Прародитель и просветитель людей

Имя аса Хеймдалля упомянуто уже в первой строфе знаменитого “Прорицания вёльвы”, в качестве прародителя одного из поколений людей.  Этим определена его роль наравне с Одином, Вили и Ве, а также Одином, Локи и Хениром. Согласно Младшей Эдде людей создал первый «триглав» — сыновья Бора, по Старшей Эдде это сделала вторая «триада».

“Песнь о Риге”, если Риг — это хейти Хеймдалля, уточняет скупые сведения “Прорицания…” О нем рассказывают, как о просветителе (“Риг им советы умел преподать”) и зачинателе в буквальном и переносном смысле трех каст. Люди с тех пор, согласно «Песне о Риге» уже рождаются трэлами, карлами и ярлами, т.е. направление их судьбы определено этой принадлежностью к касте (и соответствующей физиологией, которая наиболее совершенна у ярлов). В то же время Риг-Хеймдалль учит своего третьего сына Ярла тому, что нельзя просто так передать через наследственность, как это происходит с обычным родом занятий (“Песнь о Риге”, 36. [2]) :

“Тут из лесов

Риг появился,

Риг появился,

Стал рунам учить;

сыном назвал его,

дал свое имя,

дал во владенье

наследные земли,

наследные земли,

селения древние.”

Залог Хеймдалля

В Младшей Эдде (“Видение Гюльви”) [3] Снорри Стурлусон обобщает многое из того, что известно о Хеймдалле по разным эддическим песням: “Есть ас по имени Хеймдалль, его называют белым асом. Он велик и священен. Он сын девяти дев и все они сестры. Еще его зовут Круторогий и Златозубый. Его зубы были из золота. Конь его зовется Золотая Челка. Он живет в месте под названием Химинбьёрг, у самого моста Биврёст. Он страж богов и обитает у края небес, чтобы охранять мост от горных великанов. Ему нужно меньше сна, чем птице. Как ночью, так и днем видит он на сотни поприщ. И слышит он, как растет трава на земле, и шерсть на овце, и все, что можно услышать. Есть у него рог, что зовется Гьяллархорн, и когда трубит он, слышно по всем мирам…. И так еще говорит он сам в “Заклинании Хеймдалля”: Девяти матерей я дитя, сын девяти сестер.”

Считается, что Снорри “не понял трудного места в “Прорицании вельвы” — строфа 27 — и предположил, что рог Хеймдалля Гьяллархорн, как и глаз Одина, скрыт в источнике Мимира.” Снорри пишет: “…А под тем корнем, что протянулся к инеистым великанам — источник Мимира, в котором сокрыты знание и мудрость. Мимиром зовут владетеля этого источника. Он исполнен мудрости, оттого что пьет воду этого источника из рога Гьяллархорн.”

Во-первых, сомнительно, чтобы из рога — музыкального инструмента можно было бы пить. Во-вторых в Старшей Эдде сказано, что рог “скрыт”, но не сказано, что он заложен, заложен глаз Одина («залог Владыки», «Одинов заклад»). Если же это «рог изобилия», тогда из него, действительно, можно пить.

Может, Хеймдалль как раз заложил свой Гьяллархорн, чтобы получить необычайно острое зрение и слух? Как и Один заложил око, чтобы получить сакральное знание. Не только в Эддах, но и в русских сказках, например, типичный мотив —  обмен ценностей, обмен того, что для тебя ценно, на то, что необходимо в данный момент (“Иван-Царевич и Серый Волк”, “Молодильные яблоки” и др.: яблоки  — на жар-птицу, птицу — на царь-девицу). У датчанина Г.Х. Андерсена в сказке “История одной матери” женщина отдает свои песни, свое тепло, свои глаза и свои волосы за знание — как вернуть дочь из неведомой страны Смерти….[5]

Если же предположить, что Хеймдалль, по какой-нибудь не дошедшей до нас традиции, как раз получил свой рог от дяди Одина в обмен на что-либо, то этим «что-либо» не может быть ни его голос, ни звук самого рога. Хеймдалль дает советы не хуже Одина и вещих ванов. Есть также толкования, что раз Хеймдалль “заложил свой слух” (хейти рога), вплоть до Мимировой смерти он глух. Но и здесь мы бы фривольно обошлись с текстом Младшей Эдды, а там ясно сказано: “он слышит все, что можно услышать…” Посмотрим “Прорицание вёльвы” ( 27):

Хотя нам трудно судить о качестве перевода Эдды, мы не знаем древнего исландского, толкование рога Гьяллархорн, как “звука Хеймдалля”, предпочтительнее. В одном из дореволюционных переводов С. Свириденко [6] прямо сказано, что это рог:

В.Тихомиров посчитал, что «влага точится (именно) с Одинова заклада» (т.е. из глаза, откуда может сочиться только слеза), между тем как в этой и  следующей строфе в переводе А.Корсуна сказано о «залоге Владыки»(“Прорицание вёльвы”, 28)

Владыка этот — Один («и каждое утро пьет Мимир от ока Властителя Ратей»[6]). Глаз Одина — солнце — отражается в любом источнике, поэтому черпая горстями воду (или мед) можно пить «с залога», поэтому и влага источника может источаться с него.

Неясности, на первый взгляд, еще остаются, все-таки рог у Мимира, заложен он или нет. И тогда фраза Снорри — “есть у него рог, что зовется Гьяллархорн, и когда трубит он, слышно по всем мирам….” — вроде бы нелепа. “Вроде бы”! Не надо забывать, о парадоксах восприятия времени в эпоху раннего средневековья….. “Для язычества характерен подход к Времени, как к постоянно повторяющемуся циклу, вращению на “Круге Земном. В эддических сагах “объектом описания служит не простая преемственность времен, а лишь те отрезки времени, которые наполнены значительным, с точки зрения автора, содержанием. Следовательно, сага объемлет серию эпизодов, следующих один за другим, но не всегда и не обязательно непосредственно связанных между собой во времени. Время — параметр человеческих деяний: где ничего не происходит, там как бы и нет времени, его невозможно заметить»[4].

«Время субъективно, оно — лишь форма существования языческого бога или позднее культурного героя. Божественное сознание «размазано» по пространству мифа, как электронная орбиталь. У языческого бога нет прошлого и будущего в нашем понимании, есть только время настоящее”, и в этом его бессмертие [7].

Возможно, после гибели дяди Одина, Мимира (которому ваны отрубили голову), рог вернулся к Хеймдаллю, ибо согласно пророчеству именно ему дано оповестить мир о Рагнереке и позвать всех союзников асов на Последнюю Битву (“Прорицание вёльвы”, 46):

В иных переводах есть упоминание о том, что знаменитый рог, выполнив свое предназначение, разлетается в куски.

Дико мятутся рожденные Мимиром.

Рог Гйалларгорн возвещает погибель;

Громко трубит Геймдалльр,

рог в куски разлетается.

Держит Один совет с головой мертвой Мимира. [6]

Неутомимый Страж

А пока Сумерки Богов не настали, Хеймдалль “стоит стражем” у Бильрёста — Радужного Моста, соединяющего Мидгард и Асгард (“Речи Гримнира”,13)

Хотелось бы возразить ряду прозаических пересказчиков Эдды. Хеймдалль пьет мед в одиночку, но это вовсе не указывает на то, что он постоянно сидит в своих палатах и “дежурит на посту”. Хеймдалль ругается на пиру у Эгира с Локи, ( 47–48, “Перебранка Локи”). Да и на том пиру, который описывает Снорри в “Языке Поэзии”, Хеймдалль занимает по праву свой трон среди прочих асов и асинь. Под именем Риг он ходит по Мидгарду и делает детей (три раза по три ночи). Хеймдалль приходит к погребальному костру Бальдра. Наконец, Хеймдалль отлучается и на совет асов, когда тем необходимо его вещее слово. Так это было, когда инеистые великаны украли молот у Тора (“Песнь о Трюме”[2])

Имея такое зрение и такой слух, не нуждаясь в сне, Бел-асу не грех отлучиться. В случае опасности— Золотая Челка мигом домчит его до ворот Химинбьерга.

 По непроверенным сведениям Снорри

Вернемся с произведению Снорри Струлусона, которое именуют “Младшей Эддой”[3]. Опираться на него мы можем с тем же успехом, как Шлиман использовал текст “Илиады” Гомера, хотя не следует забывать, что Снорри выступает именно литератором, а значит, кое-что мог сочинить сам. В “Языке поэзии” сказано:

“Какие есть кеннинги Хеймдалля? Его зовут “сыном девяти матерей”, “стражем богов”, как уже упоминалось, “белым асом”, “недругом Локи” и “тем, кто добыл ожерелье Фрейи”. Голова зовется “мечом Хеймдалля”: сказывают, что он был пробит насквозь человеческой головой. Об этом поведано в “Заклинаниях Хеймдалля”, и с тех пор голову называют “погибелью Хеймдалля”, подобно тому как меч зовется “погибелью человека”… Упоминают и то, что он побывал на острове Вагаскер и у камня Сингастейн: тогда у них с Локи была распря из-за ожерелья Брисингов, называют его и Виндлером. Ульв Уггасон подробно рассказал о том в “Хвалебной песни о доме”. Там упоминается, что Хеймдалль и Локи были в обличье тюленей. Он также “сын Одина”.

В “Прорицании вёльвы”, и вообще в “Старшей Эдде”, нет прямых сведений о том, с кем будет биться Хеймдалль, и как он погибнет… В “Видении Гюльви” указано, что “Локи сражается с Хеймдаллем, и они убивают друг-друга”. В основном из-за этого Хеймдалля зовут “недугом Локи”, хотя, конечно и за то, что вернул он Фрейе знаменитый пояс Брисинга, Локи украденный.

Что касается “погибели” Хеймдалля от удара головой, то остается предположить следующее: именно таким образом во время Последней битвы Локи уложил своего противника. Однако, тогда Снорри должен был бы указать, что не всякую голову, а только голову Локи зовут “погибелью Хеймдалля”. По-видимому мы имеем дело с неизвестным мифом, противоречащим в части смерти Бел-аса тому, что мы о ней ведаем.

Если же предположить, что “меч Хеймдалля” — это голова самого белого аса, и это Хеймдалль забодал Локи, то его эпитет “златорогий” указывает на явный зооморфизм. Таким образом голова — это и его оружие и его погибель.

Сын девяти матерей

Теперь о происхождении светлого аса. Он с полным правом может быть причислен к древним богам. Возможно, его белизна — это еще и указание на седину. По крайней мере в славянской традиции собственно Белобог изображался седым белым стариком на облаке.

 В строфе 37 “Песни о Хюндле” упоминаются имена девяти матерей одного великого героя, и вероятно, речь идет о Хеймдалле. По мнению М.И. Стеблин-Каменского [2, стр.702] матерями Хеймдалля могли быть волны — дочери морского великана Эгира и его жены Ран. Имена волн, матерей Хеймдалля обычно переводят как “шумящая, хватающая, бушующая, губительная …” Но корректно ли это? Вероятно, с точки зрения языкознания — это корректно. А как быть с магией?

Давно известно, что большинство эддических песен имеют магический характер. Скажем, часть из них содержит указания по применению рун, как это показано в целом ряде работ, опубликованных в прежних выпусках альманаха. Строфа 38 “Песни о Хюндле” называет типичный магический обряд защиты от гибели с помощью земли, морской соли и крови вепря (см. например строфу 21 «Вторая песнь о Гудрун»). Это дает нам право предположить, что и предыдущие строфы могут здесь содержать магическое знание, например, о структуре Мироздания и магических путях Перехода.

Конечно, древние обладали особым типом мышления, но они не были столь экстравагантны, чтобы девять разных “женщин” разом, в один и тот же миг исторгли из своего лона одного ребенка. Когда у дитя оказывается несколько отцов — это еще куда ни шло. Чуть ли ни в каждом греческом мифе их у Героя (Полидевк, Елена, Персей …) по меньшей мере два — законный и настоящий, причем, второй, как правило, небожитель.

Гораздо понятнее образ последовательно рождающегося героя. Героя, проходящего девять испытаний, тридевять земель, девять миров! Вот их названия: Хельхейм, Свартальвхейм, Муспельхейм, Ётунхейм, Нифлхейм, Ванахейм, Мидгард, Альвхейм и Асгард. И не случайно скорее всего у Хеймдалля именно девять матерей — девять волн (соответствующие девяти уровням посвящения и инициации). Предполагать, что это месяцы беременности — означало бы признать всех прочих асов и ванов детьми девяти матерей, а это не так.

