского XVI века, не дошедшей до нас в оригинале и утраченной во время Второй Мировой войны, но опубликованной впервые в 1893 году, читаем о полулегендарном великом князе литовском Кгирмонте-Скирмонте (Germantas, Giermunt), сыне Свинторога (Šventaragis):

«И сын его Кгирмонт зостал по отци своем на великом княжени Литовском и Жомоитском, Руском. И подлуг приказанья отца своего на том местци, на устьи реки Вилни, где y Велю упадываеть, вчинил жьглищо, и там тело отца своего, и коня его, на котором ежчивал, и шату его, которую ношивал, и милосника его, на которого он ласкав был, и сокола, и хорта его сожог. И от тых часов великыи князь литовскии и бояре там телеса их жигали, и для того тое месце прозвано от тых часов Швинторога, на имя того князя великого. И коли которого князя литовского або пана сожжено тело, тогды при них кладывали ногъти рыси або медвежьи для того, иж мели веру тую, иж бы день судныи мел быти, a так знаменовали собе, иж бы бог мел приити и седети на горе высокои, судити живых и мертвых, на которую ж гору трудно будеть узоити без ногтеи тых рысих або медвежих, и для того подле них тые ногти кладывали, на которых мели на тую лезти и на суд до бога ити. A так, ачьколвек погани были, a вжды потому собе знаменовали и в бога одного верили, \л.71об.\ иж судныи день мел быти, и верили из мертвых востаня и одного бога, которыи маеть судити живых и мертвих».

В других летописях сей фрагмент, относящийся к 1270-х годам, повторяется с точностью до оборотов речи, это: Румянцевский летописец 1567 года, Летопись Археологического товарищества 1570–1590-х годов. Перед нами архаичные воззрения предков современных белорусов, литовцев и великорусов образца конца XVI века (период так называемого двоеверия). Более поздняя Евреиновская летопись повторяет предшествующие век спустя.

И не суть важно, были или нет в действительности именно такие князья, а важно то, что летописное свидетельство зафиксировало обычай, свойственный народам всей этой территории вообще. А ведь лучшие годы так называемая Великая Литва простиралась от Ливонии, Псковской и Новгородской республик до Чёрного моря, где спорила с Крымским ханством, на востоке включала земли нынешних Смоленской, Брянской и Курской областей, а на западе претендовала на земли близ Люблина и Львова.

Давайте остановимся на этом достаточно подробно излагающем древнейшие представления фрагменте летописного текста отдельно.

Вспомним хотя бы, что в русской народной сказке герой карабкается в запредельные царства похожим же кошачьим (или медвежьим) образом: «Крутизна горы была столь высока, что на нее взлезть им никак было не можно. После того Иван-царевич нашел скважину, где попались ему на руки и на ноги железные когти, помощью коих взошел он на самый верх горы. Уставши, сел он под дуб для отдохновения, и лишь только снял с себя когти – вдруг оные исчезли» (Афанасьев, 1984, № 559; см. также № 129).

Не исключено, между прочим, что и ношение когтей в качестве оберегов связано с посмертным карабканьем.

Архетип Мировой Горы образует симметрию с похожим архетипом Пра-Дерева, чему посвящена одна из прежних книг авторов этой статьи – «Опора Мироздания. Мировое Древо и Скала Времён в традиционной культуре».

Б. А. Рыбаков, рассматривая амулеты древних славян в известном своём труде «Язычество Древней Руси», выделил так называемые «коньки», которые он идентифицировал в качестве стилизованного изображения некоего представителя семейства кошачьих:

«Ареал “коньков” – область Кривичей, частично Радимичей; есть она на берегах Западной Двины и в пространстве между Псковом и Новгородом. Дата их установлена В. В. Седовым – от X в. до начала XIII в. Употребление этих амулетов было, как видим, устойчивым. Автор связывает их с древним балтским культом коня. В своих прежних работах я предполагал изготовление этого типа амулетов где-то в земле Кривичей, например в Смоленске, и называл их по принятой тогда терминологии “коньками” (некоторые именовали их “собачками”).

В настоящее время, соглашаясь почти со всеми выводами В.В. Седова, я хочу пересмотреть зоологическое определение животного, послужившего исходной формой амулета. Соответствуют ли животные, фигурки которых найдены в шестидесяти пунктах Восточной Европы, облику коня? Против признания “коньков” конями говорят уши, высоко поднятые над головой и кончающиеся острыми уголочками. Против коня говорит толстый хвост, задранный кверху; также против коня говорит манера изображения морды с выпуклым лбом и пасти, доходящей почти до ушей. У лошади рот занимает значительно меньшую часть морды. Но самым главным аргументом против признания условных “коньков” изображением коня являются лапы. Передние ноги коней в спокойном состоянии вертикальны, а в движении согнуты так, что сгиб выдвигается углом вперед. У интересующих нас зверей лапа согнута в обратную сторону, углом назад. Животное не может быть ни однокопытным, ни парнокопытным. По форме согнутых передних лап (обе лапы совмещены) животное может относиться или к кошачьим или к псовым. Длина лап и задранный непушистый хвост говорят против псовых (волка, собаки). Наиболее отвечает всем признакам нашего животного – рысь… У рыси довольно высокие лапы с опушкой у сгиба (это есть на амулетах), торчащие вперед уши с кисточками на концах, толстый, загнутый вверх хвост (длина 24 см при длине туловища до 109 см). Шкура рыси покрыта большими круглыми пятнами “пестротинами”, а на амулетах обязателен орнамент из круглых солнечных знаков, которые могли нести здесь двойную семантическую нагрузку, обозначая пятнистого зверя и вместе с тем придавая оберегу особую силу посредством солярной символики…» — писал Б.А.Рыбаков.

Ей-ей, это вечное стремление некоторых наших вполне почтенных авторов искать всюду солярную символику порою удивляет. Почему любой круглый символ должен быть непременно связан с Солнцем? А если их много, как пятен на шкуре «лютого зверя» – это что, пожелание в духе «многия Солнца»? Впрочем, учёному простительно искать и находить объяснения, ибо он, продолжая поиск, может от них отказаться. А вот последователи-популяризаторы обычно выбирают из даже проблемных текстов то, что им нравится (ибо вписывается в некую избранную концепцию – и неважно, насколько она вообще доказательно), чтобы потом держаться за вырванную порою из контекста цитату аки за спасительную соломинку. Но мы отвлеклись…

«В некоторых русских говорах (например, вятском) рысь называют “лютым зверем”, не упоминая слова “рысь”, что говорит о табуировании священного животного. Архаичный медвежий культ привел, как известно, к табуированию имени хозяина леса, которого стали называть иносказательно “мед выдающий” – “медведь”. “Лютый зверь” упоминается Владимиром Мономахом: рысь прыгнула ему на седло. Hе исключена возможность того, что культ рыси восходит к значительно более ранним временам. … К сожалению, в восточнославянском сказочном фонде не отразился этот “лютый зверь” (Но это мнение Б. А. Рыбакова. – Авт.). Обереги в виде рыси, как бы готовой к прыжку, должны были считаться надежной охраной. Лютый зверь является крупнейшим кошачьим наших широт и одним из сильнейших и ловких хищников русских лесов. Пребывание рыси на деревьях, прыжки сверху вниз могли содействовать сближению её с небесными символами…» — полагал академик.

«Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бол, а 2 лоси, один ногами топтал, а другый рогома бол, вепрь ми на бедре меч оттял, медведь ми у колена подъклада укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже…» – писал Владимир Мономах в 1117 году в своём «Поучении…», рассказывая об охоте на диких зверей в лесах под Черниговом.

Предположение Б.А. Рыбакова о том, что «лютый зверь» был не кем иным, как рысью, подверглось критике. Например, А. Шильников в ряде статей иронизировал, что-де «при собственном весе в 15 кг рысь не смогла бы сбить всадника с конем. Даже упав с лошади, опытный и вооруженный воин, каковым был Мономах, мог и без Божьей помощи отстоять жизнь в схватке с рысью. К тому же сообщать, что молодого и сильного князя чуть не растерзала рысь, было, с точки зрения феодального этикета, непристойно…» Но этот автор, видимо, не очень внимательно читал текст поучения. Князь перечисляет разнообразные случаи из охотничьей практики (пер. О. В. Творогова): «Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей».

Да, Шильников совершенно прав в том, что «несмотря на лаконичность записи о нападении “лютого зверя”, из нее можно извлечь определенную информацию. Зверь вскочил на бедра князя, значит, прыжок был боковым. Нападение было неожиданным, ибо князь не успел принять меры обороны. Прыжок был стремительным и мощным, коль скоро боевой конь, приученный к схваткам, упал. На основании этих сведений можно отбросить версию о тигре и льве, бытующую в научной литературе. Во-первых, эти животные соблюдают, если можно так выразиться, звериную этику. Они не нападают исподтишка, а предупреждают об атаке позой, рычанием. Кроме того, эти животные в силу больших размеров на бедра вскочить не могут». А.Шильников предполагает, что речь идёт о леопарде.

Вероятно, в этом есть свой резон. Дело было в лесах, леопард прекрасно (как, впрочем, и рысь) лазает по деревьям. Но он никогда не задирает так свой длинный хвост, с изгибом за спину, как рысь – свой маленький (см. изображения амулетов), хвост у леопарда классически опущен вниз и загибается внизу у лап. Если скажут, что перед нами стилизация, для удобства крепления амулета, то и «длина хвоста» – это тоже тогда стилизация из тех же соображений.

Фразу «лютый зверь скочил ко мне на бедры…» мы истолковали бы как внезапное нападение, когда конь испугался, а всадник не справился с управлением. Испугать под силу и рыси, нынешнее поведение которой, имеющей печальный опыт общения с человеком, не стоит переносить на начало XII века, когда вероятность встречи с человеком в лесу была куда меньшей. Ныне рысь почти или совсем не нападает на человека, если только её не разозлить. Но тогда – «страшнее кошки зверя нет»!

Кроме того, не секрет, что вот уже сотни и сотни лет охотники истребляют самых крупных и красивых зверей наших лесов в погоне за трофеем, и те рыси, что остались ныне, почти девять веков спустя, могут быть существенно мельче живших в славянских лесах во времена Владимира Мономаха. Да и сейчас встречаются ещё весьма крупные экземпляры под тридцать килограммов.

Есть также версия, что «лютый зверь» – это волк. Однако эта версия явно несостоятельна. Владимир Мономах сообщает нам лишь об одном звере, который прыгнул «на бёдра», а волки охотятся стаями. Акеле надо очень исхитриться, чтобы вопреки волчьей тактике сюда (на бёдра, то есть) угодить, а не нырнуть под пах. Да и в том же «Поучении Владимира Мономаха» волки названы своим именем. Чтобы их упомянуть, князю не нужно прибегать к иносказаниям, он не опасается называть серого его истинным именем, волки для него – обычное стайное животное: «И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах, – Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля…». А вот «лютый зверь» – специальное иносказание, призванное подчеркнуть драматичность переделки, в которую угодил Мономах.

Волка объявляют порою «лютым зверем» на основании фрагмента «Слова о полку Игореве». Но и там волк упомянут как отличное от «лютого зверя» существо. Хотя хорошо известно, что кошачьи, за исключением гепарда-пардуса (не способного, однако, лазить по деревьям), не склонны к долгому бегу, но все они стремительны в рывке или броске, нежданном и негаданном, прекрасно видят в темноте. Зоркие глаза рыси и то, как она тихо подкрадывается и растворяется на фоне действительности, издревле используются в метафорах. Вот и в Слове говорится именно о неожиданном и незамеченном побеге Всеслава Полоцкого уподобленного дикой кошке, неслышной и невидимой, ведущей ночной образ жизни: «На седьмом веке Трояна бросил Всеслав жребий о девице ему милой. Тот хитростью поднялся… достиг града Киева и коснулся копьем своим золотого престола киевского. А от них бежал, словно лютый зверь, в полночь из Белгорода, окутанный синей мглой, трижды добыл победы: отворил ворота Новгороду, разбил славу Ярославову, скакнул волком на Немигу с Дудуток» (перевод О.В. Творогова). Скрылся ночью, словно лютый зверь, а скакал волком.

Вот теперь время замыкать логический круг и возвращаться к теме…

Если на упомянутых амулетах перед нами в самом деле рысь (или иное дикое лесное кошачье, именуемое «рысью» и в ту пору ещё не до конца истреблённое на Севере Русской равнины), то речь должна идти о посреднике в путешествии на Тот Свет по стволу Мирового Древа или склону Мировой Горы в некоем мифе, в целом идентичном приведённому ранее балтскому (а может быть, как-то связанному с ним генетически). С этой целью амулет (как и реальные когти рыси) и могли носить с собой, он был залогом попадания в Верхний (или Нижний, если Древо перевёрнуто – всё зависит от точки зрения) мир.

Если рассматривать Млечный путь как реальный небесный прототип образа Мирового древа, то в самом общем виде рысь – лютый зверь, кот-баюн – и есть тот посредник, что подсказывает дорогу или доставляет к небесным «светилам» (или сторожит путь на звёздном мосту, так напоминающем цепь). А если ночью, когда виден Млечный Путь (и созвездие Рыси), дневное светило наверняка невидимо, рысь едва ли может быть солнечным символом (кошачьим лесной полосы Европы в принципе свойствен сумеречный образ жизни).

Это, возможно, даже лунный зверь, любимая кошка повелительницы ванов Фрейи (у германцев богиня к тому же владеет половиной душ павших). Женские культы в основном тяготеют к лунному календарю, а Луна – одна из традиционных обителей мёртвых. У асов Фрейе соответствует Фригг, как раз соотносимая со славянской Макошью. У континентальных германцев эти богини вообще не различаются, а Фригг именуется Фрия, что этимологически тождественно имени Фрейя. Кошка и «Мокушин зверь». Фригг – жена Вальфёдра-Одина, отца павших. Макошь близка по функциям к навьему богу Велесу. О дублировании функций богов в пантеоне древних германцев, отмеченным С. Пивоваровым, и об подобных параллелях мы писали ранее (см. книгу Д.Гаврилова «НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян»).

Рысь в устном народном творчестве –  редкий персонаж. Но вполне возможно, что в позднюю эпоху кот-баюн, это потустороннее существо, вполне мог заместить собой рысь в воззрениях потомков древних славян. В таком случае сетование Б.А. Рыбакова на отсутствие «лютого зверя» в нашем фольклоре вообще и сказочном фонде в частности напрасно. Тем более, что в любом случае домашние (не дикие!) коты и кошки проникают в Европу лишь в средние века. Они были редки и очень дороги, причём оказались единственными животными, которых было разрешено держать в женских монастырях. Считается, что именно монахи расселили кошек по всему континенту.

Имя славянского певца, вещуна и шамана Бояна, который «белкой» или мыслью путешествовал «по древу», созвучно с именем этого «шаманского» кота (вар.: кот-самоговор, кот-говорун), который и «бает обаятельно», и когти имеет такие, что свободно карабкается по Мировой оси (стволу древа). Вот вполне типичный сказочный зачин: «…На море, на океане; на острове Кидане стоит древо-золотые маковки, по этому древу ходит кот Баюн. – Вверх идет песню поет, а вниз идет сказки сказывает» («Иван-царевич и богатырка Синеглазка», из сборника М. К. Азадовского).

