Пространство и время — основы описания мира как в древних культурных традициях, так и, в общем-то, с точки зрения сегодняшних научных представлений. Понятно, почему именно это так. Однако между любыми архаичными и современными картинами мира имеется существенное различие, которое определяется не столько полнотой наших знаний о Вселенной, сколько подходами к получению этих знаний.

Речь, конечно же, идёт о разнице между научной методологией и мифологическим описанием мира. По мере развития первой второе, более древнее и, в общем-то, не отвечающее направлению, в котором движется наша цивилизация, отходит на второй план, хотя и не исчезает совсем. Внимательный наблюдатель заметит множество следов этого подхода в повседневной жизни и, как ни парадоксально, в науке. Но хитропереплетения научных подходов и искренней веры в чудеса нам сейчас не очень интересны, а вот собственно архаичная картина мира как раз интересна весьма. К чему, скажете вы, нам углубляться в древнейшие представления о Вселенной, свойственные людям прошлого? Ведь только экзальтированные маргиналы или не вполне здоровые люди сегодня полагают, будто Земля — плоская, что Солнце — центр Мироздания и т. п.

Действительно. Всё так и есть. Спорить с этим бессмысленно. Солнце — лишь центральное светило довольно небольшой, хотя и симпатичной системы планет, рядовой жёлтый карлик, затерянный на задворках одного из рукавов огромной Галактики. Земля имеет форму даже не шара, а геоида. Нет смысла искать вход в подземное царство вон под тем валуном и ждать, когда побег фасоли дотянется до неба, чтобы залезть туда и притащить чудо-меленку или курицу с арфой…

Нет смысла. Нет смысла? А почему нет?    Разве, выйдя из дома и вырвавшись из приевшегося царства интернета, бензина и асфальта куда-нибудь туда, где природа ещё сохранила свой естественный облик, мы не смотрим вокруг, не вглядываемся в небеса и не переоткрываем всё те же образы, порою неожиданно для себя? В незапамятные поры земля, небо, реки, камни, деревья, животные и птицы — всё это становилось неотъемлемой частью картины мироздания наших далёких предков.

Современный уклад жизни по меркам пройденного человечеством исторического пути появился в лучшем случае вчера, если не нынче к обеду. Знаете, во времена расцвета научно-популярной литературы было модно сравнивать срок существования homo sapiens со временем существования биосферы на нашей планете. Получалось очень наглядно. Но совершенно такое же сравнение можно использовать и применительно к видению окружающей реальности. Если говорить строго, то научные подходы к пониманию мира ещё находятся в процессе становления, тогда как непосредственное образное восприятие мира вошло в речь, культуру, поведенческие нормы и общественные идеи. Более того, именно образами общается с нами и наше бессознательное.    Так что в каком-то смысле неважно, что Мирового древа именно как «суперрастения», которого можно коснуться руками, нет, а межзвёздный эфир — не молочный (слабоалкогольный) напиток. Говоря современным языком, это — удачные, чрезвычайно ёмкие метафоры. И они отнюдь не бесполезны.

При внимательном чтении мифов и размышлении над их возможным смыслом — а покажите хотя бы один миф, появившийся «просто так»! — каждый раз удивительным образом открываешь всё новые и новые смысловые их оттенки. Усилиями множества антропологов, историков и философов вполне наглядно показано, что и речи не может быть о «примитивности» древних воззрений и способов объяснения мира. Уместно, повторимся, вести речь о том, что люди прошлого видели мир иначе… Иначе, чем зашоренные и подёрнутые научно-техническим прогрессом очи читателя начала XXI века.

Прав классик: «По мере развития наук наш мир становится всё менее человечным. Человек ощущает себя изолированным в космосе, поскольку его связи с природой разорваны, а эмоциональное «подсознательное единение» с явлениями природы утеряно. <…> Нет больше связи с природой, нет и той глубоко эмоциональной энергии, возникавшей от этого символического единения» (К.Г. Юнг).    Ещё об одной важной составляющей психологической потребности в мифологических образах мы также неоднократно говорили в наших работах разных лет. Речь идёт о разрыве между тягой к священному и «профанным» укладом современной жизни, метко подмеченной ещё одним выдающимся учёным, М. Элиаде. Этот историк религий даже выделил особый тип человека (не в биологическом, а в социальном смысле) — «человека религиозного», противопоставляемого им современному «человеку историческому». Конечно, критики справедливо замечают, что более уместно вести речи о соединении типов, тем не менее, никто не оспаривает его тезис о том, что «…реальным становится преимущественно сакральное, ибо только сакральное есть в абсолютном смысле, оно действует эффективно, творит и придает вещам долговечность. Бесчисленные жесты освящения — пространства, предметов, людей и т. д. — свидетельствуют об одержимости реальным, о жажде первобытного человека быть» (М. Элиаде).

Таким образом, именно стремление понять, постичь реальность «как она есть» обуславливает появление мифологических сюжетов и представлений. До какой-то степени можно распространить подобное суждение и на современность.

Лозунг «назад, к Природе» в нынешних условиях едва ли возможен, а воплотить эту идею в действительность можно только в виде явного или скрытого бегства от реальности. Так будет продолжаться до тех пор, пока не произойдут некие существенные сдвиги в общественном сознании.

Поскольку человеческое мышление в значительной мере строится на основе архетипов, тем более уместно внимание к мифологии как к их наиболее яркому выражению (в виде типологических образов). Возвращение к Природе — задача скорее мировоззренческая, культурная или психологическая.

Ключами к пониманию и, в некоторых случаях, к реконструкции древнейших мифов, как нам представляется, могут служить особенности мифологического мышления. Дошедшие до нас предания многослойны и могут быть непротиворечиво истолкованы с нескольких точек зрения. Собственно, на этом, в том числе, строится и мифологический символизм. Например, какое-либо древнее образное представление можно понять как описание людьми прошлого одной или нескольких вполне конкретных реалий окружающего мира. (Типичный пример подобного подхода — метеорологическая школа в мифологии.) Одновременно можно трактовать их и как некие сугубо психологические феномены (здесь на ум приходят труды того же К.Г. Юнга или С. Грофа). Вместе с тем миф в силу своей универсальности не является ни тем, ни другим. Или, что столь же справедливо, и тем, и другим, а также ещё чем-то, чего мы до конца не знаем и что невозможно полностью осмыслить в рамках современных исторических или естественнонаучных знаний.