Девять и трижды девять — числа, священные для скандинавов. Именно девять валькирий скачут над морем во «Второй песняе о Хелги убийце Хундинга». Девятка и связь с морем дают повод для размышлений.

По данным А.Платова  у прибалтов есть сказка, где фигурируют герои с несколькими матерями.

В работе Мэнли П. Холла [8]  предлагается реконструкция мистерий Одина, в ходе которых посвящаемый последовательно проходил девять пещер, отвечая высшим жрецам и спрашивая их, подобно тому, как Гюльви (через Одина-Ганглери) из “Видения Гюльви” общается с тройкой — Высокий, Равновысокий и Третий. Очевидно, что тройка эта — воплощение самого Одина, Великого Водчего, (или жрецы, посвященные, что играют роль судий-богов), а с другой стороны она ассоциируется с тремя равнозначными, как орты в математике, фазами Времени (прошлое, настоящее, грядущее либо старость, зрелость, молодость). Триглавам традиционализма и триединству мира мы посвятили отдельную работу.

Заметим также, что издавна, и не только в одинизме, а вообще в традиционализме, пещера ассоциировалась с утробой матери. Тот, кто покидал пещерный лабиринт, мог сказать, пройдя посвящение, что у него девять матерей.

Хеймдалль не одинок в своем знании. Эдда называет нам по крайней мере еще Одного, побывавшего в девяти лонах, девяти сферах, девяти мирах — это Вафтруднир. В отличии от Хеймдалля этот великан возгордился и не ответил на последний вопрос Правителя Побед (со всеми вытекающими последствиями, как, например, переоценив собственные силы, поплатился герой повести “Вий”).  Читаем“Речи Вафтруднира”:

Наверное, стоит попытаться истолковать имена девяти матерей Хеймдалля, как для эвгемеровского обожествленного героя. Сравнение девяти прародительниц и девяти миров впервые осуществил западный исследователь Х.Пиппинг, однако, нам не удалось познакомится с его работами.

Хеймдалль и Свентовит

Верховный бог западных славян — Свентовит и светлейший ас Хеймдалль имеют так много общего, что нельзя не остановиться на этом сравнении.

• Хеймдалль — белый (светлый) ас, Свентовит — бог Света.
• Хеймдалль — стережет Асгард (т.е. Правь) от инеистых великанов и сынов Муспелля (т.е. Нави). Свентовит уберегает людей от Нави.
• Хеймдалль владеет даром прорицания. Храм Свентовита в Арконе считался славянскими Дельфами, где устами Верховного жреца Свентовит давал предсказания.
• Рог, из которого пьют мед, возможно это рог изобилия — непременный атрибут Хеймдалля и Свентовита.
• Конь Хеймдалля — Золотая Челка. Золото — символ солнечный. У Свентовита — священный белоснежный конь.
• Как мы предполагаем, Хеймдалль — “сын девяти сестер” соотносимых с волнами. Точно также мог родиться и верховный бог западных славян, чье святилище находилось на острове Руян, и жрецы утром воочию могли наблюдать порождение Белого Света из вод Варяжского моря.
• Спорная, но очень интересная параллель. Исследователь Х.Пипинг расшифровывает имя Heimdall как “Мировое древо” и считает этого аса антропоморфной персонификацией Мирового столпа и стражем Игдрассиля [12]. А Свентовиту может быть сопоставлен знаменитый Збручский кумир, который есть ни что иное, как Мировая ось.

Недруг Белого аса, или Локи как Чернобог

Одно из немногих достоверных упоминаний Белобога — это сведения “Mater Verborum”. То, что мы можем с большой долей уверенности утверждать для Белого бога — это его извечное противостояние Чернобогу и связь с благами. Логично было бы предположить, что большинство свойств Белобога прямо противоположны чертам его противника.

Явным противником белого аса Хеймдалля в эддических текстах назван Локи. Последний является одним из темных богов скандинавской мифологии, иначе говоря — Черным богом. В работах И.Белкина и А.Платова [9,11] выяснены главные свойства Черного бога. Используем этот опыт, но сформулируем их для любого Черного бога, т.е. более универсальным образом, чем это было до нас сделано.

1. Черный бог — это хтонический персонаж, но кроме черноты под землей ему подчинена чернота на земле и чернота на небе.

Скованный Локи пребывает под землёй в наказание за свои выходки. На лицо Локи капает яд из пасти змеи, и его судорожные движения вызывают землетрясения. Дочери Локи, Хель, принадлежит Нижний мир. Если за землю считать Мидгард, там Локи представлен в ипостаси Мирового (Мидгардского) Змея. Если Асгард считать за небо, то он конечно же чернец среди асов, как Лофт — «сеятель раздоров».

2. Относится к первобогам, богам «старшего поколения».

Локи — один из древнейших богов. Его ведический предшественник — это Агни. Под именем Лодура Локи входит в один из эддических Триглавов.

3. Связан со смертью и миром мертвых.

Богиня смерти Хель — дочь Локи.

4. Связан с зарождением новой жизни и судьбой.

Как Лодур он участвует в создании первых людей.

Он «виновник распрей. Локи влияет на судьбы мира, выступая инициатором и исполнителем (распространителем) различных дел. Его связь с судьбами, как трикстера обоснована А.Платовым [10]. Например, Локи выступает инициатором создания волшебных вещей, строительства стены вокруг Асгарда и виновником нарушения данной асами клятвы. Он же — вдохновитель убийства Бальдра. «Асы не раз попадали из-за него в беду, но часто он же выручал их своей изворотливостью» [3].

5. Связан с подземным огнем.

Именно Локи везёт на поле Вигрид людей Муспельхейма — мира огня, согласно современным переводам “Прорицания вельвы” (в дореволюционных — корабль Мертвецов идет с севера, хотя кормщик там тоже Локи)

Снорри, правда, указывает, что Нагльфаром правит великан по имени Хрюм, но в Старшей Эдде сказано лишь то, что «Хрюм едет с востока», а не правит.

А.Корсун оставил за пределами перевода интересный фрагмент, где есть намек на то, что Локи — вообще родич Сурта (Черного), который поведет сынов Муспельхейма в бой. То, что они не одно и то же явствует из строк: Локи ведет корабль с востока (или с севера, где расположен Нифльхейм), а великан Сурт — с юга, т.е именно из Муспелля, где он сидел на краю этой страны огня еще в те времена, когда не было ни Асгарда, ни Мидгарда (лишь Муспельхейм и Нифльхейм).

“Враг на свободе” — это относится к Локи, который освободился от пут. Почему вырывается турс (или йотун)? Поскольку Локи — сын великана Фарбаути и Лоувейи. Фенрир разорвал узы еще в строфе 44 “Прорицания вельвы”. Пламя пышет из глаз и ноздрей у волка Фенрира.

Наконец, именно Локи успешно соревнуется с Логи — духом пламени (их имена не случайно созвучны, вспомним и об Агни) во время знаменитого похода к Утгарда-Локи.

6. Животные, связанные с Черным богом — ворон, волк (или пес) и муравей.

Волк Фенрир — сын Локи. После поимки Локи один из его сыновей Нарви превращен в волка.

7. Черному богу подчиняются некоторые человекоподобные существа, ответственные за Тьму.

Локи — водчий Корабля мертвецов — Нагльфара согласно Старшей Эдде. «За Локи следуют спутники Хель» во время битвы на поле Вигрид согласно Младшей Эдде. Наконец, Локи — прародитель всех ведьм.

8. К миру Черного бога относится сказочный персонаж — змей, выезжающий из (из-за) воды, вероятно, одна из ипостасей Черного бога или одно из проявлений, подвластных ему.

Змей Йормунганд (Мидгардский Змей) — сын Локи.

Добавим к имеющимся восьми еще два основных на наш взгляд свойства, которые следовало бы разместить в числе первых:

9. Чернобог участвует в создании Мира, либо портит только что созданный мир.

Систему из девяти миров создали сыновья Бора — Один, Вили, Ве. Локи согласно “Перебранке Локи” кровный побратим Одина. К тому же “братья его Бюлейст и Хельблинди”, а Хельбдинди (Слепо-Хель) — это хейти Одина из знаменитого перечисления в “Речах Гримнира”. Это наводит на размышления о сопоставимости триад Один-Лодур-Хенир и Хельблинди-Локи-Бюлейст.

Один — еще больший и явный Чернобог, чем Локи. Локи, как пишет А.Платов — его кривое отражение [10] (Последнее, кстати, не мешает злокозненному Локи быть светлым Лодуром и темным Лофтом одновременно). При создании нового Мира Один выступает как Чернобог, он убивает Имира и нарушает тот Порядок, что был при Имире, т.е. разрушает мир, существовавший до Одина и состоявший лишь из Муспельхейма, Нифльхейма и Мировой Бездны.

Локи в свою очередь портит мир, сотворенный Одином, Вили и Ве (и выступает здесь темной ипостасью Одина).

10. Вред в мире от Чернобога.

Локи — «злокозненный ас», «сеятель раздоров», «недруг богов», «наветчик и обманщик богов», «кузнец бед». «Он злобен нравом и очень переменчив, он превзошел всех людей той мудростью, что зовется коварством» [3]

Таким образом Локи — это Черный бог. Противником Чернобога является Бел-бог. Поскольку Хеймдалль — это главный противник Локи, то Хеймдалль может быть назван Бел-богом, то есть Белобогом.

Что нам стало известно о Бел-боге?

Вот основные свойства Белого бога, которые мы сумели выяснить на примере светлого аса:

• Белый бог — это соперник Черного бога, обладающий атрибутами белизны или Света.
• Белый бог, как и Черный бог, относится к богам старшего поколения.
• Белый бог противостоит миру мертвых и смерти
• Белый бог в той же степени, как и Черный бог, связан с зарождением новой жизни и судьбой.
• Белый бог участвует в творении Мира, либо препятствует порче мира.
• Блага в мире от Белобога.
• Белый бог — просветитель, он добывает и дарит людям и иным богам знания.

Чтобы выснить еще некоторые свойства, обратимся к одному из вариантов традиционного противостояния Черного и Белого богов. В работе А.Платова [11] отмечено сходство образов Балора и Ысбаддадена из кельтских легенд (“Битва при Маг-Туиред», “Килух и Олвэн”) и образа Вия (или Старого Старика) из славянских мифов типа “Бой на Калиновом мосту”:

• Это темные персонажи, связанные с нижним миром, миром мертвой материи, они либо приходят из запредельного мира, либо живут за пределами нашего мира и герой является к ним;
• Их противником оказывается герой, соотносимый с Белым Светом как в буквальном (Ллей — противник Балора имеет солярные черты), так и в переносном смысле;
• Все они предводительствуют силой, что противостоит Cвету — миру героя;
• Каждый из противников “виеобразного персонажа” ущербен в чем-то. Встреча с Темным противником снимает эту “ущербность”.

Эти пункты могут быть применены к паре Хеймдалль — Локи без особых нареканий. Локи несомненно связан с Нижним миром, он — предводитель врагов, что идут на штурм Асгарда из запредельного Нифльхейма. Противник Локи — это светлый ас. До битвы на Вигрид и своего поединка с Локи Хеймдалль вынужден выполнять роль Неусыпного Стража (“Перебранка Локи”[2])

48. Локи сказал:

“Ты, Хеймдалль, молчи!

От начала времен

удел твой нелегок;

с мокрой спиной

на страже богов

неустанно стоишь ты”.

Встреча состоится — Хеймдалль выполнил свое предначертание — он протрубил в рог и возвестил о Рагнареке.

Теперь обратимся к спорным пунктам.

• Все они древнее своего молодого светлого противника;
• Каждый из них испытывает молодого противника, невыполнение испытания грозит всегда смертью;
• Все они имеют неполадки со зрением, это либо тяжелые веки, которые обслуживают слуги с вилами или копьями, либо им свойственна слепота, подчеркивающая их темноту.

Трудно сопоставлять “возраст” Хеймдалля и Локи. Первый в Младшей Эдде назван сыном Одина, между тем — Локи — брат Одина (возможно и не только как кровный). Если же верно, что Локи — родич Сурта и на севере в Нифльхейме он играет ту же роль, что Сурт на юге в Муспельхейме — Локи старше Хеймдалля.