В общеизвестном собрании сказок А.Н. Афанасьева (1855 года издания) в вариации сюжета «сказки о царе Салтане» «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре» (№ 286) читаем:

 «Вот диво – так диво: за тридевять земель, в тридесятом царстве есть зеленый сад; в том саду есть мельница – сама мелет, сама веет и пыль на сто верст мечет, возле мельницы золотой столб стоит, на нем золотая клетка висит, и ходит по тому столбу ученый кот: вниз идет – песни поет, вверх поднимается – сказки сказывает»

Представляется сомнительным, чтобы безграмотные крестьяне разных губерний за двадцать пять лет поголовно перечитали стихотворную версию Пушкина (1831 года издания). Как раз напротив, вернее будет думать, что поэт использовал бытовавший сюжет. Хотя уже в начале XX века с грамотностью стало получше.

Так, «прекрасный образ у белозерского сказочника Гр. Медведева: “За тридевять земель, в тридесятом царстве есть диво: стоит дуб, а в этом дубу ходит кот, вверх идет – писни поет, а вниз идет – сказки сказывает”. Впрочем, не исключена возможность, что этот образ вторичного происхождения и навеян пушкинскими стихами. В еще неоконченном печатанием сборнике Калинникова: “кот морской лапой морду утирает, под дубом ходит, народ зовет слушать сказки, песни распевает”» —  замечает М.К.Азадовский.

В другой сказке, с примерно похожей историей, а потому объединённой Афанасьевым в общую группу с одинаковым названием, одна из «трёх девиц под окном» хвалится:

«Кабы меня взял Иван-царевич, я бы с собой привезла кота-баюна: кот-баюн сказки сказывает – за три версты слышно». Иван-царевич стоит, слушает: «Это не заслуга мне! Кота-баюна я и сам могу купить» (№ 284).

В сказке «Балдак Борисович» из того же афанасьевского сборника победа над котом-бахарем представляется богатырским подвигом, в пору такому, о каком сообщал Владимир Мономах, если вспомнить о его «лютом звере»:

«Во славном городе во Киеве у царя у Владимира собирались князья и бояре и сильномогучие богатыри на почестный пир. Возговорил Владимир-царь таково слово: «Кто бы сослужил мне службу великую: съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, к самому салтану турецкому – увести у него коня златогривого, вышничка багрового (?), убить кота-бахаря, самому салтану турецкому в глаза наплевать?

<…>Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; отправлялся млад Балдак, сын Борисьевич, во путь во дорожку к салтану турецкому; приноровился приехать в самую полночь. Вошел на салтанский двор, увел из конюшни коня златогривого, вышничка багрового, схватил кота-бахаря, разорвал его надвое, самому салтану глаза заплевал» ( № 315).

В одном из вариантов сказки «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что» (№ 215) герою-Бездольному дают спецзадание «…сходить за тридевять земель, в тридесятое царство, и добыть оттуда кота-баюна, что сидит на высоком столбе в двенадцать сажон и многое множество всякого люду насмерть побивает» — излагает А.Н.Афанасьев. Бывает столб этот зачастую столь велик, что с его вершины можно видеть само тридевятое царство – собственно это ещё одна форма архетипов Мировой Горы и Мирового Древа:

«Бездольный лег спать, а жена его сошла в кузницу, сковала ему на голову три колпака железные, приготовила три просвиры железные, клещи чугунные да три прута: один железный, другой медный, третий оловянный. Поутру разбудила мужа: «Вот тебе три колпака, три просвиры и три прута; ступай за тридевять земель, в тридесятое царство, за котом-баюном. Трех верст не дойдешь, как станет тебя сильный сон одолевать – кот-баюн напустит. Ты смотри – не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а инде и катком катись; а если уснешь, кот-баюн убьет тебя!» Научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – пришел Бездольный в тридесятое царство; за три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится; кое-как выдержал и очутился у самого столба. Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий – тут добрый мо́лодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями; наперво сёк железным прутом, изломал железный – принялся угощать медным, изломал медный – пустил в дело оловянный; этот гнется, не ломится, вкруг хребта увивается. Кот-баюн начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей: а купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало; видит, что заговорить нельзя, и возмолился: «Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю». – «А пойдешь со мною?» – “Куда хошь – пойду!» И т. д.

По накалу противостояния практически Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Символика сказки прозрачна. Успешное добывание кота-баюна означает, что для его владельца (или добытчика?) открыт путь к престолу богов по склону Мировой горы, по столпу Мироздания, ну или хотя бы по мысленному древу, о котором вещий зверь может рассказать. Собственно, с этого мы и начали наши рассуждения.

Вот вам и «лютый зверь»! Культ, миф, история и сказка – всё переплелось. Не зря изрёк поэт: «Разве сказки нужны только детям? Сказки взрослым гораздо нужней!»

Опубликовано:  Д. Гаврилов, С. Ермаков. «Лютый зверь» Междумирья / «Родноверие», №1(4), 2011;   Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э.  Были и Небыли сказки. О необычном, обыденном и искусстве перехода между ними. М.: Ганга, 2011. — 288 с. — С. 114-131.

Широко известна реконструкция так называемого «грозового мифа» индоевропейской традиции, использованная Вяч. Вс. Ивановым и В.Н. Топоровым для проведения параллелей между балтскими Велнясом, Виелоной, Велсом и славянским Велесом [1, с.227-229]:  «Основу мифа составляет поединок громовержца с противником, для которого восстанавливается общеиндоевропейское исходное имя с корнем uel-, ср. др.-рус. Велес, Волос, литов. Velnias, Vielona, латыш. Velns, Vels, др.-инд. Vala (вала), Vrtra (ср. Varuna) и др. Противник громовержца находится внизу — под горой, под деревом, у воды, в его владении скот как основное богатство и как символ потустороннего мира — пастбища: ср. общеиндоевропейское представление о загробном мире как о пастбище, где пасутся души умерших <…>. Противник громовержца, как повелитель загробного мира, связан с властью и богатством <…>. Этот противник предстаёт в виде существа змеиной породы. Громовержец преследует его, убивает, рассекая на части и разбрасывая их в разные стороны, после чего освобождает скот и воды. Начинается плодоносящий дождь с громом и молнией».  Указанные авторы подчёркивают, что: «Эти фрагменты мифа реконструируются с такой надёжностью, что соответствующие мотивы могут быть выражены в языковой форме не только применительно к отдельным традициям, но и на общеиндоевропейском уровне».  [1, с.527-533].

Сам «грозовой миф» [2, с.4-30], как основополагающий славянский, был подвергнут справедливой критике, в первую очередь Б.А.Рыбаковым [3, с.569-570], считавшего неправомерным отождествление Велеса со змееобразным противником Громовержца (Перуна) и тем умаление статуса бога Велеса. В ряде работ нами показано, что на роль «основного мифа» претендует идея борьбы за «напиток жизни и смерти» [4; 5]:

«Жидкость, воплощением которой является хмельной напиток (приготовляемый, в первую очередь, на основе мёда, а впоследствии и зерна), связана со смертью, рождением и центром Мироздания. При этом Вселенная видится антропоморфным Сверхсуществом, Мировым Древом или Горой. По ряду свойств в такой «супержидкости» можно видеть средство достижения (обеспечения) бессмертия или лучшего посмертного бытия (нового воплощения). Выстраивается довольно логичная система координат мифического пространства, где единичными векторами этого пространства являются сок земли, стекающий с Горы или струящийся по Древу, — ключевая (из-под земли бьющая) или морская влага, кровь-руда, что движется по жилам Сверхсущества, и собственно хмельной напиток.

Хмельной напиток есть земное воплощение той Первичной воды, которая была «до появления всего», равно несущей Жизнь и Смерть в зависимости от того кто, как и где вкушает её. То есть содержит в себе качества живой и мёртвой воды, каждая из которых способна к превращениям в свою противоположность. Он омывает мир. Он служит питьём (пищей) богов и тот, кто владеет им, способен узреть невидимое и постигать неизвестное.

Наконец, сам напиток хранится в сосуде, который может быть понят как своеобразная «модель» Вселенной и на высшем уровне есть сама Вселенная. Сосуд может быть рассмотрен также как «идеальный» человек, или первочеловек. Поэтому в том числе сосуд (котёл, чаша и т. п.) является сосудом перерождения, имеющим важное значение для посвятительных действий, а напиток, оказывается еще и кровью такого Суперсущества.

Именно совокупность перечисленных обстоятельств приводит к тому, что за обладание таким напитком идёт непрерывная борьба между богами Нижнего мира, которые некогда и открыли этот напиток, и между богами Верхнего мира, которые неким образом стремятся сами получить право распределять его.

Медовый напиток или его хмельной аналог принадлежит одновременно и «верху», и «низу» или «то верху, то низу». Если бог неба или же молодой бог-громовник индоевропейцев преимущественно поддерживают установленный в Мироздании порядок и следят за мерою справедливости, то обеспечивает этот порядок другой, не менее значимый и более древний бог, подлинный владетель хмельного напитка — повелитель Иномирья и Леса (Велес – у славян). Право обладания напитком составляет предмет споров между этими богами. Напрашивается осторожное подозрение: уж не в этом ли сущность того спора, противоречия между молодым Перуном и старым Велесом, в котором порою и пытаются видеть «основной миф» славян? Основной миф должен «по факту» объяснять скорее космогонию, происхождение и устройство мира, а также причины появления и сущность человека. А предание о происхождении банального дождя, реконструируемое в качестве упомянутой «грозовой основы» Вяч.Вс. Ивановым и В.Н. Топоровым, не очень подходит на такую роль.

Если же допустить, что спор идёт о напитке жизни и смерти, «гаранте» бессмертия, то корни противоборства становятся куда более прозрачны. Спор из-за такого питья вполне достоин того, чтобы стать частью «основного мифа».

Тем не менее, авторы «грозового мифа» открыли путь использования балто-славянских параллелей, что вовлекло последующих исследователей в результативный поиск. В этой связи нельзя не упомянуть реконструкцию А. Фанталова балтского мифа творения мира и человека двумя богами, находящимися в бинарной оппозиции.

Бинарной оппозицией называется способ описания отношений вещей, когда одновременно рассматриваются два противоположных друг другу в самой сути своей понятия. Одно из них утверждает какое-либо главное качество, а другое – это главное качество отрицает [6, с.29-31]. При рассмотрении бинарной оппозиция так называемого Белого и Чёрного начал нами указано, что в силу физиологических особенностей человека (зрение) одно из них соотносится традиционно со Светом и созиданием, а другое – с Тьмой и препятствием созиданию (в своих крайних формах – разрушением и «порчей» творения, «злом»). Оппозиция эта проявляет себя также в противостоянии культурного героя и Трикстера, инициатора мифологического действия [7].

Согласно исследованию А.Фанталова [8, с.123-124; 9] основополагающий миф, запечатлённый в фольклоре балтов, в общих чертах выглядит так:

«Вначале была безграничная пустота, в которой летали Диевас и Велняс. Далеко внизу крутились пылевые вихри. По велению Диеваса  Велняс принёс ему этот сор. Однако часть земли недоверчивый дух спрятал во рту, решив, что бог хочет что-то «во благо себе учинить». Диевас же рассеял всё по небосводу и сказал: «Пусть растет и зеленеет». И внизу образовалась красивая зеленая земля с цветами и деревьями. Стало и во рту у Велняса что-то разрастаться, раздулись его щеки как горы. Вырвались наружу глыбы земли и повалились на ровную гладь нового мира. Так появились горы. Со злости Велняс стал топтать грибы-дождевики, которыми была усеяна вся земля. Стали они твердыми. Так появились камни.

<…> Поделили мир Диевас и Велняс. У обоих были славные луга. У Велняса была коса, а у Диеваса долото. Решил бог травы накосить. Взял он незаметно косу у Велняса. Удивился тот – ему думалось, что Диевас может траву долотом косить. Схватил тогда Велняс долото и давай по траве махать. А оно все в деревья вонзается. Раньше деревья были без веток, а от ударов начали у них ветви расти.

Имелось у Велняса маленькое стадо чёрных коров, а за пастуха был дятел. Вот раз дятел уснул, а скотина зашла на поле Диеваса. Приладил тогда бог к порогу хлева косу и перегнал туда всех коров. Коровы, вбегая в хлев, копыта себе о косу разрезали. Диевас покрасил коров в разные цвета. Пришли Велняс с дятлом своих коров требовать, да не смогли узнать. Так ни с чем и вернулись. А дятел до сих пор коров ищет.

<…> Чтобы заселить землю бог сотворил множество зверей. В их числе была красивая собачка, она всегда за Диевасом бегала. Позавидовал Велняс и сделал такую же себе из глины, только больше и страшнее. Стал жизнь в неё вдувать – с утра до вечера дул, все без толку. Пошёл к Диевасу совета просить. Тот и научил – подойди, мол, к собачке и скажи: «Вставай, волк, кусай Велняса!» Велняс подумал: «А зачем мне так говорить. Я лучше скажу: «Не кусай Велняса». Так и крикнул своей глиняной собачке, да та не шелохнется. Ладно, присел для надежности за ивовый куст и крикнул оттуда: «Вставай волк, кусай Велняса!» Только произнёс это, как из глиняной собачки выскочил волк и кинулся на него. Насилу Велняс унял зверя. Звери, созданные Диевасом, спустя какое-то время стали друг друга ненавидеть и даже терзать. Желая, чтобы они жили в мире, бог придумал для них работу – рыть Даугаву. Всем нашлось дело: заяц измерял длину реки, лиса отмечала границу хвостом, крот и барсук землю рыли, волк с собакой её откидывали, медведь землю таскал и холмы вдоль берегов насыпал. Только иволга уклонилась от работы. За это Диевас прибавил к её наряду чёрный цвет и запретил пить воду из рек, повелев довольствоваться одной лишь росой.

Затем бог встал у вырытого русла, взял свой золотой ковш, влил в Даугаву воду и указал рукой, в какую сторону ей течь.

<…>Как-то сделал Диевас на свекольной гряде похожее на человека создание, с одним глазом, одним ухом, одной рукой и ногой, сказав: «Видеть благое, благое слышать, творить благое и благими путями ходить». Велняс не хотел отстать и когда бог отлучился, приделал второй глаз, второе ухо, вторую руку и ногу, сказав: «Видеть дурное, слышать дурное, творить дурное и дурными путями ходить». Вернулся Диевас и вдохнул в своё творение жизнь. Так появился на свет человек и потому он не во всём хорош, но и не во всём плох».

Как указали сами же Иванов В.В., Топоров В.Н., «несомненно, что образ Велняса (Д.Г.: а значит, и из этого бродячего двоеверческого сюжета дуального Творения мира) восходит к представлениям о древнем божестве подземного царства Велсе». «Наиболее надёжное мифологического соответствие балтскому Велсу – славянский «скотий бог» Велес» [1, c.228-229]. У пруссов – это длиннобородый Патолс.

До сих пор с именем Велса у наследников древних балтов связаны особые дни поминовения предков (в октябре совпадающие с белорусскими Дмитровскими «Дзядами»), коих призывают трапезничать к столу, наравне с живыми, и, разумеется, пить хмельное… Вероятно, за посмертное существование отвечали оба изначальных бога: и Диевас (белорусск. Дзиевас), чьи чертоги находились на Мировой горе (отсюда и «Дзявочные горки»), и хтонический, «дикий» Велс/Велняс (белорусск.  Вялес) [12, с.100-102, 139, 141], отпускающий души предков из нави погостить у потомков.