Увы, невзирая на громадное число научных или околонаучных (не говоря уже о псевдонаучных) трудов по мифологии, до сих пор не удалось сформировать некий объединяющий ёмкий и всеохватный подход к тому, какими были мифологические представления восточных славян в дохристианский период — а именно они и будут в первую очередь интересовать нас в этой книге. Впрочем, нельзя забывать, что все славяне — и восточные, и западные, и южные — лишь ветвь древнего и могучего древа индоевропейской культурно-языковой общности, а потому не будем уподобляться слепцам, ощупывающим то хвост, то хобот одного большого слона, а сразу лучше сразу обратим внимание на всего слона целиком. Он ведь есть, его не приметит только слепой, ну разве лишь «упёртый».

Сегодня не только в исторической науке, но и в так называемом массовом сознании распространено суждение о малости дошедших до наших дней следов славянского языческого миропонимания. Но, даже стремясь оставаться на строгих академических позициях, безоговорочно соглашаться с этим утверждением не стоит. Говорить нужно не о малости, но о раздробленности.

В народной культуре к середине XX века не так уж и много осталось того, что мы можем однозначно истолковать как «языческое», да ещё и в неизменном виде сохранившееся со времён, когда восточные славяне не приняли христианство. Очень немного и конкретики, сведенной в некое общее целое. Но несложно убедиться, что восточнославянское язычество не было чем-то окончательно единым, как и «всё язычество» целиком. В этом смысле представляется даже несколько странным постоянное обращение к реформе князя Владимира 980 года, которая, вероятно, отражала попытку создания унифицированной религиозной системы — по большому счёту, достаточно локальной. К ней постоянно обращаются, пытаются связать упомянутых богов с теми или иными археологическими артефактами, но это во всех случаях лишь гипотезы, причём довольно шаткие.

Да, у нас не оказалось своих «Эдд» или «Истории завоевания Ирландии», пусть и переписанных монахами-христианами, не говоря уже о трудах Гесиода, Гомера, орфиков, Овидия и других, собственной «Ригведы» или «Авесты».

Однако сведений для обобщения, сопоставления и восстановления в достаточно целостном виде древнего миропонимания и, следовательно, основ мифологических представлений наших предков всё же не так и мало, как может показаться. Дело за умением и желанием извлечь таковые сведения из многообразных источников и осмыслить их надлежащим образом.    Не стоит ли для начала — на основе сопоставления с тем, что нам известно о природной вере вообще, о ключевых представлениях людей прошлого, о реалиях их жизни — выстроить общую «матрицу», своего рода структурный каркас того, какой могла быть языческая картина мира и религия, и на таком фундаменте создавать собственно реконструкцию? Иначе говоря, вместо привычного метода умозаключений от частного к общему прибегнуть к умозаключению от общего к частному. В этом случае появляется риск чрезмерных и даже неоправданных обобщений, но мы и не рискнём утверждать, что наши реконструкции абсолютны, поскольку прекрасно отдаём себе отчёт в их предположительном характере.    Обсуждение того, сколько горшков, при тех или иных обстоятельствах и как именно следует разбить в обрядовых целях — несомненно, достойное дело. Однако на этом занятии есть смысл сосредотачиваться при условии, что мы знаем, зачем вообще нужно разбивать упомянутые горшки. При всей разнице в обрядности и, видимо, в датах ряда привязанных к календарным датам ритуалам, представление о том, почему так надо делать, было общим, составляя основу древнего обычая…

Как нам представляется, необходимо понять и осмыслить то, как представляет себе мироздание человек, живущий по древним обычаям. Собранные сведения можно и нужно рассматривать пристрастно, выделяя в них поздние наслоения и заимствования. Имея в наличии запас «первооснов», «набор смыслов», мы получим удивительную возможность выстроить, восстановить на получившейся основе и недостающее/утраченное. Нам кажется важным вести разыскания именно в направлении определения упомянутых «ключевых точек». Да, наше понимание многих элементов архаичных культурных пластов вынужденно будет в значительной мере реконструкцией. Но реконструкция реконструкции рознь. Всегда есть надежда, что удастся найти пути и достойно претворить в жизнь задуманное.

А потому давайте не будем растекаться мыслями по мыслену же древу, а отправимся в путешествие по причудливо устроенной и хитро замысленной Вселенной наших предков, которые сумели не только увидеть мир исполненным волшебства и описать его удивительным поэтическим языком, но и донести эти представления до нас, своих потомков.

Из вступления к книге: Ермаков Станислав Эдуардович, Гаврилов Дмитрий Анатольевич. Священный центр в традиции славян. — М.: Вече, 2016. — 336 с. ISBN 978-5-4444-5028-4

В XXXV томе «Полного собрания русских летописей» помещены белорусско-литовские летописи. В так называемой летописи Красинского XVI века, не дошедшей до нас в оригинале и утраченной во время Второй Мировой войны, но опубликованной впервые в 1893 году, читаем о полулегендарном великом князе литовском Кгирмонте-Скирмонте (Germantas, Giermunt), сыне Свинторога (Šventaragis):

«И сын его Кгирмонт зостал по отци своем на великом княжени Литовском и Жомоитском, Руском. И подлуг приказанья отца своего на том местци, на устьи реки Вилни, где y Велю упадываеть, вчинил жьглищо, и там тело отца своего, и коня его, на котором ежчивал, и шату его, которую ношивал, и милосника его, на которого он ласкав был, и сокола, и хорта его сожог. И от тых часов великыи князь литовскии и бояре там телеса их жигали, и для того тое месце прозвано от тых часов Швинторога, на имя того князя великого. И коли которого князя литовского або пана сожжено тело, тогды при них кладывали ногъти рыси або медвежьи для того, иж мели веру тую, иж бы день судныи мел быти, a так знаменовали собе, иж бы бог мел приити и седети на горе высокои, судити живых и мертвых, на которую ж гору трудно будеть узоити без ногтеи тых рысих або медвежих, и для того подле них тые ногти кладывали, на которых мели на тую лезти и на суд до бога ити. A так, ачьколвек погани были, a вжды потому собе знаменовали и в бога одного верили, \л.71об.\ иж судныи день мел быти, и верили из мертвых востаня и одного бога, которыи маеть судити живых и мертвих».