В эпосе скандинавов есть несколько богов, которые обладают ярко выраженными атрибутами белизны — это, кроме самого Хеймдалля, Фрейр и Бальдр.

 Фрейру “подвластен солнечный свет”, он прекрасен собой и могущественен, он ван, “посылающий богатства”, и владетель Золотого Вепря, наконец, мир светлых альвов — “Альвхейм был Фрейром получен от богов на зубок” (5, “Речи Гримнира”). Фрейр-Ингви — названный сын Одина. Согласно описанию Адамом Бременским Упсальского Храма (около 1070 г.) Фрейр участвует в одном из вариантов скандинавского «триглава» под именем Фрикко(н) — Один-Тор-Фрикко, “даруя смертным мир и сладострастие”.

 О Бальдре “можно сказать только доброе. Он лучше всех и все его прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние. Он самый мудрый из асов (как и Один!), самый красноречивый (как и Один!). Но написано ему на роду, что не исполнится ни один из его приговоров…”[3] В его палатах не совершается никаких злодейств.

 Противники их обладают столь же явными признаками черноты. Молодой “пресветлый” Фрейр будет биться с древним темным Суртом. Молодой светлый Бальдр убит Локи руками слепого Хеда. Впрочем, Бальдр не мог не догадываться, чем грозит ему испытание на тинге и пострадал за излишнюю самоуверенность?  Случилось это при полном попустительстве со стороны темного на один глаз Всеотца, Игга (Ужасного) и Бельверка (Злодей), Хельблинди (Слепо-Хель) и Вальфэдра(Отец павших). Именно “на один глаз”, что вполне отчетливо символизирует двойственность образа Одина, в котором его темная ипостась, Чернобог (Локи, Сурт, Хед), воссоединяется с его светлой ипостасью, Белобогом (Хеймдаллем, Фрейром, Бальдром). Вещий дар, обучение рунам, просветительская функция и непосредственное отношение к порождению новой жизни позволяют говорить о сходстве Хеймдалля и Одина в его светлой ипостаси.

Итак, добавим еще несколько свойств Белого бога к имеющимся семи.

8. Белый бог является в наш мир из своего мира, чтобы совершенствовать его.
9. В соперничестве с Черным богом Белый бог обретает целостность и снимает собственную ущербность.
10. Иногда Белый бог ассоциируется с молодостью, а Черный бог — со старостью, однако это образы одинаковой древности.
11. Иногда Белый бог обладает подчеркнуто светлым (зорким) взглядом, а Черный бог полностью или частично “слеп”.

Во второй части данной статьи “Бел-бог против Чернобога. Один против Одина” мы рассмотрим идею синтеза Черного и Белого богов.

Литература:

• Старшая Эдда. в пер. В.Тихомирова / Корни Иггдрасиля (Эдда. Скальды. Саги), сб. под ред. О.Смирницкой, — М.: “Терра”, 1997, — 637 с.
• Старшая Эдда. в пер. А.Корсуна. под. ред. М.И. Стеблин-Каменского/ Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах, — М.: Художественная литература, С. 181–350.
• Младшая Эдда. в пер. О.А. Смирницкой, под ред. М.И. Стеблин-Каменского, — М.: НИЦ Ладомир, 1994, 256 с.
• Гуревич А.Я., Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства, — М.: Искусство, 1990, С. 69–134
• Г.Х. Андерсен, История одной матери / Г.Х. Андерсен, Сказки, — Л.: Художественная литература, 1981.
• Старшая Эдда. Русская классная библиотека под ред. А.Н.Чудинова, — СПб, 1897.
• Гаврилов Д.А., Достался ли Локи мед поэзии // Мифы и магия индоевропейцев, №6, — М.: Менеджер, 1997.
• Мэнли П. Холл, Языческие учения кельтов и скандинавов с точки зрения современного массонства // Мифы и магия индоевропейцев, №1, — М.: Менеджер, 1995.
• Белкин И., Как выглядел Черный бог// Мифы и магия индоевропейцев, №№4–5, — М.: Менеджер, 1997, С. 172–191.
• Платов А., Трикстер, или обратная сторона монеты // Мифы и магия индоевропейцев, №4. — М.: Менеджер, 1997.
• Платов А., Бой на Калиновом Мосту или прогулка тропою Мертвых// Мифы и магия индоевропейцев, №5, — М.: Менеджер, 1997.
• Мелетинский Е.Е., Хеймдалль/ Мифы народов мира. т.2., — М.: Советская энциклопедия, 1982, с. 587.

Опубликовано: Д. Гаврилов. Хеймдалль. Белбог против Чернобога// «Мифы и магия индоевропейцев»,  №9, К.: София, 2000. С. 40–49.

Nks 1867 Edda Opslag 92-93
Handskrift afdelingen
Det kongelige Bibliotek.

Основатель аналитической психологии, Карл Густав Юнг утверждал, что существуют психические структуры (архетипы), присутствующие в каждом из нас. Как гены определяют наше физиологическое развитие, так архетипы, словно инварианты, определяют характер нашего психологического развития. Наиболее распространенная формулировка определения архетипа звучит примерно так: форма без собственного содержания, определяющая и канализирующая психический материал. Юнг поясняет смысл архетипа, рисуя образ пересохшего русла реки, которое и определяет направление будущего потока, но не характер течения. Архетип сам по себе бессознателен, но может быть представлен в сознании в виде совершенно разных образов, в частности, это зависит и от культуры, к которой принадлежит человек, и от его личных представлений об окружающем мире. Одним из этнопсихологических инвариантов традиционной культуры является Трикстер.

Трикстеру посвящен ряд работ, подчас опровергающих одна другую. Это совершенно не удивительно с учетом противоречивости самого образа Трикстера. Уже термин “Трикстер” в буквальном переводе означает “обманщик, ловкач”, от “trick” — трюк, а производные формы: tricksy — ненадежный, обманчивый, шаловливый, игривый, разодетый, нарядный; tricky — сложный, запутанный, мудреный, хитрый, ловкий, находчивый, искусный — в зависисмости от контекста.[1]  В современном русском языке для данного понятия есть много слов-синонимов: шут, скоморох, плут, обманщик, лицедей, “дурак” — или иностранного корня — паяц. Все они в той или иной степени отражают стороны Трикстера, как вещи, объединяющей их в себе.

Поль Радин первым рассмотрел образ Трикстера в его эволюции, применительно к первобытной мифологии индейцев.[2] Иррациональное поведение Трикстера представляется ему, как возможность выхода низменных страстей, не признанных моральными устоями племени и строя. Этими безрассудными выходками Трикстер зачастую ломает имеющиеся традиции и зачинает новые. Так в мифологии индейского племени Виннебаго присутствует мотив перехода Трикстера в Культурного героя, стоящего на более высокой ступени развития.

Карл Густав Юнг в статье, изданной в качестве послесловия к книге Радина[3] отметил: “так как рассказы о трикстерах грубо примитивны, неудивительно, если человек видит в мифе просто плод раннего, архаического сознания…”[4]  “Мотив трюкача, — пишет Юнг, — проявляется не только в мифической форме, но также присущ ничего не подозревающему современному человеку, когда он чувствует себя игрушкой в руках «случая», который парализует его волю и действия своим откровенно злым умыслом. Мы тогда говорим о «вещах, приносящих несчастье», «заколдованности» и «зловредности» объекта. Здесь трикстер представлен противоречивыми тенденциями бессознательного… и в некоторых случаях — подобием второй личности детского или подчиненного характера… Я думаю, — пишет Юнг далее, — что нашел подходящее определение для этого компонента характера, когда назвал его Тенью. На культурном уровне он воспринимается как личные ошибки, или промахи, которые затем рассматриваются как дефекты сознательной личности. В карнавальных и им подобных обычаях мы находим пережитки коллективного образа Тени, которая доказывает, что личная Тень частично коренится в коллективной фигуре сознания. Эта коллективная фигура постепенно разрушается под воздействием цивилизации, оставляя в фольклоре следы, которые трудно распознать. Но основная ее часть олицетворяется и становится предметом личной ответственности.”

«Дух трикстера» по Юнгу обнаруживается ярко в средневековье, главным образом выражаясь в празднике «Пир дураков», во время которого, как сообщается в хронике 1198 года, было совершено «столь много мерзостей и постыдных действий», что святое место было осквернено «не только непристойными шутками, но даже пролитием крови». Спустя 250 лет в хрониках можно прочитать, что во время этого праздника «даже священники и духовные лица выбирали архиепископа, епископа или папу и называли его Папой дураков». «В самой середине церковной службы маски с нелепыми лицами, переодетые женщинами, львами и фиглярами, плясали, пели хором непристойные песни, ели жирную пищу с угла алтаря возле священника, правящего мессу, играли в кости, бегали и прыгали по всей церкви». В некоторых местах, по-видимому, сами священники были приверженцами «Пира дураков». Юнг указывает, что этот праздник или «счастливый случай» давал волю более древнему слою сознания со свойственными язычеству необузданностью, распутством и безоответностью … Совершенно очевидно, что Трикстер является «психологемой», черезвычайно древней архетипической психологической структурой. «В своих наиболее отчетливых проявлениях он предстает как верное отражение абсолютно недифференцированного человеческого сознания, соответствующего душе, которая едва поднялась над уровнем животного».

«Он был коротким, крепким и толстым, голова — огромной, а лицо все в морщинах. Его широкие уши свисали до середины живота. Глаза были велики, нос длинен, рот широк, зубы кривы. Его волосы стояли дыбом, и вид напоминал козла. Руки и пальцы — жирны и малы, платье с фартуком, … ботинки набиты навозом. Шапка сшита из козьей шкуры, на ней виднелись рога, шерстяная накидка служила ему одеждой». — Так выглядит чудак Морольф, герой сборника шванков Г. Хайдена (1480-х годов). Детали облика наверняка были «срисованы» автором с натуры, позаимствованы из карнавального мира широкой масленицы, в центре которого находился моделированный наподобие козла шут. Головной убор — шапка с матерчатыми концами, завершающимися погремушками-бубенцами, — восходит к лобной части козлиного черепа, которая закреплялась на голове карнавального шута. На следующем этапе становления народной культуры и устных традиций персонаж получает примитивную типизацию через пол, возраст и социальный статус.[5]

Трикстер определен известным советским исследователем Е.М. Мелетинским[6] через образ культурного героя: “Культурный герой (с чертами первопредка и демиурга) и его комический дублёр — Трикстер — центральные образы не только архаической мифологии как таковой, но и первобытного фольклора в целом. Это объясняется, во-первых, архаически-синкретическим характером указанных образов (они предшествуют отчётливой дифференциации религиозных и чисто поэтических сюжетов и образов) и, во-вторых, тем, что культурный герой (в отличие, например, от духов-хозяев) персонифицирует (моделирует) не стихийные силы природы, а саму родо-племенную общину. Раздвоение на серьёзного Культурного героя и его демонически-комический отрицательный вариант соответствует в религиозном плане этическому дуализму, а в поэтическом — дифференциации героического и комического.”

Культурный герой по Мелетинскому — это “мифический персонаж, который добывает или впервые создаёт для людей различные предметы культуры (огонь, культурные растения, орудия труда), учит их охотничьим приёмам, ремёслам, искусствам, вводит определённую социальную организацию, брачные правила, магические предписания, ритуалы и праздники. В силу недифференцированности представлений о природе и культуре в первобытном сознании (напр., появление огня в результате трения приравнивается к происхождению природных явлений грома и молнии, солнечного света и т. п.) культурному герою приписывается также участие в мироустройстве: вылавливание земли из первоначального океана, установление небесных светил, регулирование смены дня и ночи, времён года, приливов и отливов, участие в создании, формировании и воспитании первых людей и др. В древних версиях мифов, отражающих специфику присваивающего хозяйства, культурный герой добывает готовые блага культуры, а порой и элементы природы путём простой находки или похищения у первоначального хранителя (у старухи-прародительницы, у хозяйки царства мёртвых, у небесных богов, у духов-хозяев).”