Таким образом, во-первых, с высокой степенью достоверности можно спроецировать балтский миф творения мира и человека, в коем известны имена сотворцов – Диевас и Велняс, на славянский [10], в коем участниками называются Бог и чёрт (Сатана, диавол и т.д.), коль скоро подобным образом спроектирован и «грозовой миф».

Во-вторых, по аналогии с балтским мифом можно достоверно назвать имя одного из двух участников такого же основного мифа, сотворца мира и человека у славян – это Велес (Волос), чей статус в качестве одного из первобогов оказывается неизмеримо выше, чем приписываемый ему сторонниками «грозовой» теории.

Этические оценки христианства «зловредности» этого сотворца являются поздним наслоением времён записи мифологемы и не должны вводить в заблуждение внимательного исследователя традиционной культуры, хотя трикстерная и навья сущность Велеса нами доказана ранее и сомнений не вызывает [7, с.110-129; 8 с.165-197; 11, с.71-115].

В-третьих. При развитии подобного подхода и поиска параллелей с воззрениями западных и южных славян, можно попытаться реконструировать имя соавтора Велеса. С одной стороны вывод напрашивается сам. Балтский Диевас соотносится с богом Дыем-Дивом, известным по средневековым поучениям против язычества: «Дыевому служению» и «Слову и откровению святых апостолов». Их имена восходят к индоевропейскому Дьяусу. В санскрите «deva» – производное глагольного корня *div, одно из значений которого – «сиять» (вообще их множество). От того же корня происходят слова «div» и «diy», у которых есть общие косвенные формы в ведийском (напр., «dyaus» в именительном и звательном падежах – с разным ударением; «dive» в дательном и т. д.). Основы их в санскрите чередуются. И «div», и «diy» означают «небо», «день» и т. п. Соответственно, у этих слов тоже есть немало производных. Буквальное значение слова «deva» – «небесный». Образ сияющего чистого неба у западных славян соотносится с «богом богов» Свентовитом (он же носит эпитет Белобог). Его единственный «злой» соперник, уподобленный Гельмольдом диаволу, именуется Чернобогом [11, c.38-58, 208-211].

Не будет большим допущением предположить, что участники балтского мифа творения мира и человека (Диевас – с одной стороны, и Велняс/Велс – с иной стороны) аналогичны в главных своих чертах и функциях участникам такого же славянского мифа (Дыю/Диву и Велесу/Волосу, или же Свентовиту/Белобогу и Чернобогу), реконструируемому благодаря балто-славянским параллелям.

Литература:

1. Мифы народов мира. (В 2 томах). – М.: «Советская энциклопедия», 1980. – Т. 1. – 672 с.
2. Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974 (Глава I. Восточнославянское Перун(ъ) в связи с реконструкцией праславянских, балтийских и общеевропейских текстов о боге грозы).
3. Рыбаков Б.А., Язычество древних славян, – М.: Русское слово, 1997. – 824 с.
4. Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля. — М.: Ганга, 2009. – 288 с.
5. Станислав Ермаков, Дмитрий Гаврилов. К новой реконструкции части «основного мифа» древних славян // журнал «Родноверие», №1(2), 2010, с.34-35.
6. Ермаков C.Э., Гаврилов Д.А. Ключи к исконному мировоззрению славян. Архетипы мифологического мышления. — М.: Ганга, 2010. – 256 с.
7. Гаврилов Д.А. НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. – М.: Социально-политическая мысль, 2006. – 272 с.
8. Гаврилов Д.А. Трикстер. Лицедей в евроазиатском фольклоре. – М.: Социально-политическая мысль, 2006. – 240 с.
9. Фанталов Алексей. Культурология варварской Европы: типология мифологических образов (диссертация на соискание ученой степени кандидата культурологи). – СПб.: Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена, 2001.
10. Громов Д. Восточно-славянские дуалистические легенды о сотворении мира//Мифы и магия индоевропейцев, альм. вып. 11. – М.: София, 2002. с.30-68.
11. Гаврилов Д.А., Ермаков C.Э., Боги славянского и русского язычества. Общие представления. – М.: Ганга, 2009. – 288 с.
12. Беларуская мiфалогiя: Энцыклапед. слоўн. /С.Санько [I iнш.]; склад. I.Клiмковiч. – 2-ое выд., дап. –Мн.: Беларусь, 2006. – 599 с.

Опубликовано: Гаврилов Д.А. О статусе бога Велеса в свете балто-славянской мифологемы творения мира // III Международная научно-практическая конференция «Традиционная культура славян в XXI веке». 23 октября 2010 г.: cборник докладов. – Минск: Белхардгрупп, 2010. – 136 с. — С. 6–11.

Несмотря на то, что большинству читателей имя Мерлина хорошо знакомо, я подробнее остановлюсь на этом образе, ибо при взгляде более пристальном, чем есть у потребителя фэнтезйной литературы, становится очевидной его, Мерлина, скрытая сущность не просто мага, а трюкача — Трикстера.

Итак, год 1485-й — первая публикация сочинения Томаса Мэлори “Смерть Артура”. Благодаря многочисленым переизданиям этого труда, в том числе и в наши дни, спустя почти что пять с половиной веков, а также благодаря современным авторам, например, Нику Перумову и Мэри Стюарт, у читателя сложился стереотип, который сейчас будет разрушен. Поскольку большинству читателей те источники, на которых я основывался в своих построениях, недоступны — они цитируются по мере возможности ниже.

Одно из первых упоминаний Мерлина относится к XII-му веку. Обратимся прежде к сочинению “Жизнь Мерлина”[1], хотя этот маг упоминается и собственно в “Истории бриттов”.  Будучи переведенной на французский язык, книга Гальфрида Монмутского породила немало подражаний. Одним из первых является стихотворный “Роман о Бруте” норманнского поэта Васа, который добавил в сюжет об Артуре и Мерлине кое-что из бретонских легенд. Да и затем почти два столетия трубадуры обращались к этой теме еще не раз. Текст Гальфрида воспроизводит рукопись, которая была выполнена, вероятно, около 1139 года.[2] Она до сих пор хранится в Кембридже, в библиотеке Колледжа Св. Троицы (№ 1125). К слову, сам Гальфрид Монмутский был уроженцем Уэльса и сохранил в своем творчестве интерес к валлийским и преданиям. В 1129–1151 гг. Гальфрид был связан с монастырской школой Оксфорда в документах которой он именуется магистром. Созданные за этот период сочинения свидетельствуют о его блестящем знании им латинского языка и римских классиков. В 1152 незадолго до смерти Гальфрид становится епископом в Сент-Асафе в Северном Уэльсе.

Завязка сюжета “Жизни…” такова: Мерлин, король и пророк, отказывается от светской власти, что с точки зрения окружающих выглядит полным безумием, и уходит из мира людей в Лес. Король Родарх, равный Мерлину по рождению и статусу, просит его восстановить “статус кво”:

“…не удаляться в леса, не стремиться жизнью звериной

Жить средь дерев, меж тем как носить мог бы по праву

Жезл и под властью держать немало народов свирепых.

Щедро его одарить обещает король и тотчас же

Ткани доставить велит, и одежды, и псов, и пернатых,

И быстроногих конец, и злато и самоцветы,

Кубки, что сам Гвиеланд чеканил в граде Сигенском.

Каждую вещь Мерлину Родарх протянул, предлагая,

С ними остаться просил и лесные дебри покинуть,

Но, презирая дары, вещий муж ответил Родарху:

“Это отдай ты вождям, которых бедность смущает:

Малым довольны они не бывают, хватают побольше.

Заросли я предпочту ветвистых дубов калидонских,

Гор высоких хребты и зелень лугов у подножья:

Вот что мне по душе…”[3]

Таким образом, Мерлин нарушает сложившуюся социальную традицию, способствует деидеализации представлений о истинном правителе, способствует превращению мира идеального в реальный. Это является одним из показателей архетипа Трикстера (трюкача), чья функциональная роль в мифе была рассмотрена мной ранее в ряде статей.[4]

Король, чтобы удержать Мерлина от подобной провокаторской деятельности, приказывает заключить пророка в цепи. В этот момент к королю выходит его жена Ганеида. Родарх, заметив в волосах жены листочек, любовно вынимает листик, чем вызывает приступ буйного смеха у Мерлина. На новые предложения даров с одной только просьбой короля объяснить причину столь странной реакции, Мерлин отвечает, продолжая обличать сословие, из которого сам уже вышел:

“Жадный любит дары, алчный трудится за обладанье;

“Эти, куда им велят, готовы душою склониться,

Ежели их подкупить. Мало им того, что имеют,

Ну а с меня желудей на дубах калидонских довольно,

Хватит прозрачных ручьев, по лугам душистым текущих.

Ты на дары не поймаешь меня, пусть алчный берет их.

Если свободы не дашь и в лесные зеленые долы

Я не вернусь, — не открою тебе и смеха причины.”[5]

Король освобождает Мерлина и тот открывает королю глаза: королева спит с любовником по кустам. А надо сказать, что жена короля — это родная сестра Мерлина — Ганеида. Королева отрицает обвинение: “Мерлин рассудка лишен и правду путает с ложью”. Впрочем, время доказывает правоту и пророческий дар Мерлина.

Откуда же мог получить свой дар видения мира сэр Мерлин?

Все дело в том, что еще в мифологии валийских кельтов, то есть задолго до Мэлори, автора “Смерти Артура”, и даже до Гальфрида Монмутского, существовал персонаж по имени Мирддин, противоречивые деяния которого в точности совпадают с более поздним осмыслением его как Мерлина. Мирддин[6] — сын монахини, то есть непорочной, девственницы и Нечистого Духа. Своего рода сын Сатаны, Антихрист. Однако, материнское доброе начало в нем все-таки перевешивает, что не мешает Мерлину-Мирддину, творить “безумное”, причем результат неизвестен и самому инициатору безумия (что характерно и для Трикстера вообще).

Вот как описывает происхождение Мерлина Гальфрид Монмутский в эпизоде, когда король Вортигерн (Вортигирн) пытается понять, почему рушится раз за разом возводимая им башня замка:

 “Когда Вортегирна уведомили об этом, он снова обратился к своим прорицателям, дабы те разъяснили причину происходящего. А они на это ответили, что ему следует разыскать юношу, у которого нет и не было никогда отца, и, разыскав такового, предать его смерти, дабы кровью убитого окропить щебень и камни. Они утверждали, что через это будет обеспечена устойчивость основания башни. Немедленно во все области государства рассылают гонцов, чтобы те отыскали подходящего человека. Прибыв в город, который позднее был назван Каермердином (234), они, заметив у городских ворот увлеченных игрой юношей, подошли к ним. Усталые с дороги, они присели возле ристалища, собираясь узнать, не отыщется ли среди них тот, кто им нужен. По миновании большой части дня, между двумя юношами, которых звали Мерлин и Динабуций, вспыхнула ссора. И вот в разгар их препирательств Динабуций крикнул Мерлину: «Что ты равняешь себя со мною, глупец? Тебе далеко до меня. Ведь я и со стороны отца и со стороны матери происхожу из королевского рода, а кто ты, никому неведомо, ибо нет у тебя отца». Услышав эти слова, гонцы встрепенулись и стали расспрашивать окружающих, кто этот юноша. Те ответили, что кому он обязан рождением, неизвестно, а его мать — дочь короля Деметии и проживает в их городе среди монахинь в церкви святого Петра.

107. Получив эти сведения, гонцы поторопились к правителю города и от имени их короля потребовали доставить к ним Мерлина с матерью. Правитель, узнав о возложенном на них поручении, направил Мерлина с матерью к Вортегирну, дабы тот поступил с ними по своему усмотрению. И когда их привели перед королевские очи, государь принял мать Мерлина с должной почтительностью, так как знал, что она происходит от знатных родителей. Затем он начал ее расспрашивать, от кого зачала она Мерлина. Та ответила: «У тебя живая душа и живая душа у меня, владыка мой король, но я и вправду не знаю, от кого я его понесла. Мне ведомо только то, что однажды, когда я находилась вместе со своими приближенными в спальном покое, предо мной предстал некто в облике прелестного юноши (235) и, сжимая в цепких объятиях, осыпал меня поцелуями; пробыв со мною совсем недолго, он внезапно изник, точно его вовсе и не было. Позднее он многократно обращался ко мне с речами, когда я бывала одна, но я его ни разу не видела. И он долгое время посещал меня таким образом, как я рассказала, и часто сочетался со мною, словно человек во плоти и крови, и покинул меня с бременем в чреве. Да будет ведомо твоей мудрости, что по-иному я не сходилась с этим юношей, породившим моего сына».

По представлению древних есть демоны, принимающие мужской (инкуб, от лат. incubare — «лежать на») или женский (суккуб, от лат. succubare — «лежать под») облик и вступающие в половую связь с человеком (или искусно имитирующие половую связь). В основе идеи инкубата — присутствующие в мифологии многих народов представление о неком ночном агрессоре («мара»), садящимся на грудь и вызывающим удушье или обездвиживание. Латинское icubus, германское mar/mare, старонорвежское mara, староанглийское maere, староирландское mar/mor — все эти именования ассоциируются с тем, кто напрыгивает сверху, давит, стискивает.

Знаменитый «Роберт Дьявол», персонаж в средневековой литературе и в то же время вполне историческое лицо, герцог Нормандии, отец Вильгельма Завоевателя, прославившийся своей невероятной жестокостью, во французской средневековой литературе превратился в мифическое порождение демона и герцогини Нормандии; прожив полную злодеяний жизнь, он покаялся и стал святым отшельником, — из чего следует, что согласно средневековым представлениям, сын демона «за отца не отвечает» и может, в отличии от самого дьявола, рассчитывать на искупление грехов и спасение. Так и Мерлин не в ответе за породившего его “Нечистого”, и, стало быть, в нем борется и Бог, и Сатана. Он противоречив, как положено всякому Трикстеру.

“Пораженный король приказал вызвать к нему Мауганция, дабы тот разъяснил, возможно ли то, о чем поведала женщина. Доставленный к Вортегирну Мауганций, выслушав все по порядку, сказал ему так: «Из книг наших философов и многих исторических сочинений я узнал, что немало людей появилось на свет именно так. Ибо, говоря о божестве Сократа, Апулей сообщает (236), что между луной и землей обитают бесплотные духи, которых мы именуем инкубами. Частично они обладают естеством человека, частично — ангелов и, когда пожелают, присваивают себе человеческое обличив и сочетаются с нашими женщинами. Один из них, быть может, и предстал пред этою женщиной и породил в ней вот этого юношу».