В других летописях сей фрагмент, относящийся к 1270-х годам, повторяется с точностью до оборотов речи, это: Румянцевский летописец 1567 года, Летопись Археологического товарищества 1570–1590-х годов. Перед нами архаичные воззрения предков современных белорусов, литовцев и великорусов образца конца XVI века (период так называемого двоеверия). Более поздняя Евреиновская летопись повторяет предшествующие век спустя.

И не суть важно, были или нет в действительности именно такие князья, а важно то, что летописное свидетельство зафиксировало обычай, свойственный народам всей этой территории вообще. А ведь лучшие годы так называемая Великая Литва простиралась от Ливонии, Псковской и Новгородской республик до Чёрного моря, где спорила с Крымским ханством, на востоке включала земли нынешних Смоленской, Брянской и Курской областей, а на западе претендовала на земли близ Люблина и Львова.

Давайте остановимся на этом достаточно подробно излагающем древнейшие представления фрагменте летописного текста отдельно.

Вспомним хотя бы, что в русской народной сказке герой карабкается в запредельные царства похожим же кошачьим (или медвежьим) образом: «Крутизна горы была столь высока, что на нее взлезть им никак было не можно. После того Иван-царевич нашел скважину, где попались ему на руки и на ноги железные когти, помощью коих взошел он на самый верх горы. Уставши, сел он под дуб для отдохновения, и лишь только снял с себя когти – вдруг оные исчезли» (Афанасьев, 1984, № 559; см. также № 129).

Не исключено, между прочим, что и ношение когтей в качестве оберегов связано с посмертным карабканьем.

Архетип Мировой Горы образует симметрию с похожим архетипом Пра-Дерева, чему посвящена одна из прежних книг авторов этой статьи – «Опора Мироздания. Мировое Древо и Скала Времён в традиционной культуре».

Б. А. Рыбаков, рассматривая амулеты древних славян в известном своём труде «Язычество Древней Руси», выделил так называемые «коньки», которые он идентифицировал в качестве стилизованного изображения некоего представителя семейства кошачьих:

«Ареал “коньков” – область Кривичей, частично Радимичей; есть она на берегах Западной Двины и в пространстве между Псковом и Новгородом. Дата их установлена В. В. Седовым – от X в. до начала XIII в. Употребление этих амулетов было, как видим, устойчивым. Автор связывает их с древним балтским культом коня. В своих прежних работах я предполагал изготовление этого типа амулетов где-то в земле Кривичей, например в Смоленске, и называл их по принятой тогда терминологии “коньками” (некоторые именовали их “собачками”).

В настоящее время, соглашаясь почти со всеми выводами В.В. Седова, я хочу пересмотреть зоологическое определение животного, послужившего исходной формой амулета. Соответствуют ли животные, фигурки которых найдены в шестидесяти пунктах Восточной Европы, облику коня? Против признания “коньков” конями говорят уши, высоко поднятые над головой и кончающиеся острыми уголочками. Против коня говорит толстый хвост, задранный кверху; также против коня говорит манера изображения морды с выпуклым лбом и пасти, доходящей почти до ушей. У лошади рот занимает значительно меньшую часть морды. Но самым главным аргументом против признания условных “коньков” изображением коня являются лапы. Передние ноги коней в спокойном состоянии вертикальны, а в движении согнуты так, что сгиб выдвигается углом вперед. У интересующих нас зверей лапа согнута в обратную сторону, углом назад. Животное не может быть ни однокопытным, ни парнокопытным. По форме согнутых передних лап (обе лапы совмещены) животное может относиться или к кошачьим или к псовым. Длина лап и задранный непушистый хвост говорят против псовых (волка, собаки). Наиболее отвечает всем признакам нашего животного – рысь… У рыси довольно высокие лапы с опушкой у сгиба (это есть на амулетах), торчащие вперед уши с кисточками на концах, толстый, загнутый вверх хвост (длина 24 см при длине туловища до 109 см). Шкура рыси покрыта большими круглыми пятнами “пестротинами”, а на амулетах обязателен орнамент из круглых солнечных знаков, которые могли нести здесь двойную семантическую нагрузку, обозначая пятнистого зверя и вместе с тем придавая оберегу особую силу посредством солярной символики…» — писал Б.А.Рыбаков.

Ей-ей, это вечное стремление некоторых наших вполне почтенных авторов искать всюду солярную символику порою удивляет. Почему любой круглый символ должен быть непременно связан с Солнцем? А если их много, как пятен на шкуре «лютого зверя» – это что, пожелание в духе «многия Солнца»? Впрочем, учёному простительно искать и находить объяснения, ибо он, продолжая поиск, может от них отказаться. А вот последователи-популяризаторы обычно выбирают из даже проблемных текстов то, что им нравится (ибо вписывается в некую избранную концепцию – и неважно, насколько она вообще доказательно), чтобы потом держаться за вырванную порою из контекста цитату аки за спасительную соломинку. Но мы отвлеклись…

«В некоторых русских говорах (например, вятском) рысь называют “лютым зверем”, не упоминая слова “рысь”, что говорит о табуировании священного животного. Архаичный медвежий культ привел, как известно, к табуированию имени хозяина леса, которого стали называть иносказательно “мед выдающий” – “медведь”. “Лютый зверь” упоминается Владимиром Мономахом: рысь прыгнула ему на седло. Hе исключена возможность того, что культ рыси восходит к значительно более ранним временам. … К сожалению, в восточнославянском сказочном фонде не отразился этот “лютый зверь” (Но это мнение Б. А. Рыбакова. – Авт.). Обереги в виде рыси, как бы готовой к прыжку, должны были считаться надежной охраной. Лютый зверь является крупнейшим кошачьим наших широт и одним из сильнейших и ловких хищников русских лесов. Пребывание рыси на деревьях, прыжки сверху вниз могли содействовать сближению её с небесными символами…» — полагал академик.

«Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бол, а 2 лоси, один ногами топтал, а другый рогома бол, вепрь ми на бедре меч оттял, медведь ми у колена подъклада укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже…» – писал Владимир Мономах в 1117 году в своём «Поучении…», рассказывая об охоте на диких зверей в лесах под Черниговом.