“Демонически-комический дублёр культурного героя наделяется чертами плута-озорника (Трикстера). В мифах заметна тенденция отделить серьёзные деяния героя от озорных трюков. У некоторых североамериканских племён мифы о творческих деяниях Ворона, Койота и др. воспринимаются с полной серьёзностью и ритуализованы по формам бытования, а анекдотические истории с тем же Вороном и Койотом рассказываются для развлечения. Озорные проделки Трикстера большей частью служат удовлетворению его прожорливости или похоти. Обычно преобладает какое-нибудь одно качество: например, у индейцев северо-западного побережья Америки ворон — прожорливый Трикстер, а норка — похотливый; в мифологии догонов Легба отличается гиперэротизмом, а Йо — обжорством. Стремясь удовлетворить голод или ненасытное желание, Трикстер прибегает к обману, нарушает самые строгие табу (в т. ч. совершает кровосмешение), нормы обычного права и общинной морали (злоупотребление гостеприимством; поедание зимних запасов семьи или родовой общины). Нарушение табу и профанирование святынь иногда имеет характер “незаинтересованного” озорства, имеют характер пародии на серьёзные творческие деяния. Действуя асоциально и профанируя святыни, Трикстер тем не менее большей частью торжествует над своими жертвами, хотя в отдельных случаях он терпит неудачи. Сочетание в одном лице серьёзного Культурного героя и Трикстера, — пишет Е.М. Мелетинский, — вероятно, объясняется не только фактом широкой циклизации сюжетов вокруг популярных фольклорных персонажей, но и тем, что действие в этих циклах отнесено ко времени до установления строгого миропорядка — к мифическому времени. Это в значительной мере придаёт сказаниям о Трикстерах характер легальной отдушины, известного “противоядия” мелочной регламентированности в родо-племенном обществе, шаманскому спиритуализму и др. В типе Трикстера как бы заключён некий универсальный комизм, распространяющийся и на одураченных жертв плута, и на высокие ритуалы, и на асоциальность и невоздержанность самого плута.”

В. Я. Пропп показал, что “изучение атрибутов (действующих лиц) дает возможность научного толкования сказки. С точки зрения исторической это означает, что волшебная сказка в своих морфологических формах представляет собою миф».[7]  В. Я. Проппом разобраны общие мотивы одурачивания в народном фольклоре. Он называет одурачиванием причинение неудачи или посрамление воли, причем иногда одураченный может оказываться посрамленным по собственной вине.[8]  Среди прочих он выделяет, например, группу сказок о шутах. Так шут говорит, что у него есть плетка, которая оживляет мертвых. “По сговору с женой он будто бы ссорится с ней, будто-бы ударяет ее ножом, на самом же деле прокалывает заранее спрятанный пузырь с кровью, а потом ударяет ее плеткой, и она оживает. Плетку эту он продает за большие деньги. Покупатель убивает свою жену и пробует оживить её плеткой. Плут над ним смеется. Сказка состоит из цепи подобных проделок. Его враги пытаются отомстить ему и уничтожить его, но это оказывается невозможным — он всегда выходит сухим из воды.”

“Такие сказки — продолжает Пропп, —  для современного человека представляют некоторую загадку. Смех представляется здесь циничным и как будто бессмысленным. Но в фольклоре имеются свои законы: слушатель не относит их к действительности… победитель прав уже потому, что он побеждает, и сказка нисколько не жалеет тех доверчивых глупцов, которые делаются жертвой проделок шута.”

Необыкновенно важна функция Трикстера как насмешника. «Общий вектор ее развития — от непосредственной потребности в собственно увесели­тельных и оргиастических сторонах мифо-религиозной жизни к сня­тию определенных “напряжений” в культуре, разрядке обстановки в целом. Функция смеха — обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от покровов этикета, церемониального, искусственного неравенства, от всей сложной знаковой системы данного общества. Боги-озорники были созданы как щит от страха, как отстранение от серьезности, отдых от законов и ограничений, чтобы выразить проти­воречивую и двуликую полноту жизни. Задача Трикстера и состоит в том, чтобы заставить смеяться над тем, что представляется высоким и священным. По совершенно верному замечанию Проппа, смех есть оружие уничтожения.»[9]

Развивая вышеозначенную идею Мелетинского, Т.А. Струкова[10] пишет: “Мифологический Культурный герой статичен — «стоп-кадр». Меняются декорации, в которых он действует, меняются чудовища, которых он побеждает, появляются в силу его податливости к соблазну и склонности к насилию все новая необходимость к подвигу. Культурный герой влияет на реальность, преображает ее, при этом сама реальность не затрагивает его, не оставляя следа, «как вода на песке». Он статичен, и это дает нам с вами возможность рассмотреть, разглядеть, расчленить и препарировать мифологему Культурного героя. Трикстер подвижен, неуловим, а потому неопределим. Его можно наделить атрибутами, часто противоречащими друг другу и всегда недостаточными. Завернутый в атрибутивный кокон, он прячет от нас свое лицо, и мы не можем ухватить его сущность. Несомненно, имя его табуировано. В текстах он называется то стариком, то внуком, то старшим братом, то вождем, то именами зверей и птиц. Сам Трикстер все время называет себя и обращается к себе — «Глупец». Но, учитывая постоянно присутствующий мотив отражения реального, мифологический Трикстер возвращает это «глупец» нам.

Связь Культурного героя с местом его обитания несомненна и очевидна. Каждый раз, как бы далеко не уводил его путь служения, он, как бумеранг, всегда возвращается в некий сакральный центр. Пространство Культурного героя централизовано, объемно и неоднородно. В мифологии Трикстера отчетливо прослеживается мотив ухода и никогда — возвращения. Возвращение всегда связано с «наживанием кучи неприятностей», а потому неприемлемо. Пространство Трикстера плоское, гомогенное и однородное, равное самому себе в каждой точке. Ситуационное многообразие Трикстера может быть сведено к удовлетворению им четырех потребностей: полового инстинкта (Трикстер-партнер выступает то мужчиной, то женщиной, то сильным, то бессильным), голода, потребности в сне и отдыхе, испражнения. Удовлетворение этих потребностей не регулируется ни определенными навыками, ни социальными нормам. Возникновение их всегда спонтанно и удовлетворяет он их при первом их появлении.

Путь у Культурного героя всегда связан со взваливанием на себя бремени ответственности за других. Что, конечно, требует особых моральных качеств и силы. Обычно герои и наделены сверхчеловеческими возможностями, хотя и лишены бессмертия, что объясняет отсутствие в них иронии и самоиронии. Путь у Трикстера — это всегда «бесцельное брождение», «просто путешествование», это всегда уход от ответственности. Трикстера отличает ирония и скепсис по отношению к общественному долгу.”

Человек тpикстеpной природы и мифологический Тpикстеp, по словам В.Н. Топоpова, “всегда ищут свой единственный шанс на необщих путях… Готовность и умение усвоить себе особый тип поведения определяют активный полюс деятельности трикстера; отдача же себя ситуации рокового выбора, напротив, отсылает к пассивному полюсу, где сам тpикстеp оказывается игрушкой в руках Судьбы, если только на следующем этапе он не переиграет ее за счет особой, даже Судьбе неизвестной стратегии поведения” —  подчеркивает Топоров особенность Трикстера находить выход из казалось бы безвыходной ситуации.[11]

“Мир рационального сознания — это мир буквальный, а Трикстер живет в мире смысловом, где есть “правда”, но нет буквальности. И поэтому категории организованного мира просто не существуют для него: нет жизни и нет смерти (а значит, нет убийства, это лишь притворство), не существует никаких границ или ограничений… Трикстер находится на границе игры и действительности. Сама жизнь по Трикстеру оформлена особым игровым образом. По правилам, которые он задает, живут все окружающие его”.[12]  

Левон Абрамян указывает: “сама историческая действительность обладает порой такими “мифологическими” свойствами, что может породить особых “мифологических” лидеров.”[13] Он рассматривает личность В. И. Ленина в качестве Трикстера в период смены общественно-экономической формации, утверждая, что “в случае Ленина мы имеем не проницательного ученого, учащегося у истории в тиши кабинета, а политического деятеля, творящего импровизированную историю, причем при помощи таких же трюков, как и классический мифологический Трикстера. Научные штудии Ленина лишь создавали “научно-объективную” базу для трюкачества в истории, уже сами его труды несут на себе глубокий отпечаток тpикстеpности их автора.” Автор вычленяет ряд функций Трикстера и переносит их на образ “вождя мирового пролетариата” Например, “мы пойдем другим путем”, — говорит Ленин ставшую хрестоматийной фразу после казни старшего бpата-теppоpиста, подготавливавшего покушение на царя Александра III. Выбор обходного, необычного, кривого пути — один из типично тpикстеpных аспектов поведения. Работа Л. Абрамяна актуальна уже тем, что показывает практическую ценность и значимость исследования архетипа Трикстера, применительно к современным нам политическим деятелям, а не только фигурам далекого прошлого и народного фольклора. “Ленина роднит с Трикстером уже то, — пишет Абрамян, — что он, будучи революционером, как и Трикстер, является изменителем мира и культуртрегером. При этом новый мир творится посредством хитрости, трюка. Свидетельство этому — научное наследие Ленина, особенно те сочинения, где он обосновывает правомерность и историческую неизбежность революции в России. Фактически Ленин переворачивает теорию революции классиков марксизма. Если те говорили о социалистической революции в будущем после достижения достаточно высокого уровня развития капитализма, причем в центре капиталистического мира, то Ленин переносит ее в настоящее и на периферию, в наиболее слабое звено капиталистической системы. Но делает он это не по недоумию, подобно тому как, например, Хрущев переместил коммунизм из неопределенного будущего в конкретный, 1980 год, а в качестве хитроумного трюка. Т. е. типичный, наиболее широко известный тpикстеpный поступок — переворачивание — Ленин применил для другого типичного тpикстеpного поступка — хитроумного обмана, трюка. Впрочем, чисто карнавальное переворачивание тоже входит в арсенал ленинских поступков — вспомним, например, его знаменитое высказывание о кухарках, которые должны править государством. Но это скорее отражение общей каpнавальности революции, а не специфически ленинская черта.”

“Никакие его (трикстера) маски, превращения, тяга к перевертываниям (изнаночности), установка на абсурдные ходы и т.п. не могут скрыть сколько-нибудь прочно его доброго ядра”.[14] Образ Ленина, как Трикстера, по Л. Абрамяну, приближается, судя по итогам его творений, к образу “неудачливого демиурга — одного из двух универсальных мифологических близнецов-демиургов. Подобно ему, Ленин хотел принести пользу людям, но на самом деле посеял лишь разлад и зло. Это мифологическое соответствие было подтверждено недавним крахом ленинской коммунистической вселенной… В противоположность данному результату, каноническая лениниана представляет мифологию удачливого брата-демиурга: многочисленные (официозные) тексты и образы рассказывают о Великом Праотце Ленине, который создал новую коммунистическую вселенную после того, как разрушил старую.”

Социальное воображение оперирует архетипическими образами. Но также оно оперирует образами конкретной культуры, позволяет нам включиться в социальную действительность, присвоив себе определенные стереотипы и модели поведения, примерив маски социума, как «защиту от плевков и от пощечин».

Трикстер проявляет себя и в современной нам устной народной культуре — в анекдотах, как одной из форм реализации социального воображения. Например, А. В. Конева, рассматривая феномен анекдота, отмечает следующее: “Образ Трикстера непременно включает и любовь к коварным розыгрышам и злым выходкам, и способность изменять облик, и определенно двойственную природу. Он близок к природе — и анекдотический дед также либо живет в селе, либо (в образе папаши командира отряда ОМОН или папаши нового русского) описывается как дед-моховик, замшелый дедок и т.д. С точки зрения обнаружения в герое анекдота архетипа трикстера любопытно, что в этой истории встречается упоминание о кролике. Дед-трикстер, который “разводит” кроликов — в высшей степени лукавый образ. Практически во всех культурах, где обнаружены мифы о Кролике, он исполняет двойную роль культурного героя и трикстера. Таким образом, дед-трикстер “разводит” современных культурных героев, сам занимая освободившееся героическое место.»[15]  В мифах культурному герою полагается позаботиться об изменении сил природы, лишении их изначальных деструктивных функций; а также об освобождении мира из-под власти монстров, людоедов и гигантов. Это и составляет основную функцию “деда из Запорожца”. Снижение смысла, логическая подмена, смещение, парадокс — все эти трикстерные приемы позволяют создать серию конкретных узнаваемых анекдотичных образов, за которыми прочитываются обширные культурные пласты, свидетельствующие о единстве народной культуры и мира.