108. Внимательно выслушав Мауганция, Мерлин подошел к королю и сказал: «Для чего меня и мою мать доставили к тебе и сюда привели?» Вортегирн ответил: «Мои прорицатели подали мне совет разыскать человека, появившегося на свет без отца и окропить его кровью мою постройку, дабы она обрела устойчивость». Тогда Мерлин молвил: «Прикажи твоим прорицателям явиться сюда, и я изобличу их в том, что они измыслили ложь». Озадаченный тем, что сказал юноша, король повелел прорицателям явиться безотлагательно и сесть перед Мерлином, и тот обратился к ним с такими словами: «Не разумея, что препятствует устойчивости основания начатой башни, вы заявили королю, будто нужно обрызгать щебень моею кровью. Но скажите, что, по-вашему, сокрыто под основанием? Ведь под ним находится нечто мешающее его устойчивости». Оробевшие прорицатели промолчали. Тогда Мерлин, прозывавшийся и Амброзием (237), проговорил: «Владыка король, призови строителей и прикажи им выкопать в земле яму поглубже, и ты обнаружишь озеро, которое не дает башне должной опоры». Когда это было исполнено, под землей действительно оказалось озеро, в котором и крылась истинная причина неустойчивости основания башни. Вслед за тем Амброзий-Мерлин подошел к прорицателям и сказал: «Ответьте мне, лживые вы льстецы, что находится на дне озера?» Не промолвив ни слова в ответ, они промолчали, словно немые. «Распорядись, властитель, спустить озеро по канавкам, и ты увидишь на его дне два полых изнутри камня и в них двух спящих драконов». Король поверил и этому предвещанию юноши, ибо все, что тот говорил об озере, полностью оправдалось, и приказал его осушить, пораженный больше, чем всем остальным, самим Мерлином. Да и все окружающие были поражены его мудростью и сочли, что в нем обитает божественный Дух… (далее следуют знаменитые пророчества)”.[7]

Да разве один только Вортигерн поверил провидческим речам! Мерлин воистину гермесовским красноречием склоняет в пользу короля Артура (своего рода культурного героя, при котором состоит наставником и советником) — немало прежде недовольных королей, подобно Трикстеру он выступает посредником между разными социальными группами британцев.[8]

Король Лот обзывает Мэрлина “толкователем снов”, что, впрочем соответствует истине, так как Мерлин приоткрывает людям области непознанного. Он, как и Трикстер, делает неявное явным, вторгаясь в область неизведанного первым. “Ему все известно через дьявольские чары,” — по мнению современников.[9] Он предвещет и прозревает будущее, предсказывая и Артуру, и себе и рыцарям цикла их неизбежные судьбы.[10] Именно Мерлин согласно “Роману о Бруте” (1155 г.) предсказал королю Вортигерну, что строительство самой высокой и крепкой башни не спасет его от смерти, и он будет сожжен в этой башне. Впрочем, это есть и у Гальфрида Монмутского:

“Так как Мерлин напророчил все это и прочее, он удивил окружающих неопределенностью своих слов. Вортегирн, однако, восхитившись ими, как никто из присутствовавших, восхваляет ум и прорицания юноши. Ведь то время не произвело никого, чьи уста источили бы перед ним нечто подобное. Итак, желая узнать, каков будет исход его жизни, он предложил юноше поведать ему все, что тому было известно, и на это Мерлин сказал: «Беги огня сыновей Константина (286), если сможешь от него убежать. Ибо уже снаряжаются корабли, они уже покидают берег Арморики. Паруса их уже распускаются в море; они поплывут к острову бриттов, они нападут на племя саксов и поработят нечестивый народ, но прежде сожгут тебя в башне, в которой ты затворишься. На свое горе предал ты их отца и призвал саксов на остров. Ты призвал их, чтобы они тебя защитили, а они прибыли сюда на твою погибель. Тебе угрожают две смертельные опасности, и не ясно, какая из них минует тебя. С одной стороны твое королевство опустошают саксы и жаждут тебя погубить, с другой — на остров высаживаются два брата, Аврелий и Утер, которые постараются отомстить за смерть своего отца. Ищи для себя убежища, если можешь — ведь уже завтра они захватят тотонское побережье. Тела саксов они обагрят кровью, и, убив Хенгиста, Аврелий Амброзий возложит на себя королевский венец. Он успокоит народы, восстановит церкви, но погибнет от яда. Вслед за ним взойдет на престол его брат Утерпендрагон, дни коего пресекутся также от яда. Твоих потомков постигнут величайшие бедствия…»[11]

Мерлин — великий волшебник и мастер, опять-таки подобный греческому Гермесу, кельтскому Меркурию, германскому Одину… Об этом говорит ясно такой эпизод: “… король Артур велел отлить и поставить двенадцать фигур из бронзы и меди, покрытых золотом, в виде тех двенадцати королей(которых он победил), и каждая держала в руке восковую свечу, и горели эти свечи день и ночь. А над ними воздвигли фигуру короля Артура с обнаженным мечом в руке, и всем тем двенадцати фигурам был придан вид побежденных. Все это сделал Мерлин тонким своим искусством.”[12] По версии Гальфрида Монмутского именно Мерлин обучает искусству сложения песен и стихов величайшего поэта древней Британии Тельгесина (Талиесина, жившего в VII веке).[13]  Мерлин сотворяет колдовскую кровать, “в которую кто бы ни лег, становился безумным”. [14] Делает он и погибельное сидение — одно из пятидесяти кресел рыцарей Круглого стола, на котором не усидит недостойный. Даже Круглый Стол по одной из версий “был сооружен Мерлином как знак истинной круглости мира, и людям так надлежит понимать значение Круглого стола. Ибо весь мир, и языческий и христианский, стремится к Круглому Столу…”[15]

В изложении Томаса Мэлори Мерлин спас рыцаря Балина, который лежал, погребенный обрушенным замком.[16] И это вовсе не первый случай, когда силой магии Мерлин двигал камни, Традиция ему приписывает строительство знаменитого Стоунхенджа:

128. И вот, созвав отовсюду искусных в своем ремесле каменщиков и плотников, он (полулегендарный король Британии Аврелий) повелел им хорошенько подумать и измыслить новое и доселе невиданное сооружение, которым он бы увековечил память столь многих мужей (погибших ранее под ножами врагов в великом множестве). Но все они, как один, не доверяя своим дарованиям, отказались выполнить его повеление. Пред королем, однако, предстал архиепископ Города Легионов по имени Треморин и сказал: «Если существует кто-либо способный взяться за приказанное тобой, то это прорицатель Вортегирна Мерлин. Полагаю, что во всем королевстве твоем нет никого, чей ум был бы проницательнее и прозорливее как в предсказаниях будущего, так и в придумывании хитроумных орудий. Прикажи доставить его к тебе. Пусть он покажет свои дарования и соорудит то, чего ты так страстно желаешь». Расспросив о Мерлине и немало узнав о нем, Аврелий разослал гонцов в различные области государства, чтобы те его разыскали и привезли к нему. Объездив многие земли, гонцы нашли Мерлина в краю гевиссеев у галабского источника, который он имел обыкновение посещать. Рассказав ему, чего от него хотят, они привезли его к государю…” [17]

Здесь нам стоит обратиться к другому источнику, ибо не все так гладко проходило у родника на Валийской земле, как то описывает Гальфрид. Я бы обратил на эту недомолвку особое внимание, поскольку она укладывается в характерное поведение Мерлина, как Трикстера:

“Родник этот Мерлин очень любил и часто купался в нем. Воины нашли его там, когда он сидел на берегу. Как только они его встретили, то учтиво приветствовали его, и тотчас сказали ему два воина так: “Будь здоров, Мерлин, мудрейший из людей! Через нас добрый король этой страны по имени Аврелий, благороднейший из всех королей, приветствует тебя и почтительно просит, чтобы ты пришел к нему; он даст тебе землю, серебро и золото, если ты пожелаешь подать королю совет в его королевском деле.” Тогда Мерлин ответил так, что огорчил воинов: “Меня не влечет ни его земля, и его серебро, ни его золото, ничего из прочих его даров — ни его одежды, ни его кони; я и сам имею достаточно.” Затем он долгое время сидел безмолвный. Воины стали бояться, что он хочет бежать. Когда же он дал волю словам, речь его была благосклонна: “Вы два воина, что пришли сюда от короля; уже вчера до полудня я знал, что вы придете; и если бы я пожелал, то вы не смогли бы меня найти. Вы принесли мне привет от короля Аврелия. Я знал его свойства до того, как он явился на свет, и я знал также другого — его брата Утера; я знал их обоих до того, как они родились, хотя в глаза их никогда не видел. Но увы! увы! так уж суждено, что добрый государь не проживет долго! Теперь же я пойду и буду вашим попутчиком; я последую за вами к королю и исполню его желание.”[18]

Снова предоставим слово Гальфриду Монмутскому:[19] “…Тот (Аврелий) с радостью[20] принял Мерлина и повелел ему предсказать грядущее, рассчитывая услышать нечто поразительное. На это Мерлин ответил: «Тайны этого рода не подлежат раскрытию, если того не потребует крайняя необходимость. Ибо, если бы я изложил их ради забавы или теша свое тщеславие, во мне бы умолк просвещающий меня дух, и, буде в нем явилась бы надобность, он бы меня покинул«. Сообщив Мерлину об отказе всех выполнить его, Аврелия, повеление, он не стал настаивать на прорицаниях будущего и рассказал ему о сооружении, которое он задумал. На это Мерлин заметил: «Если ты хочешь украсить могилу убитых мужей отменно прочным сооружением, пошли к Кольцу Великанов, которое находится на горе Килларао в Ибернии. Оно выложено камнями, с которыми никто из людей нашего времени не мог бы управиться, не подчинив искусства уму. Камни огромны, и нет никого, чья сила могла бы их сдвинуть. И если расположить эти глыбы вокруг площадки, где покоятся тела убиенных, так же, как это сделано там, они тут встанут навеки».

129. Услышав эти слова, Аврелий усмехнулся, заметив: «Как это так? Везти столь огромные камни из столь отдаленного королевства, точно в Британии не найдется камней для задуманного мною сооружения!» На это Мерлин ответил: «Понапрасну не смейся, ибо то, что я тебе предлагаю, отнюдь не пустое. Камни исполнены тайн и придают лечебные свойства различным снадобьям. Некогда великаны вывезли их из крайних пределов Африки и установили в Ибернии, где тогда обитали. Выдолбив в этих камнях углубления, они устроили для себя купальни, которыми пользовались, когда их одолевали недуги. Они поливали камни водой, углубления в них наполнялись ею, и недужные, погрузившись в нее, исцелялись. Они также примешивали истолченные в порошок камни к отварам из трав, и раны быстро затягивались. Там нет камня, который был бы лишен лекарственных свойств». Выслушав про все это, бритты порешили послать за камнями и сразиться с жителями Ибернии, если те воспротивятся их намерениям. Для выполнения этого замысла назначается брат короля Утер Пендрагон с пятнадцатью тысячами вооруженных. Вместе со всеми король отправляет и Мерлина, дабы все вершилось по его указаниям и советам. Снарядив корабли, бритты выходят в море и с попутным ветром достигают Ибернии.”

И снова прерываем конспективное повествование Гальфрида, опускающего весьма интересные для нашего исследования моменты. Король изумляется, что если камни столь огромны и их ворочали великаны, то как же ему, простому смертному, даже при помощи войска, перенести эти камни:

“Тогда Мерлин ответил королю, с которым беседовал: “О да, владыка король, в старину говорили, что лучше уменье, чем дурная сила, ибо умеючи можно овладеть тем, чего не достигнешь силой.”[21]

“130. В ту пору царствовал в Ибернии Гилломаурий, юноша редкостной доблести. Узнав, что в его королевство прибыли бритты, он собрал сильное войско и двинулся им навстречу. Когда же ему сообщили, чем именно вызвано их прибытие, он рассмеялся и обратился к окружающим с такими словами: «Не удивляюсь, что невежественный народ мог разорить остров бриттов, ибо они неотесанные глупцы. Кто когда-нибудь слышал про такую нелепость? Неужто скалы в Ибернии лучше, чем на их острове, и в этом причина их вторжения в наше королевство? Вооружитесь, мужи, и защищайте родину вашу; пока я жив, им не взять из Кольца Великанов ни одного даже самого ничтожного камешка». Обнаружив, что войско короля Ибернии намерено сопротивляться, Утер поторопился вступить с ним в сражение. Возобладали бритты; искромсав и перебив неприятеля, они принудили Гилломаурия удариться в бегство.

Одержав победу, бритты поднялись на гору Килларао и, овладев каменным сооружением, возрадовались и дивились ему. И вот, когда они столпились вокруг него, подошел Мерлин и сказал: «Приложите, юноши, все свои силы и, двигая эти камни, постарайтесь понять, что могущественнее, сила или разум, разум или сила«. Типичная черта Трикстера, умаление чувства значимости у спутника-героя, то есть культурного героя.

“Повинуясь его приказанию, — пишет Гальфрид Монмутский —  бритты единодушно взялись за всевозможные орудия и приступили к разборке Кольца. Иные приготовили бечеву, иные канаты, иные лестницы, дабы довести до конца задуманное, но ничего не добились. Наблюдая за бесплодными их усилиями, Мерлин рассмеялся и измыслил свои собственные орудия. Затем, применив кое-какие необходимые приспособления, он сдвинул камни с невероятною легкостью; сдвинутые им глыбы он заставил перетащить к кораблям и на них погрузить. Ликуя, они отплыли в Британию и с попутными ветрами достигли ее, после чего привезенные камни доставляют к могилам убиенных мужей. Когда об этом доложили Аврелию, тот разослал гонцов в различные части Британии и повелел оповестить духовенство и жителей о доставке камней, а также, чтобы оповещенные им об этом собрались на горе Амбрия и с радостью, воздавая убитым почести, украсили их могилы. По его указу туда явились епископы и аббаты и прочие его подданные из всех сословий. И когда все собрались, и настал заранее назначенный день, Аврелий, возложив на свою голову королевский венец, отметил торжественно праздник Троицы и три последующих дня посвятил торжествам. Между тем он пожаловал своим приближенным еще свободные почетные должности, дабы вознаградить их за преданность и труды. Поскольку два архиепископства, а именно Эборакское и Города Легионов, не имели над собой глав, он, вняв единодушным пожеланиям их населения, Эборакское отдал Самсону, мужу знаменитому и прославленному величайшим своим благочестием, а Города Легионов-Дубрицию, на которого, как на достойного пастыря, указал божественный промысел. Уладив эти и другие дела в своем государстве, Аврелий повелел Мерлину установить вокруг мо-гил убиенных камни, привезенные им из Ибернии (Ирландии), и тот, повинуясь королевскому приказанию, установил их вокруг могил не иначе, чем они были расставлены на горе Килларао в Ибернии, и доказал тем самым, что разум сильнее мощи.”

По другой версии, когда воины убедились, что никак не могут сдвинуть камни с места… “Мерлин узрел Утера, что был братом короля, и вот что сказал Мерлин-провидец: “Утер, отступи назад и собери своих воинов; станьте все неподалеку и прилежно смотрите, и замрите так, чтобы ни один человек не шевельнулся до того, как я скажу вам, что пора начинать”. Утер отступил назад и собрал своих воинов, так как что никого не осталось возле камней на расстояние брошенного камня. И Мерлин обошел вокруг и пристально поглядел. Трижды он обошел вокруг, и снаружи, и внутри, и при этом он шевелил своим языком, как будто пел молитвы. Затем он позвал Утера: “Поспеши ко мне, Утер, со всеми своими воинами и забирайте все эти камни. Не оставляйте ни одного: ибо теперь вы сможете поднять их, как комки из перьев. И по моему велению несите их к нашим кораблям…”[22]  Это и было сделано.

Так, например, и в эпосе финно-карельских народов, “Калевале”, воздействие слова представляется доминирующим по отношению к действию, которое в большинстве случаев без слова бессильно. При обращении к богам акцент делается не на ответной помощи богов, а на магической силе самого взывания, т.е. называние желаемого в будущем действия превращается в совершение этого в настоящем. Из всех возможных видов заклятий наиболее мощным является рассказ о первотворении мира и отдельных его частей, это знание делает героя практически непобедимым. Величайшим оказывается не самый воинственный, а самый мудрый.