Предположение Б.А. Рыбакова о том, что «лютый зверь» был не кем иным, как рысью, подверглось критике. Например, А. Шильников в ряде статей иронизировал, что-де «при собственном весе в 15 кг рысь не смогла бы сбить всадника с конем. Даже упав с лошади, опытный и вооруженный воин, каковым был Мономах, мог и без Божьей помощи отстоять жизнь в схватке с рысью. К тому же сообщать, что молодого и сильного князя чуть не растерзала рысь, было, с точки зрения феодального этикета, непристойно…» Но этот автор, видимо, не очень внимательно читал текст поучения. Князь перечисляет разнообразные случаи из охотничьей практики (пер. О. В. Творогова): «Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей».

Да, Шильников совершенно прав в том, что «несмотря на лаконичность записи о нападении “лютого зверя”, из нее можно извлечь определенную информацию. Зверь вскочил на бедра князя, значит, прыжок был боковым. Нападение было неожиданным, ибо князь не успел принять меры обороны. Прыжок был стремительным и мощным, коль скоро боевой конь, приученный к схваткам, упал. На основании этих сведений можно отбросить версию о тигре и льве, бытующую в научной литературе. Во-первых, эти животные соблюдают, если можно так выразиться, звериную этику. Они не нападают исподтишка, а предупреждают об атаке позой, рычанием. Кроме того, эти животные в силу больших размеров на бедра вскочить не могут». А.Шильников предполагает, что речь идёт о леопарде.

Вероятно, в этом есть свой резон. Дело было в лесах, леопард прекрасно (как, впрочем, и рысь) лазает по деревьям. Но он никогда не задирает так свой длинный хвост, с изгибом за спину, как рысь – свой маленький (см. изображения амулетов), хвост у леопарда классически опущен вниз и загибается внизу у лап. Если скажут, что перед нами стилизация, для удобства крепления амулета, то и «длина хвоста» – это тоже тогда стилизация из тех же соображений.

Фразу «лютый зверь скочил ко мне на бедры…» мы истолковали бы как внезапное нападение, когда конь испугался, а всадник не справился с управлением. Испугать под силу и рыси, нынешнее поведение которой, имеющей печальный опыт общения с человеком, не стоит переносить на начало XII века, когда вероятность встречи с человеком в лесу была куда меньшей. Ныне рысь почти или совсем не нападает на человека, если только её не разозлить. Но тогда – «страшнее кошки зверя нет»!

Кроме того, не секрет, что вот уже сотни и сотни лет охотники истребляют самых крупных и красивых зверей наших лесов в погоне за трофеем, и те рыси, что остались ныне, почти девять веков спустя, могут быть существенно мельче живших в славянских лесах во времена Владимира Мономаха. Да и сейчас встречаются ещё весьма крупные экземпляры под тридцать килограммов.

Есть также версия, что «лютый зверь» – это волк. Однако эта версия явно несостоятельна. Владимир Мономах сообщает нам лишь об одном звере, который прыгнул «на бёдра», а волки охотятся стаями. Акеле надо очень исхитриться, чтобы вопреки волчьей тактике сюда (на бёдра, то есть) угодить, а не нырнуть под пах. Да и в том же «Поучении Владимира Мономаха» волки названы своим именем. Чтобы их упомянуть, князю не нужно прибегать к иносказаниям, он не опасается называть серого его истинным именем, волки для него – обычное стайное животное: «И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах, – Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля…». А вот «лютый зверь» – специальное иносказание, призванное подчеркнуть драматичность переделки, в которую угодил Мономах.

Волка объявляют порою «лютым зверем» на основании фрагмента «Слова о полку Игореве». Но и там волк упомянут как отличное от «лютого зверя» существо. Хотя хорошо известно, что кошачьи, за исключением гепарда-пардуса (не способного, однако, лазить по деревьям), не склонны к долгому бегу, но все они стремительны в рывке или броске, нежданном и негаданном, прекрасно видят в темноте. Зоркие глаза рыси и то, как она тихо подкрадывается и растворяется на фоне действительности, издревле используются в метафорах. Вот и в Слове говорится именно о неожиданном и незамеченном побеге Всеслава Полоцкого уподобленного дикой кошке, неслышной и невидимой, ведущей ночной образ жизни: «На седьмом веке Трояна бросил Всеслав жребий о девице ему милой. Тот хитростью поднялся… достиг града Киева и коснулся копьем своим золотого престола киевского. А от них бежал, словно лютый зверь, в полночь из Белгорода, окутанный синей мглой, трижды добыл победы: отворил ворота Новгороду, разбил славу Ярославову, скакнул волком на Немигу с Дудуток» (перевод О.В. Творогова). Скрылся ночью, словно лютый зверь, а скакал волком.

Вот теперь время замыкать логический круг и возвращаться к теме…

Если на упомянутых амулетах перед нами в самом деле рысь (или иное дикое лесное кошачье, именуемое «рысью» и в ту пору ещё не до конца истреблённое на Севере Русской равнины), то речь должна идти о посреднике в путешествии на Тот Свет по стволу Мирового Древа или склону Мировой Горы в некоем мифе, в целом идентичном приведённому ранее балтскому (а может быть, как-то связанному с ним генетически). С этой целью амулет (как и реальные когти рыси) и могли носить с собой, он был залогом попадания в Верхний (или Нижний, если Древо перевёрнуто – всё зависит от точки зрения) мир.

Если рассматривать Млечный путь как реальный небесный прототип образа Мирового древа, то в самом общем виде рысь – лютый зверь, кот-баюн – и есть тот посредник, что подсказывает дорогу или доставляет к небесным «светилам» (или сторожит путь на звёздном мосту, так напоминающем цепь). А если ночью, когда виден Млечный Путь (и созвездие Рыси), дневное светило наверняка невидимо, рысь едва ли может быть солнечным символом (кошачьим лесной полосы Европы в принципе свойствен сумеречный образ жизни).

Это, возможно, даже лунный зверь, любимая кошка повелительницы ванов Фрейи (у германцев богиня к тому же владеет половиной душ павших). Женские культы в основном тяготеют к лунному календарю, а Луна – одна из традиционных обителей мёртвых. У асов Фрейе соответствует Фригг, как раз соотносимая со славянской Макошью. У континентальных германцев эти богини вообще не различаются, а Фригг именуется Фрия, что этимологически тождественно имени Фрейя. Кошка и «Мокушин зверь». Фригг – жена Вальфёдра-Одина, отца павших. Макошь близка по функциям к навьему богу Велесу. О дублировании функций богов в пантеоне древних германцев, отмеченным С. Пивоваровым, и об подобных параллелях мы писали ранее (см. книгу Д.Гаврилова «НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян»).