Сформулируем в общем виде основные функции Трикстера. Для наглядности же обратимся к традиционной культуре древних германцев, наиболее полно отраженной в Старшей и Младшей Эддах. Сделаем это вот еще из каких соображений. М.И. Стеблин-Каменский отмечает: “Эддические мифы до сих пор толкуются как сентимен­тальная картина борьбы “добрых” со “злыми”. В действи­тельности, однако, в этих мифах “добрых”, в сущности, нет. Главные персонажи эддических мифов никогда не выступа­ют как моральные идеалы или как установители или блюс­тители морали. Они действуют, как правило, не из этичес­ких, а из эгоистических побуждений. Если они мстят, то это месть не за нарушение морали, а за посягательство на их имущество или на них самих…»[16]  И даже несмотря на это обстоятельство есть два бога, резко выделяющиеся среди всех прочих эддических персонажей своим трикстерным поведением — это Один и его побратим Локи —  таким образом, что на их фоне другие кажутся образчиками общественной морали.

Правда, большинство исследователей не рассматривают Одина как Трикстера, польстившись на очевидное шутовское поведение Локи. Но здесь будет доказано, что «старый» Один сам не меньший Трикстер, чем его «молодой» побратим.

1. Трикстер появляется для нарушения сложившихся устоев и традиций, он привносит элемент хаоса в существующий порядок, способствует деидеализации, превращению мира идеального в реальный.

“В меньшей степени можно усмотреть какие-либо этические мотивы в поведении Одина, — продолжает М.И. Стеблин-Каменский. — Он помогает героям одерживать победы вовсе не потому, что он поборник добра и справедливости, но потому, что вообще любит, когда сражаются, и нередко сам убивает тех, кому он раньше помогал. Его решения, кому должна достаться победа, заведомо несправедливы, и он помогает героям побеждать скорее хитростью, чем силой. Сам не любит сражаться. С волком Фенриром (сыном Локи), который в конце мира должен его проглотить, он сражается из самозащиты. То, что он добыл мед поэзии, объективно благо, но побуждением Одина явно было просто желание похитить чужое сокровище. При этом Один устраивает так, что девять косцов перерезают друг другу шеи, и соблазняет дочь великана, у которого хранится мед. И то и другое он совершает совсем не потому, что в этом была какая-то необходимость, но просто он любит сеять раздор, а также соблазнять девушек или чужих жен и потом похваляться своими победами. Не случайно Одину приписывается собрание правил житейской мудрости (строфы 1—95, 103 и 112—137 “Речей Высокого”), в которых он советует, в частности, платить обманом за обман, обольщать женщин  лестью и подарками, никому не доверять и т. п.”

Локи сказал:

Молчи-ка ты, Один!

с начала времен

людей ты судил неправо:

в распре не раз,

кто праздновал труса,

тому ты дарил победу.

(“Перебранка Локи”, 22)[17]

Но если Один совсем не так уж “добр”, то второй из выделенных здесь асов — “Локи, самый “злой” из персонажей эддических мифов —  в сущности, не такой уж злой. У него, правда, есть на совес­ти несколько злых дел: он отрезал волосы у Сив, жены То­ра; он заманил Идунн к великану Тьяцци и тем оставил бо­гов без омолаживающих яблок; он заманил Тора к великану Гейррёду; он сделал так, что Хёд убил Бальдра, и помешал вернуть Бальдра из Хель. Но Локи совершал свои злые дела не со зла, по-видимому, а иногда из любопытства, иногда из трусости или даже просто из самозащиты (например, когда он заманил Идунн к Тьяцци или Тора к Гейррёду) и т.д.”[18]

Обратим внимание, что именно Один (под именем Харбарда) в «Песне о Харбарде» и Локи (в «Перебранке Локи») устраивают поэтическое состязание в поношении всех присутствующих: обвиняют в несоблюдении нравственных запретов, хотя сами их нарушают, в проявлении трусости, в невыполнении долга чести, в нарушении элементарных табу… и т.д. Причем истинность обвинений при этом не обсуждается и не оспаривается.

Локи, явившись на пир богов, обвиняет аса Браги в трусости, что де он храбр лишь за чашей, и гораздый бегать от битвы, а это, конечно, для викинга серьезное оскорбление. Асиню Идунн Локи обвиняет в блудодействе с убийцей Бальдра, то есть либо с Хёдом либо с самим собой. Если верить Локи, асиня Гевьон[19] отдается за подарки юнцам. Одина в дополнение к уже упомянутому обвинению в несправедливости, Локи корит в том, что он ведет себя как сейдовская баба, и это подробно рассмотрено ниже. Фригг достается от Локи за то, что изменяла мужу с его братьями. Фрейе — за то, что переспала со всеми асами и ванами, включая и собственного брата Фрейра.

Локи смеется и над ваном Ньёрдом: «Ночами, как в чан, мочились тогда в рот тебе дочери Хюмира». Ньёрд, не опровергая этих сведений, заявляет, что зато у него самый прекрасный среди асов сын.

В отличие от «нида», чисто хулительного стиха, в перебранке допускается еще и похвальба.[20]  Как раз похвальбу в процессе перебранки можно опровергать, и Локи тут же обвиняет отца Фрейра в том, что тот зачал своего сына с собственной сестрой, и что этот прекрасный сын заложил меч, столь необходимый асом в момент Рагнарёка, опять же ради бабы.

Асу Тюру отец лжи напоминает, как обрюхатил его жену, а Тюр отказался от мести.

Бесстрашного Тора Лофт высмеивает за трусость (как и Один-Харбард), напоминая, что громовержец сидел тиши мыши в великанской рукавице Скрюмира… и т.д.

Несмотря на то, что Трикстер наделяется почти непременным атрибутом — хулительными речами, — они носят также очистительный и возрождающий характер — это разоблачение, правда о старой власти, об умирающем мире. И хотя на пиру богов у морского великана Эгира Локи нарушает ритуальный мир, но задним числом Локи заставляет богов держаться рамок приличия. «Причем ругательства здесь абсолютно симметрично спроецированы на мир асов из мира людей — они имеют то же содер­жание, тональность и цель, что и ругательства, употребляемые в быто­вых раздорах.»[21]

Это означает, что Трикстер действует не только в поле мифа, но и за его пределами, в той социальной среде, которая использует сам миф.

2. Трикстер — это неподконтрольная никому фундаментальная Мировая Сила, результат действия которой непредсказуем, даже для самого Трикстера. Трикстер — это провокатор и инициатор социо-культурного действия и изменения творения, которое выглядит как порча.

При создании нового Мира Один выступает как разрушитель Мира старого, он убивает великана Имира и нарушает тот Порядок, что был при Имире, т.е. разрушает мир, существовавший до Одина и состоявший лишь из Муспельхейма, Нифльхейма и Мировой Бездны.[22] Расчленив первовеликана вместе с братьями на куски, Один устраивает собственное мироздание, выступая тем самым Альфёдром — Всеотцом.

Старый мир, мир великанов, мир Бергельимира, Бора, Бури, Бестлы, Мимира великий Один перекроил на новый лад, упорядочив Бездну Мировой Энтропии.

Но и созданный им же самим новый Порядок, Один тоже попирает сам, хотя несколько иным образом. Так произошло, когда асы нарушили данную великану при постройке стены вокруг Асгарда клятву, тем самым подорвав устои своего мира: «Крепкие были попраны клятвы, тот договор, что досель соблюдался…» Он, Один, тот, “что в битвах Губитель”, начал войну между асами и ванами, Хникар и Хникуд — имена Одина, что значит — “сеятель раздоров”.

Несоответствие жизни асов тем принципам, которые они провозгласили, — это источник разрушения мира. Асы сами породили своих противников — достаточно посмотреть,  чем похваляется Один в “Песне о Харбарде” и в каком блуде Локи упрекает прочих асов, а затем сравнить эти «добродетели» со следующим списком.

Это все прямые следствия поведения Одина. Он сам разрушил свой мир, он же и вверг его в хаос.

Локи в свою очередь тоже портит мир, сотворенный Одином, Вили и Ве (и выступает здесь как бы кривым отражением, Тенью Одина).

Локи  и сам один из древнейших богов. Под именем Лодура Локи входит в одну из  эддических триад. Как Лодур он участвует в создании первых людей наравне с Одином.

“И трое пришло из этого рода асов благих и могучих к морю, бессильных увидели на берегу Аска и Эмблу, судьбы не имевших. Они не дышали, в них не было духа, румянца на лицах, тепла и голоса; дал Один дыханье, а Хенир — дух, а Лодур — тепло и лицам румянец.”[24]

“Однажды три аса благих и могучих шли вместе по берегу моря домой. На побережьи нашли они чаявших жребия — Бессильно лежавших там Аскра и Эмблу. Души и дыханья у них еще не было, Теплоты и движенья, и жизненных красок. Гонир душу им дал, дал им Один дыхание, Дал Лодурр тепло и цветущие краски.”[25]

Локи, согласно «Перебранке Локи», кровный побратим Одина. К тому же «братья его Бюлейст и Хельблинди», а Хельбдинди (Слепо-Хель) — это хейти Одина из знаменитого перечисления в «Речах Гримнира», что наводит на размышления о сопоставимости триад Один-Лодур-Хенир и Хельблинди-Локи-Бюлейст.

Тот же Локи предводительствует теми, кто пойдет в дни Рагнарека войной на светлых богов, как только вырвется на свободу. Война приведет к Гибели старых богов и перерождению Мира через смерть.

дрогнул Иггдрасиль,

ясень трепещет,

трещит сердцевина —

вырывается йотун:

все устрашится

в подземных землях,

когда он явится,

родич Сурта

«Враг на свободе» — это относится к Локи, который освободился от пут. Почему вырывается турс (или йотун)? Поскольку Локи лишь приемный ас, он родной сын великана Фарбаути и великанши Лоувейи, таким образом, он и родич Сурт(р)а. Сурт(р) — “черный” — великан, сидевший на краю Муспельсхейма с начала мира. Он пойдет на асов войной вместе с Локи, убьет Фрейра и сожжет весь мир.

…Нагльфар плывет

С востока в ладье

Муспелля люди

плывут по волнам,

а Локи правит;

едут с Волком

сыны великанов,

в ладье с ними брат

Бюлейста едет.

Вот другой вариант перевода:

…Нагльфар плывет –

Муспелля войско

везет с востока

корабль по водам

(а кормщик — Локи),

везет он волка

и племя чудищ,

и Бюлейста брат

с ними плывет.

3. Трикстер традиционно выступает посредником между мирами и социальными группами, способствует обмену между ними культурными ценностями и переводу информации из области непознанного (Мир Иной) в область познаваемого (Белый Свет). Он делает неявное явным, вторгаясь в область неизведанного первым.

“Один в глазах скандинавов был не только военным вождем, зачин­щиком битв и сеятелем раздоров, — указывает А.Я. Гуревич. — Он и вечный странник, никогда не остающийся на одном месте, старец в надвинутой на глаза шляпе, в выцветщем синем плаще, склонный к перевоплощениям и мистификации. Верхом на восьминогом коне Слейпнире (конь почитался скандинавами как священное животное), в сопровождении волков и воронов, зовущихся “Память” и “Мысль”, он постоянно охотится, как бы олицетворяя дух беспокойства и тяги к странствиям, овладевший скандинавами в эпоху викингов. Он же покровитель торговли. Наконец, Один — воплощение высшей мудрости, он считался источником магии и поэзии (“меда Одина”). Чтобы стать всеведущим и получить знание рун, Один принес самого себя в жертву, пове­сившись на мировом дереве, прошив себя копьем, и отдал глаз в обмен на внутреннее зрение — мудрость.”[26]

Тождество бога  древних германцев Одина-Вотана-Водена и римского Меркурия, восходящего к греческому трикстеру — Гермесу, согласно свидетельству современников языческих верований, лишь подтверждает выдающуюся роль Одина в покровительстве добыче духовных и материальных ценностей, их обмену, торговле.

Корнелий Тацит в 1 столетии н.э. сообщал о материковых германцах: «Из богов они больше всего чтят Меркурия и считают должным приносить ему по известным дням в жертву также людей. Геркулеса и Марса они умилостивляют закланиями обрекаемых им в жертву животных»[27].

В 740-х годах Павел Диакон в “Истории Лангобардов”[28] писал: » 9. … верно то, что лангобарды, первоначально называвшиеся винилами, впоследствии получили свое название от длинных бород, не тронутых бритвой. Ведь на их языке слово “lang” означает “длинный”, a “bart” — борода”. А Годан, которого они, прибавив одну букву, называли Гводаном, это тот самый, кто у римлян зовется Меркурием и кому поклонялись как богу все народы Германии, не наших, однако, времен, а гораздо более древних. И не Германии он собственно принадлежит, а Греции.»