Мерлин, конечно же, аморален, точно Трикстер, с точки зрения существующей современной ему (христианской) этической системы средневекового читателя и слушателя. Он сводник (как и породивший его Нечистый, или же инкуб), он помогает обманом овладеть чужой женой[23] — королю Утеру Пендрагону леди Игрейной. Однако, без этого не было бы рождено самого Артура и не было бы его воспитания сэром Эктором (Мерлином)[24], равно как не существовало бы ни самого Круглого Стола, ни даже самих рассказов о нем. Именно с этого возмутительного проступка чародея и начинается сам Артуровский цикл. Таким образом, хотя Мерлин и выступает нарушителем социального запрета, он инициирует последующее мифологическое действие.

Именно Мерлин собирает Артуру сорок восемь участников Круглого Стола.[25] Именно он направляет действия рыцарей к поиску языческой святыни — Чаши Грааля и в конце концов помогает Персевалю проникнуть в замок Грааля, добыть Грааль и стать королем.[26]

И это Мерлин измышляет хитрый трюк с погруженим меча[27] в камень (Скалу Времен, Мировую Гору в самом раннем своем значении), чтобы постоянно держать соревнующихся баронов и претендентов на трон в пределах досягаемости и в боевой форме.

Именно Мерлин советует людям Артура (вопреки рыцарской традиции биться в чистом поле при свете дня и пред очами Господа) нападать на противников в полночь, когда те спят по шатрам.[28] Хотя на следующий же день дает прямо противоположный совет.[29]

Мерлин, как и Один согласно “Перебранке Локи”, неправому дарует победу, так, словно Гермес, он усыпил короля Пелинора, который в честном поединке одолел Артура, и “тот упал в глубоком сне”. Кроме того Мерлин крадет рыцарского коня усыпленного им Пелинора.[30] Поведение по меркам эпохи рыцарства тоже неэтичное.

Мерлин помогает Артуру добыть Экскалибур у Владычицы озера, но ценен даже не сам меч, а ножны, ибо пока они на боку у владельца, как бы он ни был ранен, из его ран не прольется ни капли крови.[31] И надо думать, что использование такого оружия в турнирах не вполне этично.

Трикстер стоит на грани мира человеческого общества и первобытного мира Дикой Природы, поэтому с точки зрения социального человека смешон, нерассудителен или бессознателен.

У Гальфрида Монмутского, одного из первых авторов, у кого мы встречаем имя Мерлина в поэме 1130-1140 гг. “Жизнь Мерлина”, рассказывается о том, как потеряв друзей во время одной из битв убитыми, Мерлин обезумел и ушел в Лес, став его частью:

“Тою порой, как Мерлин бесчетными стонами воздух

Полнил, безумье его обуяло: покинув украдкой

Всех, в леса он бежал, чтоб люди его не видали.

В дебри входит Мерлин, он рад, что под вязами скрылся,

Диким дивится зверям, наполянах щиплющим травы.

То за одним побежит, то другого резво обгонит,

В пищу коренья трав и в пищу идут ему травы,

В пищу идут с деревьев плоды, ежевика лесная.

Стал он лесным дикарем, как будто в лесах и родился.

Лето все напролет, ни одним человеком не найден,

Он скрывался в лесах, щетиной, как зверь, обрастая.”[32]

Заметим, что не уходит в монахи, не запирается в келье, возвращается в Дикую Природу. Любопытно, что “безумье” Мерлина было укрощено песней путника, встретившегося ему в лесу и посланного на розыски Мерлина. Этот эпизод, кстати, указывает на отношение к самой песне, как независимой форме сознания. Вспомним, хотя бы, как эллинский герой Орфей спас свой песней аргонавтов, обезумевших от пения сирен.

Еще один примечательный эпизод биографии Мерлина по Гальфриду Монмутскому, когда, проведя годы в лесу,[33] Мерлин является за обещанной ему женщиной — Гвендолоеной, прознав, что она вышла замуж за другого. Тут найдем и лицедейство, и звериную натуру трикстера-Мерлина, и вожделение — словом все то, что обнаружим и у аркадского Пана, и отца его Гермеса, и у Одина:

“Верно, в разлуке меня покинула Гвендолоена,

К мужу новому льнет, его объятиям рада.

Значит, я побежден, и другой наслаждается ею!

Значит, пока я вдали, у меня мое отняли право!

Значит, так! Ведь ленивых в любви всега одолеет

Тот, кто в любви не ленив, кто далеко нейдет, кто под боком.

Я не завидую: пусть в добрый час берет себе мужа,

Счастливо с новым живет — с моего изволенья — супругом.

Завтра, лишь только рассвет заблестит, туда я отправлюсь

И отнесу я дары, что ей обещал при уходе.”

Молвив, он обошел лесистые долы и дебри,

Много оленьих стад собрав в единое стадо,

Ланей прибавил к нему и косуль, на оленя уселся

И, чуть лишь день занялся, пред собою погнал свое стадо,

В дом поспешая, куда вышла замуж Гвендолоена.

Прибыл туда, терпеливо стоять заставил оленей

Перед дверьми он, а сам стал кликать Гвендолоену:

“Гвендолоена, спустись: тебя дары ожидают”.

Быстро спустилась к нему, улыбаясь, Гвендолоена,

Стала дивиться, что муж верхом на олене приехал

И что послушен олень, и что столько диких животных

Мог Мерлин и собрать, и гнать один пред собою,

Словно отару пастух на пастбище гонит привычно.

Новый супруг подошел к окну высокому, глянул,

Всадник какой у порога стоит, и дивясь, засмеялся.

Вещий Мерлин, как увидел его, как понял немедля,

Кто он, и рог отломил у оленя, верхом на котором

Ехал, и с силой тот рог в окно метнул, размахнувшись.

Так что совсем размозжил новобрачному череп и сделал

Вмиг бездыханным его, и жизнь по ветру развеял…”[34]

Эта жестокая проделка, достойная разве обиженного юнца, сошла бы Мерлину с рук, но он, “нашкодив”, пустился наутек на том самом олене, которому обломил рог. И вот представьте себе вещую царственную особу, которая свалилась в лесную реку со своего “коня”. Слуги, конечно, мигом изловили Мерлина и в путах привели его снова к сестре (жене короля). Но Мерлину за убийство ровным счетом ничего не было. Король над безумцем, мигом впавшим в печаль, сжалился и повел его развлекаться на рынок. Мерлин снова становится мудрым Стариком, прозревая, что де нищий, просящий там подаяние, переодетый скупой богач…

У Мелори Мерлин-оборотень более удачлив, он почти что всемогущий Старик, он способен неожиданно исчезать с глаз.[35] А также вообще очень быстро перемещаться и всюду на всех путях и дорогах успевать, удивляя тем Артура и его сподвижников.[36] Мерлин является разным людям в разном обличии, для них неузнаваемом, потом от открывается им, становится попутчиком, сопроводителем и советчиком[37]. Не чужд Мерлин и карнавальному переоблачению с последующим розыгрышем, он оборачивается жонглером, отшельником, старцем, карликом и оленем.[38]

“Наряжен же Мерлин был так, что король Артур его не признал, ибо он был весь укутан в черную овчину, обут в грубые сапоги, за спиною лук со стрелами, поверх плащ груботканный, и в обеих руках держал по дикому гусю. Было это наутро после Сретения Господня. Артур не признал его.

— Сэр, — сказал Мерлин королю, — пожалуйте меня подарком.

— Зачем же, — спросил король Артур, — должен я делать тебе подарок, мужичина?

— Сэр, — ответил Мерлин, — уж лучше вы отдайте мне в подарок то, чего нет у вас в руках, иначе утратите великие богатства. Ибо здась, в этом самом месте, где велась великая битва, лежит упрятанное в землю бесценное сокровище..

— Кто тебе это сказал, мужичина?

— Сэр, это сказал мне Мерлин, — ответил он.

Тут Ульфиус и Брастиас узнали его и стали смеяться.

— Сэр, — сказали эти два рыцаря, — ведь это Мерлин говорит с вами.

Король Артур тут сильно смутился и подивился он Мерлиновой хитрости, а равно и короли Бан и Борс. Так он их всех потешил.”[39]

Как отмечено Мэрион Вудман, “сконцентрированность на игре, включающей в себя противоположности и выходящей за их рамки, оказывается именно той энергией, которая заставляет колдуна и мага измениться.” В своей книге Вудман рассматривает великого Мерлина в несколько необычном ракурсе для этого, ставшего каноническим образа мудрого Старика, усматривая в его величественной натуре очевидные теперь черты Трикстера. [40]

Клоунская натура делает его образ исцеляющим, — пишет исследовательница, — раскрывая однобокую, эгоистичную, трагичную перспективу.

“Мерлин является тем архетипическим волшебником с чертами клоуна. Он сын дьявола, рожденный девственницей. Наследственность делает его очень важным трансформирующим образом для зависимых людей, ибо совмещает в себе свет Люцифера и самые приземленные черты зрелой девственницы. На первый взгляд, его двойственная или даже многомерная натура и его мошеннические и клоунские черты придают ему качества Мефистофеля, однако его знание прошлого и предвидение будущего свидетельствуют о более высокой степени сознания по сравнению с Артуром и его рыцарями, которые, действительно, совершенно бездумны и бессознательны. Именно благодаря этой более высокой степени осознания Мерлин, как и Грааль, выступает в образе спроецированного сознания, позволяющего выставлять напоказ человеческие ошибки и преступления. В качестве пророка дьявола, отправленного в мир Сатаной, он в большинстве случаев определенно считается Антихристом… Благодаря материнской добродетели дьявольское наследие Мерлина не может проявляться само по себе. Наиболее характерные дьявольские черты проступают в его колдовских чарах и в наслаждении от своих шуток над окружающими и желании их одурачить. Но по большому счету ни одна из этих черт не является губительной».[41]

Трикстер-Мерлин выступает, как Старый Мудрец с одной стороны и как юнец — с другой, дабы умалить чувство значимости Артура. У Мэлори встречаем весьма характерный для Трикстера эпизод, когда Мерлин, дабы преподнести очередной урок культурному герою Артуру предстает пред ним в нескольких ипостасях:[42]

“И в это время подошел к нему Мерлин в облике юноши четырнадцати лет, приветствовал короля и спросил, отчего он так задумчив.

— Тут поневоле задумаешься, — отвечал король, — ведь я видел сейчас величайшее на свете диво.

— Я знаю об этом, — сказал Мерлин, — не хуже тебя и самого, и знаю все твои мысли. Но ты глупец, что так близко к сердцу принимаешь то, в чем ты бессилен. Также знаю я, кто ты таков, и кто твой отец, и кем был ты зачат: ибо отец твой — король Утер, и зачала тебя от него Игрейна.

— Это ложь! — молвил король Артур. — Откуда тебе знать это, ведь ты годами не настолько стар, чтобы знать моего отца.

— Все равно, — отвечал Мерлин, — я знаю все это лучше, чем любой другой человек на свете.

— Не верю я тебе, — молвил король Артур, сильно гневаясь на отрока.

Тут удалился Мерлин и явился вновь в обличии древнего старца восьмидесяти лет. И Артур возрадовался, ибо этот старец был с виду очень мудр. Спросил его старец:

— Отчего ты так печален?

— Поневоле будешь тут печален, — отвечал Артур, — ибо много к тому причин. Только сейчас был здесь отрок, который поведал мне, чего, думается мне, не должен был он знать, ибо не вышел годами, чтобы знать моего отца.

— Нет, — сказал старец, — тот отрок поведал вам правду, и он многое рассказал бы вам, пожелай вы его выслушать. Но в недавнее время вы совершили поступок, за который Господь гневается на вас, ибо вы возлежали с сестрой вашей и от нее зачали сына, от руки которого погибнете вы и все рыцари вашего королевства.

— Кто ты таков, — вопросил Артур, — что приносишь мне такие вести?

— Сэр, я — Мэрлин, и я же являлся вам в обличии отрока.

— А-а, — сказал король, — ты удивительный человек. Но я более всего дивлюсь твоим словам, что я должен погибнуть в бою.

— Не дивитесь, — сказал Мерлин, — ибо такова Божья воля, чтобы тело ваше понесло кару за ваши дурные дела. Но сокрушаться должно более мне, — сказал Мерлин, — ибо мне предстоит погибнуть позорной смертью: быть заживо зарытым в землю; вы же умрете смертью славной.”

Так, и еще не раз, Мерлин проверяет претензии Артура на Силу и Власть.

Наконец, и гибель Мерлина случается, как у всякого Трикстера нелепо, по вине женщины, в которую Мерлин безумно влюбляется. Проявляя традиционные черты гиперсексуала, он “покоя ей не давал, он все время хотел быть с нею. И она была с ним ласкова и приветлива, пока не вызнала у него все, что хотела, и не переняла его искусство, а он без ума ее любил, так что жить без нее не мог… следовал он за ней повсюду, куда бы она ни направлялась. По пути не раз замышлял он овладеть ею тайно силою волшебных чар своих… (Увы, Мерлин опрометчиво — по словам Мэлори — дал клятву, что против своей возлюбленной не употребит магии). По пути он показывал ей многие чудеса, и так прибыли они в Корнуэлл. А он все замышлял овладеть ее девственностью, и так ей докучал, что она только и мечтала, как бы избавиться от него, ибо она страшилась его, как сына дьявола, но отделаться от него не могла никаким способом. И вот однажды стал он ей показывать великое чудо — волшебную пещеру в скале, прикрытую тяжелой каменной плитой. Она же хитро заставила его лечь под тот камень, чтобы могла она убедиться, в чем заключалась волшебная сила, а сама так наколдовала, что он со всем своим искусством уже не мог никогда поднять каменную плиту и выйти наружу…”[43]

Существует много версий гибели Мерлина, но во всех он становится добровольным или вынужденным пленником женщины на острове ли, в пещере ли, или в хрустальном замке. Эта тема подробно исследована, и вряд ли здесь можно сказать что-то новое.

Трикстер, увы, не всегда выходит победителем из затеянной игры, и может попасть впросак, оказаться жертвой собственной хитрости. И потому многочисленным подражателям славного Мерлина я не рекомендовал бы примерять на себя его одежды и его судьбу.

Опубликовано: Гаврилов Дмитрий. Трюкач Мерлин, сын Нечистого// «Порог», ежем. журнал, №7(134), 2006. С.1–8.

Полностью материал см.: Гаврилов Д.А. Трикстер Мерлин, сын Нечистого / Гаврилов Д.А. Трикстер. Лицедей в евроазиатском фольклоре. – М.: Социально-политическая мысль, 2006. — 240 с. C.197–215.

[1] Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. — М.: “Наука”, 1984.

[2] Подробнее см. Иванов К.А. Трубадуры, труверы и миннезингеры. — М.: Алетейя, 2001. — 360 с.

[3] Гальфрид Монмутский. Жизнь Мерлина. 228–244.

[4] Гаврилов Д. О функциональной роли Трикстера. Локи и Один как эддические трикстеры// Вестник Традиционной Культуры: статьи и документы. Вып. №3/ под ред. докт. филос. наук Наговицына А.Е., М., 2005. С.33–59.

[5] Гальфрид Монмутский. Жизнь Мерлина. 272–279.

[6] Называют и двух реальных прототипов Мирддина, это Мирдинн Виллт Шотландец, а другой — Мирддин Эмрис Уэльский, см. Кельтская мифология: Энциклопедия. — М.: Издательство Эксмо, 2002. — 640 с. С. 366–367, 400–400. Подробнее исторические корни Мерлина-Мирддина рассмотрены в книге: Комаринец А. Энциклопедия короля Артура и рыцарей Круглого Стола. — М.: ООО “Издательство АСТ”, 2001. С. 278–284.