Рысь в устном народном творчестве –  редкий персонаж. Но вполне возможно, что в позднюю эпоху кот-баюн, это потустороннее существо, вполне мог заместить собой рысь в воззрениях потомков древних славян. В таком случае сетование Б.А. Рыбакова на отсутствие «лютого зверя» в нашем фольклоре вообще и сказочном фонде в частности напрасно. Тем более, что в любом случае домашние (не дикие!) коты и кошки проникают в Европу лишь в средние века. Они были редки и очень дороги, причём оказались единственными животными, которых было разрешено держать в женских монастырях. Считается, что именно монахи расселили кошек по всему континенту.

Имя славянского певца, вещуна и шамана Бояна, который «белкой» или мыслью путешествовал «по древу», созвучно с именем этого «шаманского» кота (вар.: кот-самоговор, кот-говорун), который и «бает обаятельно», и когти имеет такие, что свободно карабкается по Мировой оси (стволу древа). Вот вполне типичный сказочный зачин: «…На море, на океане; на острове Кидане стоит древо-золотые маковки, по этому древу ходит кот Баюн. – Вверх идет песню поет, а вниз идет сказки сказывает» («Иван-царевич и богатырка Синеглазка», из сборника М. К. Азадовского).

В общеизвестном собрании сказок А.Н. Афанасьева (1855 года издания) в вариации сюжета «сказки о царе Салтане» «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре» (№ 286) читаем:

 «Вот диво – так диво: за тридевять земель, в тридесятом царстве есть зеленый сад; в том саду есть мельница – сама мелет, сама веет и пыль на сто верст мечет, возле мельницы золотой столб стоит, на нем золотая клетка висит, и ходит по тому столбу ученый кот: вниз идет – песни поет, вверх поднимается – сказки сказывает»

Представляется сомнительным, чтобы безграмотные крестьяне разных губерний за двадцать пять лет поголовно перечитали стихотворную версию Пушкина (1831 года издания). Как раз напротив, вернее будет думать, что поэт использовал бытовавший сюжет. Хотя уже в начале XX века с грамотностью стало получше.

Так, «прекрасный образ у белозерского сказочника Гр. Медведева: “За тридевять земель, в тридесятом царстве есть диво: стоит дуб, а в этом дубу ходит кот, вверх идет – писни поет, а вниз идет – сказки сказывает”. Впрочем, не исключена возможность, что этот образ вторичного происхождения и навеян пушкинскими стихами. В еще неоконченном печатанием сборнике Калинникова: “кот морской лапой морду утирает, под дубом ходит, народ зовет слушать сказки, песни распевает”» —  замечает М.К.Азадовский.

В другой сказке, с примерно похожей историей, а потому объединённой Афанасьевым в общую группу с одинаковым названием, одна из «трёх девиц под окном» хвалится:

«Кабы меня взял Иван-царевич, я бы с собой привезла кота-баюна: кот-баюн сказки сказывает – за три версты слышно». Иван-царевич стоит, слушает: «Это не заслуга мне! Кота-баюна я и сам могу купить» (№ 284).

В сказке «Балдак Борисович» из того же афанасьевского сборника победа над котом-бахарем представляется богатырским подвигом, в пору такому, о каком сообщал Владимир Мономах, если вспомнить о его «лютом звере»:

«Во славном городе во Киеве у царя у Владимира собирались князья и бояре и сильномогучие богатыри на почестный пир. Возговорил Владимир-царь таково слово: «Кто бы сослужил мне службу великую: съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, к самому салтану турецкому – увести у него коня златогривого, вышничка багрового (?), убить кота-бахаря, самому салтану турецкому в глаза наплевать?

<…>Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; отправлялся млад Балдак, сын Борисьевич, во путь во дорожку к салтану турецкому; приноровился приехать в самую полночь. Вошел на салтанский двор, увел из конюшни коня златогривого, вышничка багрового, схватил кота-бахаря, разорвал его надвое, самому салтану глаза заплевал» ( № 315).

В одном из вариантов сказки «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что» (№ 215) герою-Бездольному дают спецзадание «…сходить за тридевять земель, в тридесятое царство, и добыть оттуда кота-баюна, что сидит на высоком столбе в двенадцать сажон и многое множество всякого люду насмерть побивает» — излагает А.Н.Афанасьев. Бывает столб этот зачастую столь велик, что с его вершины можно видеть само тридевятое царство – собственно это ещё одна форма архетипов Мировой Горы и Мирового Древа:

«Бездольный лег спать, а жена его сошла в кузницу, сковала ему на голову три колпака железные, приготовила три просвиры железные, клещи чугунные да три прута: один железный, другой медный, третий оловянный. Поутру разбудила мужа: «Вот тебе три колпака, три просвиры и три прута; ступай за тридевять земель, в тридесятое царство, за котом-баюном. Трех верст не дойдешь, как станет тебя сильный сон одолевать – кот-баюн напустит. Ты смотри – не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а инде и катком катись; а если уснешь, кот-баюн убьет тебя!» Научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – пришел Бездольный в тридесятое царство; за три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится; кое-как выдержал и очутился у самого столба. Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий – тут добрый мо́лодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями; наперво сёк железным прутом, изломал железный – принялся угощать медным, изломал медный – пустил в дело оловянный; этот гнется, не ломится, вкруг хребта увивается. Кот-баюн начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей: а купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало; видит, что заговорить нельзя, и возмолился: «Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю». – «А пойдешь со мною?» – “Куда хошь – пойду!» И т. д.

По накалу противостояния практически Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Символика сказки прозрачна. Успешное добывание кота-баюна означает, что для его владельца (или добытчика?) открыт путь к престолу богов по склону Мировой горы, по столпу Мироздания, ну или хотя бы по мысленному древу, о котором вещий зверь может рассказать. Собственно, с этого мы и начали наши рассуждения.