Норманнский автор Гальфрид Монмутский в «Деянии бриттов» отмечал: «Мы чтим отчих богов — Сатурна, Юпитера и прочих правящих миром, но в особенности Меркурия, которого на своем языке называем Воденом. Наши предки посвятили ему день четвертый недели, который и посейчас зовем по его имени воденесдей»[29].

И еще свидетельство древнеисландского текста Rymbegla: «… Зевс, которого мы зовем Тором, и Меркурий, которого мы называем Одином…» — сказано в нём.

Сам «Локи сделал ряд добрых дел: заставил карликов из­готовить золотые волосы для Сив, корабль Скидбладнир для Фрейра, копье Гунгнир для Одина; вернул Идунн с ее омо­лаживающими яблоками асам; помог Тору вернуть себе мо­лот от великана Трюма; помешал мастеру, который взялся построить стены Асгарда, закончить свою работу в срок и тем спас Фрейю, солнце и луну. Так что свирепое наказание, которому асы подвергли его (он должен до конца света си­деть под змеей, чей яд все время капает ему на лицо), сви­детельствует скорее о жестокости асов, чем об их справедливости.”[30] «Асы не раз попадали из-за него в беду, но часто он же выручал их своей изворотливостью»[31].

Например, в «Младшей Эдде» говорится, что когда боги подло убили проникшего в Асгард великана Тьяцци, его дочь Скади отправилась мстить за отца. Асы предложили ей выкуп, и та потребовала, чтобы те дали ей в мужья прекраснейшего из богов. Она подразумевала, что это, конечно же будет сын Одина Бальдр, но боги предложили разборчивой невесте встречную задачу — узнать жениха, глядя только на его ноги. Скади не угадала, выбрав Ньерда. У неё в свою очередь  было своё условие — асы должны были рассмешить горюющую по отцу великаншу-несмеяну[32]. У них долго ничего не получалось, наконец, изобретательный Локи привязал один конец веревки к бороде козы, другой — к своей мошонке. Подпрыгивая и крича от боли, Локи свалился на колени Скади, и та, не выдержав, рассмеялась. Мир был заключен.

4. Трикстер — господин многих искусств, мастер на все руки, иногда спутник культурного героя или сам культурный герой, его проводник, или его тень, тот, кто проверяет претензии героя на Силу и Власть. Трикстер — добытчик знаний через нарушение социального или космогонического запрета, инициатор мифологического действия.

Локи сопровождает Тора в нескольких его походах к инеистым великанам, он же спутник Одина и Хенира. Устоявшийся эддический кеннинг Локи — “родич и дядя, веселый попутчик и сотрапезник Одина и асов”. Локи — изобретатель рыболовной сети как снаряжения для ловли рыбы (его изобретение, кстати, оборачивается против самого изобретателя).

Рассматривая в ряде энциклопедических статей образ Локи в контексте северо-германской культуры E.М. Мелетинский и А.Я. Гуревич справедливо отмечают:

«Локи — вечный “добытчик” (посредством трюков), мифологических ценностей у карликов для богов, у богов для великанов и т. д., как оператор их вечной “циркуляции”. Локи выступает как комический дублёр Одина в космогонии и его демонический противник в эсхатологии. У них обоих есть шаманские черты, но шаманские странствия Локи ограничены горизонтальной проекцией, тогда как образ Одина тесно связан с мировым древом. Условно Одина и Локи можно соотнести как белое и чёрное шаманство. В качестве позитивного творца Один — отец асов, а Локи — отец хтонических чудовищ, Один — хозяин небесного царства мёртвых для избранных, а Локи — отец хозяйки подземного царства мёртвых и тайный виновник первой смерти (смерти Бальдра), которая является одиническим жертвоприношением (реальный убийца слепец-Хёд — также, возможно, дублёр Одина).»

Плут Локи из любопытства и озорства идет на риск и жертвует собой в добывании разнообразных ценностей мира по неосторожности. Один — бог волшебства и мудрости, который ради знания неоднократно приносил в жертву собственное тело: первый раз — пожертвовав глаз, во второй — распнув себя на стволе Иггдрасилля.

Владыка асов “темен” на один глаз, но в то же время Одину все видно с престола Хлидскьяльв: “видит он все миры и все дела людские, и ведома ему суть всего видимого”, как видима она оку Вотана — Солнцу.

Один достиг просветления, добыл и даровал асам, ванам, карликам, альвам и людям смысл рун. Им же рождены многие искусства, включая поэзию. Впрочем, с поэзией не все так просто. Специалисты[33] пришли к заключению, что «нид» — хулительный стих — был первым из скальдических жанров. Таким образом скальды, которым Один покровительствует, это исполнители изначально хулительных, оскорбительных стихов, а искусство «скальдскап» — это, в известной степени, вызывающая поэзия.

Аватары Одина во всем соответствовали небесному Одину: “Рассказывают как правду, что когда Один и с ним дии пришли в Северные Страны, то они стали обучать людей тем искусствам, которыми люди с тех пор владеют. Один был самым прославленным из всех, и от него люди научились всем искусствам, ибо он владел всеми, хотя и не всем учил”.[34]

«… Он владел искусством менять свое обличие, как хотел. Он также владел искусством говорить так красиво и гладко, что всем, кто его слушал, его слова казались правдой. В его речи все было так же складно, как в том, что теперь называется поэзией (skaldskapr). Он и его жрецы зовутся мастерами песней, потому что от них пошло это искусство в Северных странах… Всем этим искусствам он учил рунами и песнями, которые называются (galdrar).»

Один часто покидает Асгард и бродит по Миру, где испытывает повстречавшихся ему. Один наказал жадного Хрейдмара с помощью проклятого кольца Андвари (“Речи Регина”), затем наказание за ту же жадность и подлость постигло Фафнира и Регина (“Речи Фафнира”). Один испытывал великана Вафтруднира (“Речи Вафтруднира”) и “излечил” его от излишнего самомнения.

Он же, Один, неузнанным, явился при дворе короля Олафа и много интересного рассказал этому монарху о конунгах и древних событиях, сумел ответить на все вопросы короля обо всех странах и вещах. И даже подкинул королевскому повару жертвенное мясо — два больших и жирных куска говядины — считая, должно быть, забавным, если августейший монарх и фанатичный христианин отведает языческой требы (“Сага об Олафе сыне Трюгви”, LXIV).

“Сага о посошниках” содержит рассказ про норвежского кузнеца, что жил неподалеку от шведской границы, у которого Один остановился на ночлег, а наутро даже попросил подковать своего коня: “… они пошли в кузницу и кузнец спросил гостя: “Где ты был прошлой ночью?” “В долине Медальдаль”. А это было далеко от Несьяр (где жил кузнец), потому хозяин резонно заметил: “Ты, судя по всему, большой обманщик, этого никак не может быть”. Ковалось кузнецу из рук вон плохо, и подковы вышли такими большими, каких он никогда не видывал. Но когда их примерили, они оказались коню впору. Когда конь был подкован, гость сказал: “Ты человек неученый и неразумный. Почему ты ни о чем не спрашиваешь?” Кузнец спросил: “Что ты за человек, и откуда явился, и куда держишь путь?” Тот отвечал: “Явился я с Севера и долго оставался тут, в Норвегии, но теперь думаю податься в Свейскую державу. И долго плавал я на кораблях, а теперь нужно привыкать к коню” Кузнец спросил: “Где же ты собираешься быть к вечеру?” “На востоке, в Спармёрке”, — отвечал тот. “Этого не может быть, — сказал кузнец, — ведь туда не доскачешь и за семь дней”. Гость вскочил на коня. Кузнец спросил: “Кто же ты?”  Тот ответил: “Слышал ты об Одине?” — “Слышал я, как его поминают.” — “Теперь ты можешь его узреть, — говорит гость. — И если ты не веришь тому, что я тебе сказал, смотри же теперь, как я перескачу на моем коне через ограду.” Он пришпорил коня, тот перелетел через ограду и не задел ее, а колья в ней были вышиной в семь локтей. Больше кузнец его не видел” (перевод А.Я. Гуревича).[35]

Один провоцирует события в «Саге о Волсунгах»:

«Сказывают так, что было разложено много костров вдоль палаты той; и вот стоит посреди палаты большая эта яблоня[36], о которой была речь. И тут говорится, что, когда расселись люди вечером вокруг костров, то человек некий вошел в палату. Тот человек был людям неведом с виду. Тот человек так был одет: плащ на нем заплатанный, ступни босые, а на ногах холстинные штаны. Тот человек в руке держал меч и шел прямо к родовому стволу, а на голове у него шляпа; был он очень высок и стар и крив на один глаз. Он взмахнул мечом и так вонзил его в ствол, что меч тот вошел в дерево по руко­ять. Все люди приветствовали того человека; тогда он заговорил и сказал;

– Тот, кто этот меч вытащит из ствола, получит его от меня в дар, и сам он в том убедится, что никогда не держал в руках лучшего меча.

Затем выходит этот старик вон из палаты, и никто не знает, кто он такой и куда идет. Тут повскакали они с мест и заспорили о том, кому взяться за меч; думали, что достанется он тому, кто первым до него доберется. Наконец знатнейшие подошли первыми, один за другим, но не было тут такого, кому бы удалось это дело, ибо меч не шелохнулся ни в какую сторону, сколько за него ни хватались. И вот подошел Сигмунд, сын Волсунга-конунга, схватил меч и вырвал его из ствола, точно он там лежал свободно, дожидаясь Сигмунда. Это оружие так всем было по душе, что никто, думалось им, не видал ему равного…»[37]

Вокруг меча между Сигмундом и Сиггейром-конунгом разгорается спор, Сиггейр предлагает обмен меча на его тройной вес в золоте, Сигмунд отказывает. Тогда, затаив обиду, Сиггейр нападает на Волсунга с ратью, убивает его, а детей, включая Сигмунда, берет в плен… и т.д.

В дальнейшем, по тексту саги, Один еще несколько раз является «неузнанным»: в качестве перевозчика-лодочника, который исчезает на глазах Сигмунда вместе с трупом отравленного Боргхилдой Синфьотли; он же подстраивает гибель Сигмунда, лишая его и своего подарка и Удачи.

«Вот Сигмунд-конунг трубит в свой рог, что остался ему oт отца, и побуждает дружину. Было у Сигмунда дружины много меньше. Завязалась тут жестокая битва, и хоть был Сигмунд стар, а все же сражался он люто и все время был впереди своих. Не устоит перед ним ни щит, ни броня, а он весь день идет прямо на вражескую дружину, и никто не знает, чем кончится бой между ними. Много там летало дротов и стрел, и так помогали ему вещие его дисы, что не был он ранен, и неведомо, сколько людей пало от него, и были у него обе руки в крови по самые плечи. А когда продлился бой тот некое время, явил­ся на поле том человек в нахлобученной шляпе и синем плаще; был он крив на один глаз, и в руке у него — копье. Этот человек высту­пил навстречу Сигмунду-конунгу и замахнулся на него копьем. А когда Сигмунд-конунг ударил со всей силы, столкнулся меч с копьем тем и сломался пополам на две части. Тут Сигмунда-конунга покину­ли Удачи, и многие пали из его дружины…»  На вопрос, можно ли его выходить, раненный Сигмунд отвечает: «Меня же бросили боги, так что не позволю я себя лечить, не хочет Один, чтоб мы обнажали меч, раз сам он его разбил; бился я в битвах, пока это было ему угодно.»

Люди, их жизни — игрушки в руках игреца Одина.

Вот уже он помогает сыну Сигмунда — Сигурду добыть себе жеребца из породы самого Слейпнира:

«… пошел Сигурд в лес и встречает он старика с длинной бородой, и был он ему незнаком. Старик спросил, куда Сигурд идет. Тот ответил:

– Надо мне выбрать коня. Присоветуй мне. Тот молвил:

– Пойдем и погоним коней к реке той, что зовется Бусилтьорн.

Они стали гнать коней в глубокое место реки, а те поплыли обратио к берегу, кроме одного жеребца, и его то взял себе Сигурд. Тот жеребец был серой масти и молод годами, велик ростом и красив собой; никто еще не садился к нему на спину. Бородатый человек молвил:

– Этот жеребец происходит от Слейпни(ра), и тщательно надо его взрастить, чтобы стал он всех коней лучше.