[7] Гальфрид Монмутский. История бриттов…

[8] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Главы VI–VIII.

[9] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть III. Глава XIV.

[10] см. например его предсказание Артуру, что Гвинивера изменит тому с Ланцелотом — Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть III. Глава I. Или о смерти Артура и самого Мерлина — Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XIX.

[11] Гальфрид Монмутский. История бриттов

[12] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть II. Глава XI.

[13] Обращает на себя внимание, что Вещий Боян из “Слова о полку Игореве” — наследник бога славян Велеса, наследники греческого Гермеса также обладают особым даром владения языка, наконец, и германский Один дарует скальдам “мед поэзии”. Подробнее о Талиесине и его творениях см. История Талиесина (Hanes Taliesin)/ Мабиногион: Легенды средневекового Уэльса. — М.: Аграф, 2002. — 416 с. C. 379–381, 237–260.

[14] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть II. Глава XIX.

[15] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга III. Часть II. Глава II.

[16] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть II. Глава XV.

[17] Гальфрид Монмутский. История бриттов. 128–130, см. также: Кельтская мифология: Энциклопедия. — М.: Издательство Эксмо, 2002. С. 366.

[18] Уэльс: Хроники бриттов. Книга сказаний/ Перевод с английского, сост. и коммент. С.Шабалова. — М.; — Спб., 2005. C. 59–67. (извечение из “Брута” Лайамона — Layamon’s Brut, or Chronicl of Britain… London, 1847, Vol.2, P.286–309)

[19] Гальфрид Монмутский. История бриттов. 128-130.

[20] “Велико было ликование среди людей, и все ради прибытия Мерлина, который не был сыном человека. Жаль, что на свете не было мудреца, который бы знал, чьим сыном Мерлин был, — лишь Господь один знал это, который все проницает ясно!” — Layamon’s Brut, or Chronicl of Britain… London, 1847, Vol.2, P.286–309.

[21] Layamon’s Brut, or Chronicl of Britain… London, 1847, Vol.2, P.286–309.

[22] Layamon’s Brut, or Chronicl of Britain… London, 1847, Vol.2, P.286–309.

[23] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава I.

[24] Хотя Мерлин, прежде чем обернуть Утера истинным мужем леди Игрейны, выторговывает у него право взять у него ребенка от этой связи, по версии Томаса Мэлори Мерлин в одежде нищего принимает младенца Артура, именарекает его, и относит в семью Эктора, то есть выполняет функции посредника, подобного Гермесу (если вспомнить его “беготню” с Дионисом). В XIX главе, книги первой, части первой, Игрейна сама утверждает, что ее ребенок был отдан Мерлину на воспитание.

[25] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть III. Глава II.

[26] Stewart, R.J. & Matthews, John (ed.s). Merlin throught the Ages: A.Chronolpgical Anthology and Source Book. London, 1995

[27] Как мы помним, в германских сагах это делает Трикстер Один — «Сага о Волсунгах», III. в пер. Б. Ярхо/ Корни Иггдрасиля (Эдда. Скальды. Саги), сб. под ред. О.Смирницкой, — М.: “Терра”, 1997.

[28] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XI.

[29] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XII.

[30] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XXII.

[31] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XXIII.

[32] Гальфрид Монмутский. Жизнь Мерлина, 72–83.

[33] Мерлин по одной из версий друид и является “вепрем Броселиандского леса”. См. Н.С. Широкова Культура кельтов и нордическая традиция античности. — Спб.: Евразия, 2000. С. 229, 236.

[34] Гальфрид Монмутский. Жизнь Мерлина, 441–470.

[35] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава VII.

[36] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XI; Часть II. Глава IX.

[37] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть II. Глава VIII.

[38] Иванов К.А. Трубадуры, труверы и миннезингеры. — М.: Алетейя, 2001. С.213

[39] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XV.

[40] Мэрион Вудман. Волшебники, Трикстеры и клоуны: проявление маскулинности в зависимостях и пристрастиях/ Мэрион Вудман. Опустошенный Жених. Женская маскулинность: Аналитическая психология / Пер. с англ. Валерия Мершавки. — М.: ИНФРА — М.: 2001.  С 36–59.

[41] Emma Jung and Marie-Louise von Franz, The Grail Legend, p. 355.

[42] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть I. Глава XIX

[43] Томас Мэлори. Смерть Артура. Книга I. Часть IV. Глава I.

Материалом для этого небольшого исследования служили великорусские заговоры и заклинания, содержащие прямое или иносказательное поминание острова Буяна и Алатырь-камня на нём.

В знаменитый сборник Л.Н. Майкова «Великорусские заклинания», впервые увидевший свет в 1869 году, вошли тексты из рукописей, хранящихся в архивах Отделения Этнографии Русского Географического общества, тексты, собранные за предыдущие — этому изданию — десятилетия различными провинциальными изыскателями старины. В одной только книге Майкова содержится порядка 400 заговоров, заклинаний и молитв.

Как признавался в предисловии к этому собранию сам Майков, он специально исключил из своей рукописи все те заговоры, что уже ранее были помещены в некоторых предшествующих изданиях на ту же тему, в первую очередь в 3-ем издании «Сказаний русского народа» И.П. Сахарова.

“Сказания русского народа” увидели свет  в 1836 году. На третье издание — самое полное — “Сказаний…” 1841-1849 гг. ссылаются многие последователи Сахарова, пришедшие позже — Киреевский, Рыбников, Чубинский, Афанасьев, Забылин. А он был едва ли не первым в ряду этих  замечательных собирателей русской старины и подвиг современников на их благородную работу. В работе над статьёй мы сверялись с дореволюционным переизданием “Сказаний…” (Сахаров 1), которое не во всём совпадает с современными.

Содержащая более 450 текстов заговоров, записанных на протяжении XX-го века с 1901 по 1990-е годы в Карелии, книга «Русские заговоры Карелии», демонстрирует устойчивость традиции в воспроизведении заговорного текста в русской Северной Традиции. Можно предположить, что и до целенаправленного собирания текстов с конца 18 века, они несколько веков пребывали в относительной сохранности и устойчиво воспроизводились в устной традиции от рассказчика — к рассказчику, от пращура — к внуку.

Таким образом, к моменту написания данной короткой статьи на 2007 год в наших руках было более 1000 близких к оригинальным  заговорных текстов, выборка достаточная для вхождения в тему, которая, впрочем, зовёт нас и требует уже более углублённого и строго изучения.

Одна из первых систематизаций сведений об острове Буян была предпринята в 1851 году А.Н.Афанасьевым, но он не обладал, конечно, тем объёмом материала, что есть теперь у нас по прошествии 160 лет. Воспитание в православной традиции не позволило Афанасьеву сделать очевидные для непредвзятого читателя выводы, поскольку они входили вразрез с мнением о незыблемости православия и его повышенной ценности для русского народа (Афанасьев, с. 16–31).

Значительная часть заговоров направлена на приобретение человеком особых качеств или на восстановление его жизненных сил. И чтобы их, эти силы вернуть, надо обратиться к первородной магии Мира, черпающей Силу Земли (земные «энергии») в Центре Мироздания — на Буяне и Алатыре.

СКАЛА ВРЕМЁН

О происхождении слова «Алатырь» до сих пор идут споры. Этимологи сомневаются в заимствовании из латинского «altare» (алтарь) или др.-исл. «altaristeinn». Связь со словом «алтарь» в значении «жертвенник» видится как поздняя и обратная, несмотря на близкий смысл (лат. altaria (от altus — высокий) действительно означало жертвенник; а первоначально — место для жертвоприношений на открытом воздухе). В христианских храмах понятие «алтарь» заменило слово «престол», но, видимо, не сразу (Русское языческое мировоззрение, с. 35–36).

Постоянный эпитет камня Алатыря в заговорах «бел-горюч (горяч)» — дает возможность предположить, что это калька с иранского слова «ал-атар», буквально «бел-горюч» (Славянская мифология, с. 19)

Эпитет «бел-горюч» М.Забылин, впрочем, толкует, как «светящийся»: “На море на Океане есть бел горюч (сост.: светящийся) камень Алатырь, никем неведомой, под тем камнем сокрыта сила могуча, и силы нет конца”.

Насколько велик Алатырь, эта скала Времён, Мировая Гора?[1] Например, для сбережения в дороге любимого молодца должна девица выйти во чистое поле, “охорошиться”, на все четыре стороны поклониться, встать на горюч-камень Алатырь и крепким словом заговориться, частыми звёздами обтыкаться, тёмным облаком прикрываться. Вот насколько необычен Он и значим!

Только тот, кто изгложет камень Алатырь, тот сможет превозмочь наложенный заговор. На горюч камне Алатыре устроена огнепалимая баня, в которой мечутся страсти и тоски любовные, вылетают в разные стороны, настигают того, кто заговорён для любви. Под камень-Алатырь на свят-острове опускают двенадцать замков, замкнутые двенадцатью ключами, как символ незыблемости намерений и всякой свершенной магии. (Забылин, с. 290–292, 293, 303–304).

ЯЗЫЧЕСКОЕ КАПИЩЕ и ИДОЛЫ НА ОСТРОВЕ БУЯНЕ

Зачастую в заговорах встречаем описание капища, или, по крайней мере, языческого идола, богова столпа, находящегося всё там же, в средоточии магических сил мира:

“За дальними горами есть Окиан-море железное, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб от земли до неба, от востока до запада, завещает и заповедывает тот пастух своим детям: железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, проволоке, свинцу, олову, серебру, золоту, каменьям, пищалям и стрелам, борцам и кулачным бойцам, большой завет …” Слова замыкаются в замки, а ключи от тех замком бросают под тот же камень Алатырь (Забылин, с. 297).

“На море на Окиане, посредь моря Белого, стоит медный столб, от земли до неба, от востока до запада, а во том медном столбе закладена медная медяница от болестей и хворостей. Посылаю я раба, такого-то, в тот медный столб, что на море на Окиане, и заповедаю ему моим словом заповеданным заклясть родимец во тот медный столб. А был бы с того заповедания такой-то цел и невредим, и от родимца избавлен, по сей час, по всю жизнь” (Сахаров 2, с. 98).

“На море, на океане, на острове на Буяне стоит золотой столб. На столбе сидит девица, (как-то) шьет-зашивает шелковой иголкой рану…” (Русские заговоры Карелии, №229, с. 85, Беломорский район).

“Столб-пристол” может стоять и в самом море, “на том святом пристоле стоит золотое блюдечко; и на том золотом блюдечке стоит сам Сус Христос, сам матёр человек, тугим луком подпёрся, калёными стрелами подтыкался…” (Майков, №198).

Очевидное описание языческого идола, капа, статуи.

  МИРОВОЕ ДРЕВО или ОСЬ МИРА НА ОСТРОВЕ БУЯНЕ. ПТИЦА И ЗМЕЯ

Из старинной рукописи, доставленной «крестянином» Дохтуровым из села Ракузы Холмогорского уезда, 1878 г  — по Забылину): “… Есть святое Окиан-море, на том святом Окиан-море есть стоит остров, на том острову стоит дуб булатной, у того дуба булатнаго корени булатные, сучьё булатное, вершина булатная…»

Пред нами древнейший архетип, свойственный для всех индоевропейских народов.

Дуб как Мировое Дерево и Первокамень упомянуты в одной из старинных славянских рукописей: « — Скажи мне, что держит землю? — Вода высока. — Да что держит камень? — четыре золотые кита. — Да что держит золотых китов? — Река огненная. — Да что держит тот огонь? — … Дуб железный, еже есть первопосажден от всего же, корение на силе божьей стоит».[2]

На полой поляне, на острове Буяне, на море Кияне стоит “дуб мокрецкой”, мимо него идут старцы, к которым можно обратиться за словом вещим. Можно пожелать, например, чтобы ребёнок был крепче самого камня Алатыря или доспех, или грудь. (Забылин, с. 294–296, 299)

“На море на Окiaне, на острове на Буяне, стояло древо; на том древе сидело семьдесят, как одна птица; эти птицы щипали вети (ветви), эти вети бросали на землю; эти вети подбирали бесы и приносили к Сатан Сатановичу…” (волшебное свойство ветвей Мирового Древа) (Забылин, с. 305)

Заговор, записанный в 1878 году в г.Пинега: “Стану я неблагословясь, пойду не перекрестясь, из избы не дворами, из двора не воротами, во чисто поле. В том поле есть Окиан-море, в том море есть Алатырь камень, на том камне стоит столб от неба до земли огненный, под тем столбом лежит змея жгуча, опалюча…”  (Забылин, с. 310)

“Есть на море на Окiане, на острове на Буяне ворон, всем воронам старший брат; он долетит до моря до Хвалынского (Д.Г.: Каспийского), заклюёт змея огненного, притащит ключ семипудовый, а ворон посажен злой ведьмой Киевской…” Ведьма старая тем вороном повелевает, сама «в ни шитой, ни крытой избушке живет,  во лесу стоячем и бору дремучем». (Забылин, с. 300)

Пара «птица — змея» на разных концах ствола Мирового древа отлично знакома нам по эддическим воззрениям:

«В ветвях Иггдрасиля живет орел, обладающий великой мудростью. А меж глаз у него сидит ястреб Ведрфельнир. Белка, по имени Грызозуб, снует веерх и вниз по ясеню и переносит бранные слова, которыми осыпают друг друга орел и дракон Нидхегг».[3]

Это представление восходит к более древним временам. В хеттском заклинании: «И его (низ) капану же змея занимает, середину же его пчела занимает. На зеленую (макушку) орел сел, вниз же к капану змея обратилась, к середине же пчела обратилась». Концепция о Мировом Дереве есть и в шумерском варианте эпоса о Гильгамеше: «В его (дерева) корнях змея, что не знает заклятья, гнездо устроила, в его ветвях птица Имдугуд птенца вывела, в его стволе девушка Лилит дом построила».[4]

Не удивительно, что и у прочих народов мира этот архетип представлен на протяжении веков и веков.

“На море на Окиане, на острове на Буяне, на зеленой осоке сидит птица, всем птицам старшая и большая, а держит она грамоту неписанную, и велит она всем птицам слетатися на такие-то озера и болота, и велит всем птицам сидеть от утра до вечера, от утренней до вечерней зори, от ночи до полуночи. Заговариваю я, раб такой-то, уток, гусей, тетеревей, всякую птицу ведомую и неведомую сидеть несходно по мой приход, по мое крепкое слово, во веки ненарушимо” (Сахаров 2, с. 95).

В Голубиной книге «Страфир-птиця — да всем птицям птиця, живёт же та птиця да на синем мори, на синём мори, на сером камени», кстати «Окиён-морё окинуло всю землю подселенную» (Архангельские былины, т.1, с. 584) то есть Буян остров находится за пределами населённого людьми мира. В других списках Голубиной книги птица-Воскрыпун (Воскрыл), что всем птицам мать, сидит «середи моря она  на камнене… на Латыре» (Архангельские былины, т.2, с. 279, 366).