Вот вам и «лютый зверь»! Культ, миф, история и сказка – всё переплелось. Не зря изрёк поэт: «Разве сказки нужны только детям? Сказки взрослым гораздо нужней!»

Опубликовано:  Д. Гаврилов, С. Ермаков. «Лютый зверь» Междумирья / «Родноверие», №1(4), 2011;   Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э.  Были и Небыли сказки. О необычном, обыденном и искусстве перехода между ними. М.: Ганга, 2011. — 288 с. — С. 114-131.

«— Магистр Джарви! Магистр Джарви!

Спустя несколько мгновений в дверях показалась длинная и важная физиономия королевского медика.  Он поклонился и вопросительно взглянул на короля.

 — Нет, не мы — принцесса Мелисента, — проговорил король нетерпеливо, — Страдает видениями… вздорные выдумки. Говорит, будто отправила карлика Грумета искать какого-то типа, которого на самом деле не существует. Наверно, приступ чего-нибудь этакого…

— Отец, я совершенно здорова…

— Вздор! — Ваше высочество, — сказал Джарви, приближаясь, — осмелюсь заметить: хоть сколько-нибудь уверенно обратиться к опытному медику с таким заявлением, как ваше, могут весьма немногие. Готов согласиться, что вы чувствуете себя совершенно здоровой. Но быть совершенно здоровой и чувствовать себя здоровой — далеко не одно и то же». (Дж. Б. Пристли, «31 июня»)

Я уже неоднократно обращался к феномену мифологического мышления в прежних работах (Гаврилов, 2004; Гаврилов, 2006; Гаврилов, 2007). Читатели «Аномалии» легко найдут эти тексты в сети. Как мы отмечали со Станиславом Ермаковым в одной из недавних наших книг, вдумчивые исследователи традиционных воззрений хорошо знают об особости мифологического мышления, «и о ней же редко, увы, вспоминают (или предпочитают не замечать) многие, кто ищет ”точное местонахождение” любого сказочного и мифологического объекта. Когда складывалась речь, а предки современного человечества “давали всему имена” (или, если хотите, озвучивали их), мир был другим (и, давая имена, человек тот мир, разумеется, менял). Мы не рискнём утверждать, будто в нём действовали иные физические законы, но люди видели, воспринимали и, соответственно, описывали Вселенную совершенно иначе, нежели видим, воспринимаем и описываем её мы с вами сегодня» (Гаврилов, Ермаков, 2011).

Я оставлю в стороне вопрос, почему «редко вспоминают» или делают вид, что не заметили, хотя интерес этих неглупых людей мне, например, видится весьма меркантильным. Но хотелось бы обратить внимание если не адептов «точного местонахождения» лампы Алладина или философского камня, то хотя бы неофитов, жаждущих посвящения: будучи детьми индустриального и возможными свидетелями постиндустриального общества, вы, «поисковики», бесконечно далеки от того традиционного миропонимания, кое было присуще предкам. И, быть может, не зная броду, в эту воду не стоило бы залезать и вовсе!?

Вам хочется тайны? Вам хочется сакральности? Но не кажется ли вам, что в своих деяниях иной раз вы уподобляетесь землянам, вторгающимся со своими чуждыми понятиями в гармоничный природный мир Пандоры?

Особенно радуют карты загадочных мест Подмосковья с обозначением если не точного места посадки отдельной летающей посуды, то конкретного ареала обитания лешего. Понятно, что не верящий «ни в чох, ни в сон» следопыт, искатель реликтового примата, совершенно не представляет себе мир, наполненный «иным народом» — духами, живущими в ручейках и реках, холмах и полях, лесах и самом воздухе, мир, каким его видел и видит последователь и носитель языческого мировоззрения.

Нисколько не удивлюсь, если в прагматичном XXI веке всероссийская охота «за пришельцами», йети, человеками-мотыльками или ещё какой живностью превратится в такой же бизнес, как ранее на загнивающем Западе стала прибыльным делом водоплавающая Несси. И, увы, боюсь, не найдётся на иного пройдоху Диммока или беспринципного Планкета честного короля Мелиота с магистром Мальгримом, чтобы обратить первого в винтохвостого дракона, а второго — в Красного рыцаря. Неплохо было бы дать изыскателям испытать подлинной Традиции и мифологического мышления на собственной шкуре, чтобы не брались вторгаться со своими порядками, инструментами и технологиями в ту сферу, которая отродясь их культуре не принадлежит.

Беда ещё в том, что в своих стремлениях самоутвердиться на аномальном поприще такие энтузиасты наносят непоправимый вред действительным памятникам прошлого, реальным заповедным местам.

Вспоминается уже давний случай, заставивший меня ещё тогда всерьёз задуматься о пагубности вмешательства «кропотливых ручек» энтузиазистов в историко-культурный ландшафт — семинар небезызвестного «Космопоиска». «Выживание в условиях возможной глобальной катастрофы» в районе древнего городища Вышгород-на-Яхроме в июне 1999 года, когда в рамках этого чёртового мероприятия энтузиазисты вскрыли на северном берегу реки Яхрома культурный слой так называемой «Красной Поляны». Результат их творческого зуда я с коллегами по АГ «Северный ветер» наблюдал в том же 1999 году неделей позже, он пагубно сказывается там — на «Красной Поляне» — и поныне! Нанесён непоправимый вред историко-культурному ландшафту, который, кстати, является предметом нематериального культурного наследия (согласно известной Конвенции ЮНЕСКО).

«Поиски камней продолжались более 3 дней ( затем меньшим составом ещё 2 дня), найдено и частично раскопаны 1 камень на северном берегу р.Яхромы, 2 камня — на дне р.Комарихи, расколотый камень Лика Щербакова нашла на вершине холма напротив лагеря. Опрошены очевидцы в окружающих деревнях, сделаны попытки отыскать древнюю мраморную лестницу, древнюю мощеную дорогу, ушедшие под землю храм, город и старую усадьбу. Обследована аномальная поляна, сделаны незначительные раскопки в нескольких местах на поляне и в лесу…»[1]

И какое отношение семинар по выживанию имел и имеет к «святилищным камням», кои сии семинаристы искали по совместительству… Зачем?! Круто?! Прикольно?! Чтобы колбасило и плющило?! И какое моральное право они имели на раскопки (без открытого листа)? Да и есть ли дело руководителям «сотен» подобных «экспедиций» до научной истины вообще, или это только удобный повод для очередного гуру собрать себе пока ещё романтически настроенных и ничего не подозревающих молодых «выучеников»?