И тут человек исчез. Сигурд назвал коня Грани, и был тот конь превосходен: Один его выбрал.»

И перекован заново тот злополучный меч в знаменитый Гарм, которым будет убит змей Фафнир и добыто проклятое карликом Андвари богатство. Золото, из-за которого уже немало погибло героев, из-за которого смерть ждет опять-таки и самого Сигурда, и его возлюбленную, непокорную валькирию Брюнхилд, и многих других — речь о будущем сокровище Нифлунгов (Нибелунгов).

К слову, Брюнхилд (Сигрдрива) — это еще одна кукла в руках «хитрого Хрофта». Она некогда ослушалась Одина и была им погружена в сон посредством волшебного шипа. Один лишил ее права побеждать в битвах, но по дьявольской иронии оставил вещий дар, так что валькирия провидит всю тщетность своего желания быть счастливой с любимым.

Сигурд на коне, выбранном тем же Одином, достиг места, где за языками пламени и стенами щитов лежала валькирия, и разбудил ее, вспоров перекованным мечом Одина плотную броню на теле девы. Дав валькирии клятву жениться на ней, он нарушил свое слово, став мужем Гудрун.

После смерти Сигурда в результате подстрекательства той же Брюнхилд, она покончила с собой, взойдя на его погребальный костер. Сюжет этот богато представлен в ряде песен Старшей Эдды и сагах.

В самом конце «Саги о Волсунгах» вновь появляется Один — «некий муж, высокий, могучий и кривой на один глаз» — и отчески подсказывает слугам Йормунрека-конунга (Германариха), как убить неуязвимых для железа детей Гудрун — Хамди и Сорли:[38] «Загоните их камнями в Хел(ь).»

Одной рукой Один одаривает тех, кто чтит его, а другой — отбирает. Выдающийся скальд Эгиль Скаллагримссон, живший примерно в 910-990 гг. так сообщает об непостоянстве Одина (называя его каждый раз иносказательно) в песне «Утрата сыновей» (22-24):

В испытании, которое Один устраивает людям, он проявляет и свое коварство, и черное злодейство, хотя при этом он остается справедливым — высшим и жестоким посмертным судьёй. Вспомнить хотя бы, как Один наказал за жестокость конунга Гейррёда, что пытал Одина-Гримнира между двух огней, а в конце концов был зарезан своим же собственным мечом и погиб без оружия в руке, самым неподходящим для викинга образом:

Конец я твой знаю

ныне же к Иггу,

клинком упокоен, пойдешь;

дисы в гневе;

ныне дерзнешь ли

на Одина глянуть, представ.[40]

Таким образом, Гейррёд должен отправиться в Хель. Было бы странно думать, чтобы Один принял Гейррёда, своего мучителя, который не прошел испытания, в  небесную дружину.

Вот весьма характерное сказание о трикстерном поведении Одина, запечатленное Снорри в его Эдде, в “Языке поэзии”, и ставившее даже маститых исследователей в тупик своей бессмысленностью: “Один отправился в путь и пришел на луг, где девять рабов косили сено. Он спрашивает, не хотят ли они, чтобы он заточил им косы. Те соглашаются. Тогда, вынув из-за пояса точило, он наточил косы. Косцы нашли, что косы стали косить много лучше, и захотели купить точило. Он сказал, что пусть тот, кто хочет купить точило, заплатит за него в меру. Это всем пришлось по душе, и каждый стал просить точило для себя. Один бросил точило в воздух, но, так как все хотели схватить его, вышло, что они полоснули друг друга косами по шее.”

На этом трикстерные проделки Одина не завершились. Проникнув в пещеру великана Суттунга, где был сокрыт «мед поэзии», в образе змея, он соблазнил великаншу-хранительницу, назвавшись при этом именем Бёльверк (Злодей) («Речи Высокого», 97-98)[41]

Спустя три дня злодей Один превратился в орла и спешно улетел, отягощенный поживой. Великан Суттунг догадался, что у него украли мед, тоже обратился орлом и бросился в погоню. “Как увидели асы, что летит Один, поставили они во дворе чашу, и Один, долетев до Асгарда, выплюнул мед в ту чашу. Но так как Суттунг уже настигал его, Один выпустил часть меда через задний проход. Этот мед не был собран, его брал всякий, кто хотел, и мы называем его “долей рифмоплетов” — рассказывает Снорри Стурлуссон.

5. Трикстер аморален, с точки зрения существующей этической системы культурного героя. Он стоит на грани мира человеческого общества и первобытного мира Дикой Природы, поэтому с точки зрения социального человека смешон, нерассудителен или бессознателен. Обладает зачастую ярко выраженными чертами соблазнителя — гиперсексуала и обжоры. Склонен к перемене пола.

Локи, как трикстер проявляет животную прожорливость и успешно соревнуется в поедании пищи с Логи — духом пламени во время знаменитого похода с Тором к Утгарда-Локи, который описан подробно у Снорри Стурлуссона в «Младшей Эдде». «Никто не съест своей доли быстрее меня,» — говорит Локи.

Животная природа Локи проявляется и в его детях, это волк (vargr) Фенрир и Мидгардский змей. Конь  Слейпнир рожден Локи, обернувшемся в кобылицу, от великанского жеребца. Принадлежность к хтоническим существам, по-видимому, вообще ассоциировалась в скандинавской мифологии со способностью менять пол и обличие.[42] Локи — родитель всех ведьм.

Найдя на костре

полусгоревшее

женщины сердце,

съел его Локи;

так Лофт зачал

от женщины злой;

отсюда пошли

все ведьмы на свете.

(«Песнь о Хюндле»)[43]

Как мы уже видели, Один легко удовлетворяет свою любовную похоть в случае с похищением «меда поэзии», главным образом за счет красноречия. У Саксона Грамматика в «Деяниях датчан» присутствует еще рас­сказ о сватовстве бога Одина к Ринд.[44] По Саксону, Ринд — дочь короля рутениев. Одину предсказано, что именно от Ринд родится мститель за Бальдра, и потому он желает овладеть девой. Он переодевается человеком и приходит ко двору рутениев, называется военачальником, выигрывает решающую битву и требует Ринд себе в награду. Но Ринд он совсем не нравится. Девушка толкает его так, что он сильно ударяется подбородком об пол, Один гневается и обрушивает на Ринд руническое заклятие, написанное на коре дерева. Ринд сходит с ума. Тогда Один переодевается женщиной-знахаркой, предписывает Ринд горькое лекарство и, чтобы девушка не вырывалась, советует привязать ее к кровати. Его совет исполняют, и тогда он овладевает беспомощной Ринд силой. Прочие боги гневаются на Одина за столь неблаговидный поступок и даже на время изгоняют его.[45]

У Меркурия, с которым Одина отождествляли, позорно похотливая природа, и он — отец Пана, бога Дикой Природы. (Цицерон. О природе богов (56)). Тут, следуя античным и средневековым параллелям надо вспомнить, что и греческий Гермес — отец Пана, то есть породитель Дикой природы (Аполлодор. Эпитома. VII.38). Хотя сам Гермес-олимпиец превосходит всех богов благодетельностью, но от юноши Гермеса у нимфы Дриопы рождается Пан, сразу бородатый, с рогами и козлиными рогами и “чудище с виду” (Гомер. XIX. К Пану, 1). Нимфа бросила сына в ужасе, Гермес “очень душой веселился, глядя на милого сына”, а потом понес сына на Олимп и, “покатилися со смеху боги”.

Гермес — владелец мира зверей , а, значит, и Меркурий, и сам Один стоят также вплотную к животному миру. Один, хоть и не рогат, но потомок Мировой Первокоровы.[46] Впрочем, Одина ассоциировали уже после эпохи викингов с рогатым Королем Леса, предводителем Дикой Охоты.

“Огненноокие львы, белоклыкие вепри, собаки,

Овцы, сколько бы их на земле ни кормилось широкой, –

Четвероногие все да пребудут под властью Гермеса!”[47]

Власть над животным миром, а также черты его как оборотня и животная гиперсексуальность указывают на архаичность бога Гермеса, как и славянского Велеса.

Владея шаманскими техниками и магией сейда, Один “на острове Самсей бил в барабан, средь людей колдовал, как делают ведьмы» — обвиняет Локи верховного аса, прибавляя: «ты — муж женовидный». Впрочем, это лишь его ответ на примечание Одина, что Локи «под землей сидел восемь зим, доил там коров, рожал там детей, ты — муж женовидный».[48]

Обвинения стоят друг друга, насколько они оскорбительны можно судить по реакции героя одной из исландских прядей, новообращенного христианина Торвальда Кодранссона, когда против него и епископа-крестителя язычники сочинили нид:

«Родил детей епископ девять,

всем им Торвальд отец.»

Торвальд убил двух сочинителей. На вопрос епископа, за что, последовал ответ: «Nак как они сказали, что мы имели детей вместе…»[49]

Когда Хеймдалль (по другой версии Локи) советует Тору переодеться женщиной, чтобы выручить свой молот у великанов, громовержец возражает:

«Меня назовут

женовидным асы,

если наряд я

брачный одену.»

(«Песне о Трюме», 17)

В нордической Традиции известны две взаимоисключающие формы древней магической практики: galdr (гальд) и seidr (сейд). И Один единственный из богов владеет обеими.

“Гальд — это магия заговоров, смесь поэзии и чародейства. Люди — во всяком случае, в период язычества — терпимо относились к практикующим гальд, чего нельзя сказать о сейде, который являлся практикой одновременно и вторичной, и вызывающей неприятие многих. Действительно, сейду свойственна некая “аура” антисоциальности и порочности, чему можно предложить множество объяснений. Занятие сейдом ввергало того, кто его практиковал, в состояние временной слабости, что делало этот вид магии неприемлемым для воинов; и действительно, заниматься сейдом было предоставлено женщинам. Позднее, с течением времени и соответственно обычаям, сформировалось мнение, согласно которому практика сейда стала считаться недостойной мужей… Сейд во многих отношениях сходен с шаманизмом, поскольку и тот, и другой подразумевают вхождение в состояние транса. С точки зрения воина, транс — состояние, малопригодное для мужчины, ибо делает его беззащитным перед лицом агрессии. Пророческие сновидения — дело другое: даже воины время от времени должны спать. Однако подвергать себя опасности ради занятий магией? Это должно было казаться воинам совершенно неприемлемым,” — пишет Фрея Асвинн. Перечень описанных Тацитом племен охватывает пространство от фризов до данов, т.е. включает в себя предков народов, практиковавших сейд. Женщины этих народов, как их описывает Тацит, были замечательными волшебницами и обладали великим могуществом:

«8. …Германцы считают, что в женщинах есть нечто священное и что им присущ пророческий дар, и они не оставляют подаваемые ими советы и не пренебрегают их прорицаниями”[50].

Им, несомненно, был известен некий чисто женский способ окрашивания рун, пред которым бледнеют мужские. «Раз в месяц, в течение почти недели, в соответствии с естественным циклом из тела женщины выделяется кровь. Это явление, несвойственное мужчинам, чаще ошибочно рассматривается как стигмат нечистоты, чем как обновление природой собственного потенциала. И, тем не менее, женские регулы почти повсеместно расцениваются как источник огромной магической силы. Большинство мужчин впадают в растерянность при столкновении с этим совершенно естественным феноменом. То, что о регулах можно забыть, когда их нет, что их можно эффективно сдерживать, когда они приходят, — это недоступно пониманию среднего мужского рассудка. То, что это явление обретает магический смысл, якобы делает его в чистом виде порочным, привнося оттенок непристойности и сексуальности в восприятие его мужчиной»[51].

До нашего времени сохранилось выражение «кричать, как сейдовская баба» — речь идет о ведьмах, которые якобы в Вальпургиеву ночь (1 мая) слетались на Лысую гору. Вот как эти сведения перекликаются с “Сагой об Инглингах” из уже упомянутого «Круга Земного»: “VII. …Один владел и тем искусством, которое всего могущественнее. Оно называется колдовство. С его помощью он мог узнавать судьбы людей и еще не случившееся, а также причинять людям болезнь, несчастье или смерть, а также отнимать у людей ум или силу и передавать их другим. Мужам считалось зазорным заниматься этим колдовством, так что ему обучались жрицы. Одину было известно о всех кладах, спрятанных в земле, и он знал заклинания, от которых открывались земля, скалы, камни и курганы, и он словом отнимал силу у тех, кто в них жил, входил и брал, что хотел”.