Для заговоров характерны подчас отождествление бескрайнего поля с морем, первозданная пустота вокруг некоего центра, одинокого дерева в поле (берёзы, липы, дуба, покляпого, безымянного), камня в море (Русские заговоры Карелии, 2000, №№245, 249, 252, с. 88) — камень в поле, золочен, на нем сидят пряхи (девица, пряха), золочеными нитками раны зашивают или заговаривают (Русские заговоры Карелии, (№319, с. 106). Чаще, конечно, как мы увидим далее, девица (девицы) сидят на камне, что на острове Буяне, либо встают из гробницы, что на том острове, либо на столу престольном сидят в избе, что на сем камне — все они шьют-вышивают-зашивают … (см. Майков, с. 167-169, №№141–152).

«На море на Окиане, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет, под тем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно чёрное, на той руне лежит инорокая змия Гарафена…» (Сахаров 3, с. 52)

Иногда вместо одного Дерева поминается священная роща, число деревьев кратно трём или семи.

“Выхожу я во чистое поле, зажусь на зелёный луг, во зелёном лугу есть зелья могучие, и в них сила видима-невидимая. Срываю три былинки: белыя, чёрныя, красныя. Красную былинку буду метать за Окiан-море, на остров на Буян, под меч кладенец; черную былинку покачу под черного ворона, того ворона, что свил гнездо на семи дубах…” (Забылин, с. 299)

“На море на Кияне, на большом острове на Буяне стоят три больших дерева, а как первое то дерево Петрий, а второе то дерево Хитрий, а третие дерево Кипарис; под ними лежит заяц…” — просят о переселении боли к тому зайцу (Майков, №81).

Иногда под сырым дубом (или на “дереве карколисте”) находится некий праведный персонаж (великие помощники человека), и мимо него (из моря-Окиана) шествуют в мир православный Иродовы сёстры, чтобы творить всякие безобразия. Праведный персонаж препятствует их проникновению в явий мир. На что ему сёстры отвечают, что не тронут тех жилищ, в которых имя этого праведника поминают и чтят (Майков, №№ 106,107).

«На море на Окиане, на острове на Буяне стоит дуб, под дубом тем ракитный куст, под тем кустом лежит бел камень, на том камне лежит рунцо, под тем рунцом лежит змея скоропея. Есть у ней сёстры Марья, Марина и Катерина. И мы вам молимся, на все четыре стороны поклонимся: “Утишите свою лихость от раба Божия!» (Майков,  №174)

«На море на Окиане, на реке на Ордане стоит ракита, под тою ракитою лежит борона, под тою бороною лежит баранье чорное руно, под тем бараньим Чорным руном лежат три змеи: первая змея Марея, а другая Наталея, а третья змея медяница скороспея. Ты, змея медяница скороспея, вынимай свое жало поскорея…» (Майков, №175, см также №№176-178)

“На мори, на Кияне, на острови на Буяни, стоит частый ракитный куст. В том частом ракитовом кусту лежит змей-шкурапей…” (Русские заговоры Карелии, №256, с. 90, №267, с. 93) Из заговора от змеиного укуса, Беломорский район). Змея — царя над змеями пугают карой со стороны Гавриила да Николы, и он, чтобы откупиться, дает непорочность от змеиного укуса.

Помогает от змей и песок-гверстица из-под горючего камня-латыря (Русские заговоры Карелии, №265, с. 92)

Щука, рыба-кит или Мидгардский Змей?

Нам известно, что у тех же соседей славян, германцев, есть и второй Змей, не тот, что грызёт корни Иггдрассиля, а тот, что живёт в пучине морской. Следует предположить, что и у славян в их «поэтических воззрениях» мы найдём некий подводный персонаж.

Есть под белым камнем на том Божьем острове “щука золотая — и перьё золотое, и кости золотые, и зубы золотые”. Щука выгрызает у раба божьего болезни (Майков,  №128).

«… Под тем камнем-латырём есть рыба-щука: очи, усы бисерныя, зубы железныя …» —  (Русские заговоры Карелии, №412, с. 135).

В море под островом живёт рыба-кит, и только тот изловить рыбу-кит может, кто море выпьет (198).

“В синем море стоит златырь-камень, под златырем-каменм стоит щука медная, зубы железныя, щеки булатныя, глаза оловянныя…” (Русские заговоры Карелии, №168. с. 69) (Из заговоров от грыжи, Беломорский район)

“… На море, на окиане, на острове на Буяне, стоит латырь камень. Из-под того каменя, из-под того латыря выходит змея шестиглавая и щука редкие длинные зубы, — переедают и перехватывают все двадцать пять грыж…” (Русские заговоры Карелии, №171. с. 69) (Из заговоров от грыжи, Беломорский район)

«В чистоём поле — окиян-море. В окиян-море — щука …» (Русские заговоры Карелии, №185–№186, с. 73) (Пудожский район).

Уж не заменяют ли собой эта щука или чудо рыба-кит подводного Змея, вседержителя и колебателя тверди земной?

СВЕРХСУЩЕСТВА ОСТРОВА БУЯН

Одним из первых, указавших на соответствие острова Буян из русских заговоров и реального острова Рюген (Ран, Руян) был автор «Истории балтийских славян» (Гильфердинг, c. 191–192): «На юго-восточной оконечности Раны, у мыса Gorhen лежит в море огромный утёс, который до сих пор называется Buskamen, т.е. божий камень. Многие местности на Славянском поморье назывались святыми и, без сомнения, в языческую пору действительно почитались такими, как нам известно о «Святом боре»; на острове ране была «Святая гора» (Свантагора, Swantow); маленький островок на восток от Раны назывался «Святым островом» (Cванта востров, Swanewostoe…), устье Дивеновы называлось, кажется, “Святым устьем”, и здесь лежала, на остр. Волыне, деревня, которая и теперь ещё слывёт Swantust; на полуострове, образующем юго-восточную оконечность Раны, мы находим урочище Swantegard: имя это, «Сванты гард», т.е. Святой град, есть очевидно остаток древнего славянского язычества».

«… на океане море лежит Злотырь камень, на Златыре камне стоит соборна церква, в той церкве соборней стоит престол, а за престолом стоят триста коней железных и триста мужей железных…» (а у каждого по луку железному и по триста стрел железных) (Майков,  №181).

Не напоминает ли это нам священных воинов белого бога Свентовита, которые оберегали его храм в Арконе?

Гельмольд в “Славянской Хронике” (I. 2. О городе Юмнета) 1171 года окончания писал, что страх, который внушали окружающим племенам жители острова Рюген — руяне проистекал из-за «особого расположения к ним богов или, скорее, идолов, которых они окружают гораздо большим почетом, чем другие».

О том же писал ранее и Адам Бременский в «Деяниях архиепископов Гамбургской церкви» (IV, 18) между 1017 и 1076 годами: «Их так боятся по той причине, что с этим племенем водят близкую дружбу боги, а вернее, бесы, поклонению которым они преданы более, чем прочие».

Какие же Боги, или сверхсущества, населяют мифический Буян? Они разнообразны, и светлые и тёмные, причем уживаются в одном мифопоэтическом пространстве как Чернобог и Белобог.

Пряхи

“На море Океане, на острове Буяне, девица красным щёлком вышивала; шить не стала, руда перестала”

“На море на Океане, на острове на Буяне лежит бел, горюч камень Алатырь, на том камне Алатырь, сидит красная девица, швея мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, руда желтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю, я раба (такого-то) от порезу. Булат прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань”.

“Во чистом поле стоит свят окiан-камень, на святом окiан-камне сидит красная девица с шелковой иглой…” (Забылин, c .290–292).

На море на Океане, на острове на Буяне:

“… стоит светлица, во светлице три девицы: первая иголочки держит, другая девица ниточки делает, а третья — кровавую рану зашивает…” (Майков, №151, похожие по сюжету заклинания да заговоры о Богородице с сёстрами — №141–150, 152);

Можно предположить, что речь идет о богинях Судьбы, традиционно известных у индоевропейцев под именами: мойры, парки, норны и т.д. Нить соотносится с линией жизни, а руда-кровь — с самой жизненной силой.

Ветры

На море на Океане, на острове на Буяне:

“… живут три брата, три ветра, один северный, другой восточный, третий западный…”(Майков, №4).

Спрашивается, почему исключен ветер южный? Почему он — не брат прочим ветрам? Не потому ли, что разрушителен и совершенно враждебен людям, точно духи Муспельсхейма, южной страны Огня из «Старшей Эдды»?

Кузнецы

“…стоят три кузницы. Куют кузнецы на четырёх станках. Бес Салчак, не куй белаго железа, а прикуй добраго молодца … сожги ретивое сердце…”(Майков, №16).

“… Стану, выду в цистое поле, погляжу на сине морё. На синем море — синей камень. На синем каменю стоят Кузьма, Демьян бессеребряники, ремесленники. Помолюся и поклонюся Кузьмы, Демьяну: “Пособите и помогите …” (Русские заговоры Карелии,  №187, c. 74. Петрозаводск).

В западно-славянской и древнерусской традициях кузнецов зовут Сварогом и Сварожичем-Огнебогом, это отец и сын. Кузнецы традиционно куют судебку, свадебку и оружие героям.

Темнобог

Иногда белый Латырь камень лежит в пучине морской, на нем сидят царица Соломония и двенадцать ее дочерей (имена которых соответствуют изгоняемым болезням, страхам и переполохам, как вариант в других заговорах — сёстры Иродовы), слуги и прислужники (Майков, №28).

Иногда Латырь камень помещают в дьявольском болоте, а на том камне сидит сам сатана, которого просят дьявольские сыны о раздорах и свершении прочих козней (Майков, №48).

Сатан Сатановичу с «Мирового дерева», растущего на Алатыре, приносят черти листья, обладающие волшебной силой (Забылин, С.305)

Петр Альбин в «Мейссенской хронике», 1590 года говорит: «славяне для того почитали Чернобога, как злое божество, что они воображали, будто всякое зло находится в его власти, и потому просили его о помиловании, они примиряли его, дабы в сей или загробной жизни не причинил он им вреда». Гельмолд в «Славянской хронике» уточняет 420 годами ранее: «Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов, а именно, доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога они на своём языке называют дьяволом, или Чернобогом, то есть чёрным богом».

Вероятно, в заговоре изначально, вместо сатаны, могло присутствовать имя Чёрного бога, если следовать нашей логике.

Светлобоги-стреловержцы

Камень может лежать и на Сионской горе, в таком случае на камне архангел Михаил “туги луки натягает, живущия стрелы направляет…” (Майков, №211), либо на «Море-Окиане, реке-Иордане» (Забылин, С.293), и тогда камень населяют прочие библейские персонажи, мало относящиеся к русской мифологии.

Как уже отмечалось выше, даже староверческий Сус Христос, который есть Свет, и стоит на вершине столпа на том острове, вооружен луком, точно лучезарный Аполлон (или, быть может, ругенский Свентовит? — как показано на одной средневековой гравюре).

“…На Окияне море стоит золот стул; на золоте стуле сидит Николай, держит золот лук, натягивает шылковую тетивну, накладывает каленую стрелу” (Майков, №213).

“… на том острове лежит бел горючь камень Алатр, а на камени святый пророк Илия с небесными ангелами… тридцать ангелов в златокованном платье, с луки и стрелы…”(Майков, №210)

“… На море, на окияне, на острове на Буяне стоит латырь-камень: на том камни, на том латыре, сидят Климанты — Папы Римские, Василий Кесарийский, — тугой лук натягивают, ко стрелы заговаривают…” (Русские заговоры Карелии, №174. с. 71) (Из заговоров от грыжи, Беломорский район), аналогично описывает место и персонажей, натягивающих стрелу, заговор от дурного сглаза того же Беломорского района (Русские заговоры Карелии,  №№312-314, с. 105).

Золото и стрелы — символика доброго, солярного, светлого божества.

Змееборцы

“На море на Кiaне, на острове на Буяне, на бел-горючем камне Алатыре, на храбром коне сидит Егорий Победоносец, Михаил Архангел, Илия Пророк, Николай Чудотворец побеждают змея лютаго, огненнаго…” (Забылин, с. 323)

C острова Буяна прилетает двунадесятьглавый змей, которого могут сразить лишь двунадесять богатырей под двунадесятью дубами.  (Забылин, с .302)

Воительницы

Переосмысление языческих кумиров, почитаемых на острове, представлено в заговоре из анонимного бестселлера начала XX века:

“На острове Буяне, на море-океане стоит красная девица, ухмыляется, пред людьми всеми похваляется, что она ратных дел царица, на все потехи мастерица, бить и убивать, страшные боли причинять, кровь пускать, другу и недругу спуску не давать. В правой руке она держит колчан со стрелами, в левой — пули свинцовые, в ногах рассыпана дробь, аки бисер, на голове ее медная шапка, на груди чугунные латы…” (Чародейство, волшебство, знахарство… с. 54)

«… Есть море золото, на золоте море золот корабль, на золоте корабле едет Святый Николае[5], помогает рабу Божию (имя рек)…; есть море золото на золоте море золото древо, а золоте древе золоты птицы — носы железны и ногти железные, дерут и волочат от раба Божия (имя рек) на мхи, а болота; есть море золото, на золоте море бел камень, на беле камени седит красная девица с палицею железною…» (Майков,  №151);

“… сидит баба на камне, у бабы три дочери: первая с огнем, вторая с полымем, третья руду заговаривает и ломоту…” (Майков,  №152);

Через символику огня и оружия можно попытаться предположить, что речь идёт о весьма грозной богине или великанше, восстающей из своей гробницы (ср. «Святогор и Златыгорка»).

КУЛЬТОВОЕ СТРОЕНИЕ НА ОСТРОВЕ БУЯНЕ

Ясно, что в эпоху двоеверия и продолжающейся борьбы с язычеством на местах многие образы доносились нашими предками до потомков иносказательно. Разве ж можно себе представить, что на полном магией острове стоит христианская церковь? Так что речь идёт о совершенно ином культовом сооружении, быть может даже языческом храме.

“…Стану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, во чисто поле путем дорогою по край синя моря. В синем море есть Святой Божий остров; на Святом Божьем острове — Святая Божья церковь; в той Святой Божьей церкови есть престол Господень, на том престоле есть …” (Русские заговоры Карелии, №190, с. 75, Обонежье)

“За морем за синим, за морем Хвалынским, по середине Окиан-моря лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дуб, под тем дубом живут седмерицею семь старцев, ни скованных, ни связанных… на том острове Буяне стоит дом, а в доме том стоят кади железныя, и в тех кадях лежат тенета шелковыя… на том острове Буяне сидит птица Гагана, с железным носом, с медными когтями…” Старцы рубят чёрных муриев на куски, куски складывают в кади, Гагана к дому никого не подпускает, всех кусает и отгоняет. (Забылин, с. 321-322)

Иногда само имя острова не называется, поминается он иносказательно, но нет сомнений, что речь все равно об одном и том же Месте Силы:

Свят Божий остров, на камне Латырь “Мати Пречистая Богородица просит и молит беспрестанно Господа Иисуса Христа о нас грешных…” (Майков, №120), Богородица сидит на престоле, что стоит в церкви, а та на Латыре, Матерь Божья держит в руках золотые ключи и замки (Майков,  №216).

“… на этом святом Божьем острове святая Божья церковь, в той святой Божьей церкви есть престол Господень” (хотя на престоле Господнем восседают то священномученики, то «безсеребренники») (Майков, №123), матерь Божия с сестрицами “прядёт и сучит шелковую кудельку” (Майков,  №150).

Церковь может быть выстроена и на самом камне Латыре, белом и горючем, и на камне, или престоле в церкви соборной этой  бабушка  Соломония (Салманида) “повивает Христа Бога” (Майков,  №№166,167).