Источники, включая рассказы местных, надёжно указывали на южный берег реки в качестве места для разысканий, но лагерь горе-исследователей стоял на северном берегу — там копать было ближе. И это, наверное, общий стиль работы. Каков поп, таков и приход. «С сакральной точки зрения — это совершеннейший абсурд, — говорят наши коллеги по исследованию традиционной культуры. — Что, под священным камнем НЛО должно лежать, которое нужно выкопать и препарировать?! Если волею Богов встретилось тебе что-то волшебное, так — радуйся, зачем же уничтожать?».

Подробнее о трагедии городища «Вышгород-на-Яхроме» сообщалось в одном из выпусков «Аномалии» (Ермаков, 2009).

В Дании вот никому и в голову не приходит вскрыть до глубин замок Кронборг-Эльсинор, чтобы найти под ним спящего Ожье Датчанина (Хольгера Данске), в Ирландии никто ещё не перекопал вдоль и поперёк Дублин, дабы разбудить Финна Мак Кумала, в Британии — не вскрывал холм за холмом в поисках каменного приюта Мерлина или входа в Страну сидов, в Германии — не разрушил Нюрнберга, чтобы добыть тело Карла Великого… или иного Короля-под-Горой…

Из памятных бесчинств последних лет комплекс древних культовых камней — сейдов расположенный на горе Воттоваара в западной части Карелии, который, по свидетельству исследователей «получил широкую известность за счет нездорового мистического ажиотажа и сенсационных публикаций: здесь и аномальная зона, место силы, остатки циклопических сооружений, НЛО и прочий стандартный набор «тайн и загадок Земли». К сожалению комплекс сейдов за прошедшее время пережил нелегкие испытания — часть сейдов была уничтожена при вырубке леса, некоторые сброшены несознательными местными жителями и туристами, кроме того появились «сейды-новоделы»(в т.ч. «фаллический камень») сделанные мистически озабоченными гражданами (в отличии от древних шаманов нынешние мистики не обладают навыками мегалитостроения и не в состоянии двигать валуны, вес которых намного превышает их собственный, сейды-новоделы выглядят маленькими карикатурами на настоящие величественные древние культовые камни), естественный дефект на одном из камней в амфитеатре был кем-то заботливо залатан цементом. В настоящее время идет проработка коммерческой эксплуатации памятника некоторыми «учеными», разнообразными экстрасенсами и тур.фирмами организующими поездки «на загадочную Смерть-гору»[2].

Кстати, ни от одной подобной описанной выше группы деятелей годами не видно ни одного грамотного и беспристрастного отчёта по так называемым «исследованиям», кроме комбинированных (постановочных) комиксов на телевидении. Помнится, много было шуму вокруг озера Смердячее в Мещере, но снова пшик, одни лишь рассказы и разговоры в Интернете…

Руководители, как небезызвестные статуи Ильича, с уверенным выражением лица обозначают который год верное направление, этим направлением затем идут и идут товарищи… И уходят, всё дальше и дальше этой дорогой, как от науки с её методологией поиска и осмысления результатов эксперимента, так и от понимания и признания ценности традиционной культуры, то есть и мифа.

В минувшем 2011 году по роду работы мне довелось побывать в трёх технических Университетах в разных уголках России и протестировать в общей сложности более тысячи студентов старших курсов и молодых специалистов на эффективность и неординарность мышления. В качестве одного из любымых тестов выступала старая философская, я бы сказал, основополагающая задачка, опубликованная как-то Генрихом Альтовым в статье «Вектор фантазии» в 1973 году. Я с точностью до описанного сорок лет назад во всех трёх городах в 2011 году наблюдал одно и то же. Дочитайте до конца, и вы поймёте, к чему я привожу этот текст. Ситуация своего рода мифологическая просто, миф осовременен, но суть от этого не меняется.

Для удобства и предельной абстракции действие перенесено на Луну:

«Космонавты обнаруживают на Луне два десятка черных ящиков. С виду это самые обычные ящики. Наподобие посылочных. Но совершенно гладкие, без намека на крышку, шов или замочную скважину…

Лента магнитофона. Запись сделана в группе новичков (Д.Г.: разговаривает dедущий семинара по развитию эффективного мышления и рядовые его участники):

— И что от нас требуется?

— Не знаю. Я описал вам ситуацию. Поставьте себя на место космонавтов, нашедших эти ящики. И сами решайте, что делать.

— Непонятно, в чем задача… Ну взяли один ящик и отнесли на базу.

— Взяли? Так вот, когда вы его взяли, он сразу рассыпался.

— Как это… рассыпался?

— Очень просто. Рассыпался в порошок, а порошок тут же превратился в газ — и все.

— Возьмем другой ящик.

— Другой ящик тоже рассыпался, превратился в газ, исчез.

— А почему?

— Это ваше дело — знать почему.

— Возьмем еше один ящик, пусть рассыпается, но мы соберем газ и исследуем.

— Исследовали. Восемьдесят процентов углекислого газа, двадцать процентов азота.

Могучий способ исследования: сожжем, например, книгу и по составу газа будем судить о ее содержании… Это не последняя ошибка. Группа будет уничтожать ящик за ящиком, постигая простую, но необходимую мораль: фантазией надо управлять…»

Это писал Генрих Альтов сорок лет назад, преследуя цели развития творческого изобретательского воображения… Но вобщем-то любая задача, любая зона, любое священное место — это чёрный ящик. И, казалось бы, если не знаешь устройства, что у него внутри, начни копаться — по информации на выходе сообразишь о содержиом «ларчика». Так думает подавляющее большинство, действие у них опережает мыслительный эксперимент. Так живут и работают годами энтузиазисты исследования Аномальщины.

«Еще одна лента. Запись, сделанная в группе, прошедшей первые этапы тренировки:

— В расположении ящиков нет закономерности?

— Нет.

— Хорошо. Тогда фотографируем ящики. Один ящик доставляем на базу.

— Ящик, который вы взяли, рассыпался.

— Как?

— Очень просто. Рассыпался в порошок, а порошок тут же превратился в газ — и все.