Таким образом, в заговорах говорится не менее чем о двух разных культовых сооружениях, в честь мужского (мужских) и архаичного женского божеств.

“Ложилась спать я, раба такая-то, в темную вечернюю зорю, темным-темно; вставала я, такая-то, в красную утреннюю зорю, светлым-светло; умывалась свежею водою; утиралась белым платком. Пошла я из дверей во двери, из ворот в вороты, и шла путем-дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров; от Окиан-моря узрела и усмотрела, глядючи на восток красного солнышка, во чисто поле, а в чистом поле узрела и усмотрела: стоит семибашенный дом, а в том семибашенном доме сидит красная девица, а сидит она на золотом стуле, сидит, уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Взошла я, раба такая-то, в семибашенный дом, смирным-смирнехонь-ко, головой поклонилась, сердцем покорилась и заговорила:

К тебе я пришла, красная девица, с покорищем об рабе таком-то; возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички в правую руку, обрежь ты у раба, такого-то, белую мякоть, ощипи кругом его и обери: скорби, недуги, уроки, призороки, затяни кровавые раны чистою и вечною своею пеленою. Защити его от всякого человека: от бабы-ведуньи, от девки простоволосыя, от мужика-одноженца, от двоеженца и от троеженца, от черноволосого, рыжеволосого. Возьми ты, красная девица, в правую руку двенадцать ключов и замкни двенадцать замков, и опусти эти замки в Окиан-море, под Алатырь камень. А в воде белая рыбица ходит, и она б те ключи подхватила и проглотила; а рыбаку белые рыбицы не поимывать, а ключов из рыбицы не вынимывать, а замков не отпирывать…” (Сахаров 2, с. 55–56)

ВАРИАЦИИ МИФА ОБ ОСТРОВЕ и КАМНЕ

Вот пока единственное упоминание о камне, как Янтаре (Майков, №319):

“Пойду я на Окиян море, на море стоит камень, на этом камне сидит старик, волосом сед, и сечёт, и рубит по Янтарю камню. Как ни дыму, ни пламя, не искры нету, так бы и у раба твоего не было не пламя, не искры, не замка крепче Янтаря камня…” (из заклинания, “как испортить ружье у охотника”).

Мы полагаем, что такая статистика ставит точки над «и», способен ли этот камень гореть, как янтарь. Или он голая и горячая (от солнца) белая известняковая скала или его поверхность горькая (от соли морской) и белая от этой же соли.

В редких случаях камень серый — (Русские заговоры Карелии, №253, с. 89; №240, с. 87), или синий: «… на синем мори — синей камень. На этом камени  — Изоп-птица. Из Изоп-птицы выходит красная девица, выносит шелковую нитку, булавчатую иглу, у раба Божьего рану зашивает…» (Русские заговоры Карелии, №254, с. 89, Петрозаводск)

Может, его высвечивают лучи заходящего или восходящего солнца:

“…Есть синее море-окиан. На том мори-окиане лежит бел-красен камень, на том белом-красном камни — зверь-любимец; обхватился и обогнулся зверь-любимец за белым камнем, не отходит прочь; и как охватился зверь-любимец, обогнулся зверь-любимец и прочь не идёт, так же бы охватилась и обогнулася тая раба Божья с тем рабом Божьим…” (Из свадебного оберега, Беломорский район, Русские заговоры Карелии, №83, с. 47)

“На синем море стоит камень латый, под тем камнем латым живёт бабка семиволоска, девка простоволоска, отказывает от притчи, от срезора, от худой своей думы.” (Русские заговоры Карелии, №101, с.53) “… камень от земли создан, земли-матери придан…” (Из заговоров от детских недугов, Беломорский район, Русские заговоры Карелии, №109, с. 55)

На камне сидят или живут два брата (Каин и Авель, Каер и Лоер), ножами они резались (Русские заговоры Карелии, №237, №240, с. 87).

“На море на Окиане, на острове на Буяне, стоит железный сундук, а в железном сундуке лежат ножи булатные. Подите вы, ножи булатные, к такому и сякому вору, рубите его тело, колите его сердце, — чтобы он, вор, воротил покражу такого-то, чтобы он не утаил ни синя пороха, а выдал бы все сполна…” (Сахаров 2, с. 86).

Подчас надо ударить по камню, чтобы желание сбылось: “… в чистом поле лежит белый латырь-камень. У белого латырь-камня стоит две трещины. Возьму я эти три трещины, ударю по белому латырю-камню, чтобы …” (Русские заговоры Карелии, №232, с. 86, Пудожский район).

Кстати, в традиции богумильской, апокрифической, два сотворца Бог и Сатана родят себе помощников ударом о некий камень-гору. Например:

“И задумал Саваоф создать себе полки воинов, дал сатане молот в руки и велел бить в каменную гору правой рукой, а сам пошел на восток рай насаждать. Богов товарищ начал молотом в камень бить, из каменя воины светлы начали выскакивать да на восток Богу кланяться; бил до того, что рука устала, попробовал бить левой рукой. Лишь только ударил, выскочил черный черт да и поклонился молотобойцу. Смекнул сатана, в чем дело, да и давай левой рукой колотить; до того бил, что чуть-чуть со светлыми полками не сравнялся. Той порой Саваоф дело своего сделал и пришел к сатане. Пришел и видит: дело плохо. Что делать? Взял, скорей зааминил. Перестали выскакивать силы нечистые, а стал выскакивать только огонь, как и теперь бывает при ударе железом о камень”[6].

“Бог ударил кремнем о кремень — посыпались ангелы, архангелы, херувимы, серафимы. Черт ударил кремень о кремень — посыпались лешие, домовые, русалки, бабы-яги”[7].

Может, как раз таким образом Алатырь-камень и связан с актом творения мира Светлым и Тёмным Богами?

ОСТРОВ БУЯН КАК ТОТ СВЕТ

Макс Фасмер приводит значение слова «буян» как «открытое со всех сторон, возвышенное место», и это вполне похоже на образ острова, но второе значение слова, как «базарная площадь, амбар», вряд ли может нас устроить по смыслу и контексту. Со ссылкой на Русский Филологический вестник (в 78 томах, т.5, 144, Варшава, 1879–1918 гг.) и этимологический словарь А.Преображенского (т.1, 51, М., 1910–1918 гг) — от буй «дикий, надменный», т.е. «нечто возвышенное» (Фасмер, т.1, с. 257)

Наш коллега Константин Бегтин предполагает, что «название острова Буян правильнее было бы связать со словом «буй» или «буевище», то есть кладбище, мир мертвых.

Буй — «погост, пустырь при церкви» (или ином культовом сооружении?), возможно, связано он и с древне-шведским  bo и древне-исландским  bu — «жилище», буй — украинское — «домовина» (Фасмер, т.1, с. 234).

Т.е. кладбище здесь вторично, а первичен мир мёртвых, то, что кельты называли «Аннун» — Тот свет, Мир Иной. Соответствия в славянской мифологии обобщены нами ранее (см. Русское языческое мировоззрение, с.149–151).

Идея эта находит подтверждение в символике гроба, гробницы, могилы:

“…стоит бел горюч камень, на том камне лежат три камня, на тех камнях стоят три гроба, в тех гробах три тоски, на каждой доски три тоски…”(Майков, №15).

“… приду в чисто поле, в чистом поле есть камень-алатырь. На том каменю лежит мертвяц. Приду я к мертвяцу, спрошу у мертвяца…” (Русские заговоры Карелии,   №194, с. 76, Кемский район)

“На море на окиане, на острове Буяне стоит столб; на том столбе стоит дубовая гробница, в ней лежит красная девица, тоска-чаровница…” (Майков, №32).

Как мы отмечали ранее: “Аннун в смысловом переводе означает «Не-мир» или «Иной мир». И хотя говорить о географии Нижнего и Верхнего мира бессмысленно, каждый видит при Переходе то, что может увидеть только он. Аннун представлялся древним как страна, расположенная под землёй, в холме (сид) или за морем. Это представление сближает Аннун с навьим миром славян, куда надо плыть через море, либо спускаться сквозь дыру. О достижении Аида у греков были приблизительно такие же представления. Однако у кельтов Аннун — это совершенная страна, страна магов, полная волшебства, сакральный, неявный мир, правит которым король-охотник типа нашего Волха, у кельтов его звали Гвин ап Нудом или Финном, поэтом и пророком, а также Манауиданом (Мананнаном), схожим со славянским Велесом в его нижней ипостаси. Достоверно об этой стране известно лишь то, что всякий, кто сумел вернуться из Аннуна, несёт на себе его печать всю оставшуюся жизнь. Словом, бегство не проходит безнаказанным. Но и всё, что живо, рождается именно в Аннуне — так гласит отрывок из «Триад Бардов»: «рождение в Аннуне, рост в Абреде и полнота в поднебесье Гвинвид, ничто и никто не существует вне этих Трёх, кроме самого Бога» (Гаврилов 1).

Кстати, поэтому во многом бессмысленны споры, в каком же море находится Буян — на запад, на восток или на юг от Руси, места бытования заговоров.

Остров Рюген, так долго остававшийся во владении язычников, по мнению целого ряда исследователей может, как мы видим, с большим успехом претендовать на роль мифического острова Буяна.

«Ай ещё шли где туры подле сине море,

Да и поплыли туры за сине море,

Еще выплыли туры да на Буян остров

Да идут по Буяну да славну острову…»[8]

«А ещё зрит-смотрит Илья во сторону во западную —

А на западе стоит да поле чистое,

Поле чистое да все Куликово.

Там славный Буян-остров он шатаетсе…»[9]

Наличие Куликова поля (ударение в данном случае на втором слоге) не должно смущать: былинная география имеет свои законы. Отмечу, здесь, что былинный находится Буян-остров «в западной стороне» за  «синим морем».

У него, разумеется, в этом Свете может быть несколько отражений (кстати, так и Амбер Роджера Желязны порождает их отнюдь не одно), и попасть на Буян можно вовсе не переплывая в буквальном смысле море, не переходя поле. Путь с Буяна вообще может быть преодолен по знаменитому Калинову Мосту.

“Стану я раб, такой-то, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, в чисто поле, в подводосточную сторону, к морю к Окиану, в море-Окиане лежит Алатырь камень, на том камне Алатыре стоит дом. Попрошу я, раб такой-то, здоровья, об такой-то болезни, об наличном мясе, от грызоты, от болеты, от ломоты. Бежит река огненная, чрез огненную реку калиновый мост, по тому калинову мосту идет стар матер человек; несет в руках золотое блюдечко, серебряно перышко, мажет у рабе, такой-то, семьдесят жил, семьдесят костей, семьдесят суставов; збавляет с раба, такого-то, семьдесят болезней. Не боли и не ломи, и не отрыгай, и не откидывай, ни на конце, ни на ветке никогда” (Сахаров 2, с. 107).

Собственно, и любое место является симметрией Того Первого, что основа Творения и причина Мироздания.

Список основных источников:

Адам Бременский — Деяния архиепископов Гамбургской церкви» по изданиям: Из ранней истории шведского государства. М. 1999; Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия IX- первая половина XII вв. М.–Л. 1989.

Архангельские былины — Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым. В 3-х т.т. Том 1 –СПб.: Тропа Троянова, 2002. — 717 с. С.585–587; Том 3. — СПб.: Тропа Троянова, 2003. — 560 c. С. 278–280, 365–366. (по изданиям 1899–1901 гг.)

Афанасьев — Афанасьев А.Н. Языческие предания об острове Буян/ Афанасьев А.Н.  Происхождение мифа. Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. — М.: Издательство «Индрик», 1996. — 640 с.

Гаврилов 1 — Гаврилов Д.А. НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. — М.: Социально-политическая мысль, 2006. — 272 с.

Гельмольд — Гельмолд. Славянская Хроника. пер. Л.В.Разумовского, — М.: Наука, 1963.

Гильфердинг — Гильфердинг А. Собрание сочинений. — СПб., 1874. — Т.4: История балтийских славян.

Забылин — Русскiй народъ, его обычаи, обряды, преданiя, суеверiя и поэзiя. Собр. М. Забылинымъ. — М.: Изданie книгопродавца М. Березина. 1880. — 607 с. (в статье фрагменты заговоров приводятся в современном написании слов, пунктуация сохранена)

Майков — Великорусские заклинания. Сб. состав. Л.Н. Майков (по изданию 1869 г.)/  Чародейство. Волшебство. Знахарство. Заклинания. Заговоры. — М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1998. — 352 с., C.123–246.

Сахаров 1 — Сказанiя русского народа, собранныя И.П. Сахаровымъ. С.-Петербургъ, Изданiе А.С. Суворина, 1885.

Сахаров 2 — Сахаров И.П. Русское чернокнижие. Заговоры русских знахарей.. — М.: Эксмо, 2008. — 224 с.

Сахаров 3 — Сахаров И.П. Сказания русского народа, собранные И.П.Сахаровым. Тула: Приокское книжное издательство, 2000. — 480 с.

Русские заговоры Карелии — Русские заговоры Карелии/ составитель Т.С.Курец. Петрозаводск: Издательство Петрозаводского государственного университета, 2000. — 276 с.

Русское языческое мировоззрение — Русское языческое мировоззрение: пространство смыслов. Опыт словаря с пояснениями / авт. и сост. Ермаков С. Э.  Гаврилов Д. А. — М.: Ладога-100, 2008. — 208 с.

Славянская мифология — Славянская мифология. Энциклопедический словарь. Изд. 2-е. — М.: Международные отношения, 2002. — 512 с.

Фасмер — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т.I-IV.: пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. — М.: Прогресс, 1986.

Чародейство, волшебство, знахарство и все русские народные заговоры — Волшебство, Чародейство. Волшебство. Знахарство. Заклинания. Заговоры. — М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1998. — 352 с.

Опубликовано: Гаврилов Д.А. К образу острова Буяна и камня Алатыря в русских заговорах // Северная Традиция. Священный остров Руян: сборник / сост. и общ. ред. Д. А. Гаврилов, С. Э. Ермаков. — М.: Социально-политическая мысль, НИО «Северный ветер», 2008. — С. 123–140.

[1] Мировая гора — одно из основных понятий индоевропейской мифологии. Воображаемый центр мироздания или обиталище высших Богов (главного Бога). Например, гора Олимп (греч.) Одним из эпитетов высшего бога древних арьев Рудры-Шивы был «Хранитель гор» (Ниларудра Упанишада, 5). Чертоги Шивы находились на горе Меру — Мировой горе ведийской мифологии, ещё один из его эпитетов — «Владыка гор».

[2] Щапов А.П. Исторические очерки миросозерцания и суеверия// Сочинения Щапова А.П. Спб, 1906. — Т.1. С. 105.

[3] Младшая Эдда. – М.: НИЦ Ладомир, 1994.

[4] Наговицын.А.Е. Магия хеттов. –М.: Академический проект; Трикста, 2004. – 464 с.

[5] «Отворяет морскую глубину, поднимает железные врата…»

[6] Барсов Е.В. Народные предания о миротворении // Чтения в имп. Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1886. Кн.4. Отд. 4. С. 1-2.

[7] Даль В.И. Пословицы русского народа: в 2 т. М., 1985. Т. 2. С. 348.

[8] Былины, под. ред. М. Сперанского, т.1, М., 1916. с. 228 (былина «Василий Пьяница»).

[9] Былины Печоры и Зимнего берега, отв. ред. А.М. Астахова, М. Л., 1961. с. 158 (былина «Про старого казака Илью Муромца»).