— Понятно… Глупо было тащить ящик. Инерция мысли. Сначала надо понять, что делать. С планетой, спрятанной под облаками, мы ничего не могли узнать без проб. А здесь и без проб можем узнать многое.

— Ну а все-таки: каковы ваши действия?

— Зачем вы нас подталкиваете к действиям? В этой задаче как раз не нужно действовать.

— Почему?

— Я хотел сказать: не надо спешить с действиями. Ящики пролежали сто миллионов лет. Что для них ешё год или десять лет? Мы должны сначала выработать обоснованную тактику — Как?

— Перевернем задачу. Поставим себя на место пришельцев. Мы оставляем ящики цивилизации, которая появится через сто миллионов лет. Как мы запрограммируем ящики? Прежде всего, они должны определить, что представляет собой цивилизация, обнаружившая ящики. А этого не сделаешь с одной зстречи. Ящикам придется долго присматриваться к разным людям, к обществу. Я бы сказал: им нужно пожить среди нас. Тогда они не ошибутся.

— Так что же вы предлагаете?

— Не трогать ящики. Пусть изучают нас. Яшики оставлены высокоразвитой цивилизацией. Ее представители еще сто миллионов лет назад совершали межзвездные перелеты. Такой цивилизации легче понять нас, чем нам понять ее.

— А яшики?

— Пусть лежат. Поняв нас, они сами что-то предпримут…»

Я облегчал задачу испытуемым, при неоднократных попытках искусственного освещения, фотографирования, облучения и массы прочих попыток «интеллектуального» приборного воздействия на это несомненное порождение более высокоразвитого интеллекта (ящики правильной формы, и ни один метеорит не сумел уничтожить ящики — хотя поверхность в кратерах и кратерочках, то есть они защищены от «разумного» воздействия) — ящики уничтожались. Лишь один раз прозвучало предложение «поговорить» с ящиками, а также установить с ними Контакт, соорудив рядом ящик совершенно такой же формы…

Какая, собственно, разница? Инопланетяне ли? Боги ли? Иные? Люди! Куда вы лезете в Иномирье, в миф со своими примитивными бездуховными инструментами?

И ещё одно соображение. Рациональное зерно есть в любом мифе, но это лишь центр кристаллизации, завязь. Действительные события в устах рассказчика обрастают массой довольно архетипических деталей по мере перехода от первого составителя к прочим соавторам в пространстве и во времени. Время мифа, мифологическое время отличается от нашего прежде всего тем, что оно лишено незначимых событий. В мифе действие спрессовано. Из десяти лет осады Трои Гомер и прочие авторы выделяют в сущности один — последний. Да и большую часть своих десятилетних странствий — семь лет — Одиссей провёл в объятиях Калипсо… Миф описывает зачастую не то, что было, а то, что может или не может случиться в будущем (вспомним тот же всё ещё не наставший Рагнарёк. Какое копьё Cудьбы искать изволите, когда оно — подлинник — в руке Всеотца-Одина c того самого времени, как его выковали?) Уже хотя бы поэтому миф не стоит принимать за чистую монету и понимать буквально.

Мне могут возразить, что в поисках НЛО…бррр… Трои-Илиона, Генрих Шлиман воспользовался строками знаменитых поэм. Но мало кто задумывается над тем, сколько вреда нанёс этот археолог-самоучка своими «раскопками», и сколько культурных слоёв он разворотил и снёс, в поисках той самой Трои Приама или дворца Агамемнона. И, кстати, знаменитое «золото Шлимана» оказалось куда старше эпохи, описанной великим слепцом.

Нетерпеливость и небрежность, буквальное понимание мифа, лишение его сакральной составляющей, как мы уже упомянули, отличает и нынешних энтузиазистов. Это Шлиману ещё повезло, что в основе гомеровского эпоса всё же лежали некоторые действительные исторические события. А как быть, ну, например, с мифологемой Мирового древа или той же Мировой горы? Ведь на полном серьёзе находятся люди, уверенные в возможности обнаружить сии артефакты, если не в целом, то в разобранном состоянии в отдельно взятых регионах планеты. А то, что любой камень под ногами и любая ветка над головой их части ничуть не менее подлинные — не задумываются, не понимают, знать не хотят.

Поэтому таким не то что никогда не попасть ни в Амбер, ни ко дворам Хаоса, образно выражаясь, таким — место только в самом дальнем и кривом Отражении!

Посмотрите в ясную ночь невооружённым глазом на небо, и вы увидите не три звёздочки, не пять звёздочек, а ствол и крону того самого неуловимого и недостижимого Древа, и утиное гнездо в ветвях (и ключ в утке). Если прищуриться — то можно углядеть и орла на самой вершине. И Одноглазого Висельника, то шагающего Млечным Путём, то скачущего на восьминогом Слейпнире…

10.02.2012

Литература:

Гаврилов, 2004 — Гаврилов Д.А. К вопросу об исследовании традиционной политеистической культуры // Schola-2004. Cборник научных статей философского факультета МГУ/ Под ред. И.Н. Яблокова, П.Н. Костылева/ Cост. А.В. Воробьев, П.Н. Костылева. — М.: Издательство «Социально-политическая мысль», 2004. –292 с., — С.96-102.

Гаврилов, 2006 — Гаврилов Д.А Введение в сравнительную мифологию. Особенности традиционной культуры/ Гаврилов Д.А. НордХейм. Курс сравнительной мифологии древних германцев и славян. — М.: Издательство «Социально-политическая мысль», 2006. –272 с., — С.6-23.

Гаврилов, 2007 — Гаврилов Д.А. Введение в сравнительную мифологию. Особенности традиционной (языческой) культуры // Общество как со-бытие: «система» и «жизненный мир»: коллективная монография. — Омск: СИБИТ, 2007. — С.7-26.

Гаврилов, Ермаков, 2011 — Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Были и Небыли сказки. О необычном, обыденном и искусстве перехода между ними. — М.: Ганга, 2011, — 288 с., — С.185-187.

Ермаков, 2009 — Ермаков С. Изучая древние святилища // Аномалия. — 2009. — №3. — С.18-23.

(с) Д.А. Гаврилов, 2012

[1] Подробнее: travel-story.ru/news/detail.php?ID=1121

[2] Подробнее: nsmyslov.narod.ru/KARELIA/vottovaara.html