6. Трикстер — оборотень, перевертыш, игрок, иллюзионист, и для него не существует привычного понятия о жизни и смерти, потому что игра каждый раз может быть начата сначала и в любой момент прекращена. Трикстер не всегда выходит победителем из затеянной игры, и может попасть впросак, оказаться жертвой собственной хитрости.

Один многолик, вот только некоторые из его бесчисленных имен. Меняя имя, меняешь образ свой, словно примеряешь карнавальную маску, поворачиваясь к действительности каждый раз загримированной личиной.

“Я — Грим-личина

и Ганглери-странник,

Вождь — мне имя, тож Шлемоносец,

Друг и Сутуга,

Третий  и Захват,

Высокий  и Слепо-Хель,

Истый, Изменный,

Исторгатель,

Радость Рати и Рознь,

Тож Одноглазый, тож Огнеглазый,

Злыдень и Разный,

Личина и Лик,

Морок и Блазнь,

Секиробородый, Даятель Побед,

Широкополый, Смутьян,

Всебог и Навь-бог,

Всадник и Тяжбог, –

вовек не ходил я

средь человеков,

своих не меняя имен.

Ныне у Гейррёда

я — Гримнир-личина;

я же у Эсмунда был

Мерин, впрягшийся

в сани, Кормилец;

я на тинге — Цветущий

я же в битве — Губитель;

Ярый, Равный,

Вышний. Брадатый,

Посох и Щит для богов.”[52]

Так или иначе, Один был сравнительно легко схвачен Гейррёдом и восемь дней провел в пытках средь двух костров, пока на девятый его не освободил, дав напиться и вернув тем самым жизненную силу, сын жестокого конунга Гейррёда. Но если здесь Один вполне сознательно шел на испытание, в другом случае он остался в проигрыше из-за своей любви к путешествиям — жена Фригг изменяла мужу Одину с его братьями, пока супруг скитался:

[Локи сказал:]

Молчи-ка ты, Фригг!

Ибо Фьегюна дщерь,

как раз ты блудить горазда:

Вили и Ве,

хоть Видрир — твой муж,

с тобою любились оба.[53]

Если асов почитать, как светлых богов, то Локи конечно же чернец среди них, он Лофт — «сеятель раздоров». У Локи, согласно Младшей Эдде, есть такие устоявшиеся среди современников эпитеты (кеннинги): зовут его “родичем и дядей, веселым попутчиком и сотрапезником Одина и асов”, “вором великанов”, “похитителем козла, ожерелья Брисингов и яблок Идунн”, “недругом богов”, “коварным асом”, “наветчиком и обманщиком богов”. Еще у Локи есть эпитет “виновник распрей”. Для забавы он летал в соколином оперении и, понадеявшись на собственную неуловимость, был пойман великанами, но, попав впросак, он пообещал привести к ним самого Тора без молота и волшебного пояса Силы. Обещание Локи сдержал наполовину. Тора привел во всеоружии, и великаны расплатились жизнями.[54]

Попался Локи и еще раз, прилепившись к волшебной палке, которую нес великан в образе орла. За освобождение Локи расплатился тем, что выманил из Асгарда богиню Идунн с волшебными молодильными яблоками, впрочем, словно опытный шахматист переворачивающий доску и играющий уже другим «цветом», он вернул асам пропажу.

Проиграв свою буйну голову в споре карлику, изготовившему молот Тора, Локи сперва предложил за нее выкуп. Получив отрицательный ответ, он надел башмаки, “в которых он мог бежать по водам и воздуху” и бросился наутек. Когда же Тор поймал хитреца, тот остроумно заявил, что шея карлику не принадлежит, стало быть и отрубить голову нельзя. Когда карлик сшил ему в отместку губы ремешком, Локи вырвал его вместе с мясом.[55]

Нахамив асам в знаменитой «Перебранке Локи», хитрец превратился в лосося и прыгнул в воду, но был пойман не без помощи рыболовной сети, которую сам же и изобрел накануне.

Скованный Локи пребывает под землёй в наказание за свои выходки. На лицо Локи капает яд из пасти змеи, и его судорожные движения вызывают землетрясения. Один пирует со своими асами в светлом Асгарде.

Но вырвется Локи на волю, и сын его — волк Фенрир проглотит Одина в дни Рагнарёка.

7. Трикстер выступает, как Старый Мудрец с одной стороны и как юнец — с другой, в зависимости от того, каков находящийся рядом с ним культурный герой рядом культурный герой, чье чувство значимости Трикстер умаляет.

Выше мы застали Одина в образе умудренного старца или могучего мужа, и при поверхностном взгляде верховный ас никак не может походить на пронырливого паренька Меркурия или Гермеса, насмехающегося над светлыми богами.

Если обратиться к «Песне о Харбарде», мы обнаружим, что как раз здесь обернувшийся недорослем перевозчик-Один морочит голову собственному сыну — могущественному Тору.

Тор возвращался с востока и подошел к какому-то проливу. По ту сторону пролива был перевозчик с лодкой. Тор окликнул его:

1-2.«Эй, парень-парнище,

на том бережище чего стоишь?»

А тот ответил:
«Эй, стар-старичище,

Чего через водищу орёшь?»

Таким образом Тор в комичной этой ситуации представляется рядом с Харбардом-Одином стариком (несмотря на то, что в переводе это имя Одина и означает — Длиннобородый). В переводе Н. Корсуна, то, что В.Тихомиров интерпретирует как «человечишко», звучит «сопляком»:

Тор сказал:
«Неохота мне вброд
брести по заливу
и ношу мочить;
не то проучил бы
тебя, сопляка,
за брань и насмешки,
на берег выйдя!»[56]

После некоторых препирательств мнимый перевозчик говорит Тору, чтобы тот назвал свое имя, потому как ему приказано держать переправу: воров, конокрадов не возить, а возить лишь людей хороших и известных самому перевозчику, между тем Тор не производит на него впечатление без обувки, без одежки и порток. Тор уточняет, что он сын Одина, кто его сын и брат. В переводе у В. Тихомирова: «А сам я сильнейший — бог Тор перед тобою!». В переводе у А. Корсуна и вовсе: «Ты с владыкой богов беседуешь — с Тором!»(«Песнь о Харбарде»,8).

Затем происходит обычная перебранка. Тор клятвенно обещает пересчитать обидчику кости, тот не лезет за словом в карман, и обещает дождаться Тора на своем берегу. Тор рассказывает, как он побеждал великана за великанищем («Песнь о Харбарде», 15, 19, 23, 29). А Харбард хвалится, как он любился с девицами, и что это гораздо лучше, чем биться с мужами. Причем, спал он, как оказалось, сразу с семью родными сестрами. Харбард вспоминает, что соблазнял ночных наездниц, то есть валькирий, и жен уводил у мужей  («Песнь о Харбарде», 16, 18, 20, 30).

Тор утверждает, что дрался с женами берсеркеров, которые наводили на людей порчу, а Харбард отвечает, что не велика честь драться с женщинами. На вопрос Тора, кто научил его таким срамным и глумливым словам, Харбард отвечает, что люди из могильных курганов. Ярость Тора уже плещет через край, когда мнимый перевозчик сообщает богу, что его жена Сив сейчас гуляет с любовником, пока он тут на переправе застрял. Громовержец негодует — Харбард его задержал, на что собеседник ехидно замечает, мол «подумать только, великому Тору простой перевозчик помеха». И когда Тор, сообразив, что над ним издеваются, обещает припомнить Харбарду переправу, тот лишь усмехается в ответ: «А ешь тебя тролли!»

Хотя перевод В. Тихомирова восьмой строфы «Песни о Харбарде» представляется автору статьи верным по контексту, ведь там же Тор утверждает, что он Одинов сын, то есть никак не может быть одновременно владыкой богов, а является лишь сильнейшим из них, надо отметить, что Тор некогда занимал вершину древнегерманского пантеона, и даже к концу тысячелетии в некоторых областях Скандинавии его культ был в большем почете у бондов, чем культ прочих богов. Не случайно Адам Бременский в своем описании Скандинавии, составленном около 1070 г., рассказывает о храме в Уппсале так: «В этом храме, который весь разукрашен золотом, народ поклоняется статуям трех богов. Самый могущественный из них, Тор (Донар), сидит на своем престоле посредине храма. Водан и Фрикко сидят по ту и другую сторону от него. Отличительные черты каждого из них: Тор, как говорят, владычествует в воздухе и правит громом и молнией, ветром и дождем, хорошей погодой и урожаем. Другой, Водан, что значит «ярость», правит войнами и вселяет в людей храбрость перед лицом врагов. Третий, Фрикко, дарует смертным мир и сладострастие. Его идол снабжен поэтому громадным детородным членом. Водана же изображают они в доспехах, как мы — Марса, а Тор со своим скипетром кажется похожим на Юпитера…»[59]

Этим ритуальным скипетром-молотом Тор освящает погребальный костер Бальдра, хотя, казалось бы, жреческую церемонию должен проводить «местный шаман» Один. Тор совершает и своеобразное жертвоприношение, пихнув в костер пробегавшего мимо карлика.

Исследователь традиционной культуры Сергей Пивоваров (Святич) обратил наше внимание еще на несколько фактов, которые могут свидетельствовать в пользу временного главенства Тора, у которого затем пришелец Один отобрал ряд функций. Для этого придется снова обратиться к двум произведениям Снорри Стурлуссона.

В Прологе «Младшей Эдды» этот автор, следуя средневековой моде, возводит асов к легендарным троянцам, при этом утверждается, что вождь Один — далекий потомок Тора: “В северной части света он (Тор) повстречал прорицательницу по имени Сибилла — а мы зовём её Сив — и женился на ней. Никто не ведает, откуда Сив родом. Она  была прекраснейшей из женщин, волосы у неё были подобны золоту. Сына их звали Лориди, он походил на своего отца. У него был сын Эйнриди, а у него — Вингетор, у Вингетора — Вингенер, у Вингенера — Моди, у Моди — Маги, у Маги — Сескев, у Сескева — Бедвиг, у Бедвига — Атри, а мы зовём его Аннан, у Атри — Итриманн, у Итриманна — Херемод, у Херемода — Скьяльдун, а мы зовём его Скьёльд, у Скьяльдуна — Бьяв, а мы зовём его Бьяр, у Бьява — Ят, у Ята — Гудольв, у Гудольва — Финн, у Финна — Фридлав, а мы зовём его Фридлейв, а у того был сын Водан, а мы зовём его Один”.

Немаловажно, по мнению С. Пивоварова, и то, что Один описывается как пришлый в Скандинавию вождь. В «Саге об Инглингах» Снорри уточняет: «V. … В те времена правители римлян ходили походами по всему миру и покоряли себе все народы, и многие правители бежали тогда из своих владений. Так как Один был провидцем и колдуном, он знал, что его потомство будет населять северную окраину мира. Он посадил своих братьев Be и Вили правителями в Асгарде, а сам отправился в путь и с ним все дии и много другого народа…»

В рассказе о приходе в Скандинавию диев с Одином не упомянут ни один из богов-асов скандинавского пантеона — ни Тор, ни Браги, ни Тюр, ни Хеймдайль, ни другие — на основании этого наш коллега С. Пивоваров делает вывод, что пришельцем был лишь Один и ваны, упоминающиеся с ним.

Прочие же боги — типа перечисленных — почитались ещё до него, а Один вошёл в пантеон позднее, хотя и достаточно давно — ведь Тацит уже в первом веке говорит об особом почитании Меркурия материковыми германцами. Значит, приход культа Одина на север Европы следует отнести еще ко временам до Рождества Христова. О древности культа Тора свидетельствует, по нашему мнению, и тот факт, что Громовержец передвигается в пространстве на колеснице, подобно ариям, тогда как Один — уже на коне.

«Как такое произошло?» — задается вопросом С. Пивоваров. Скорее всего, он — Один — почитался какими-то пришельцами, которые, вторгнувшись на земли германцев, составили у них значительную часть аристократии. На сам факт существования этих пришельцев указывает миф о приходе асов. Асы, точнее aesir — это, конечно же, боги. Но в то же время многочисленность спутников Одина явно указывает на переосмысление древнего мифа. Любопытно, что для обозначения спутников Одина Снорри использует термин diar — слово, переводящееся как “боги”, однокоренное латинскому dio, эллинскому theos, индийскому deva: «VI. Рассказывают как правду, что когда Один и с ним дии (diar) пришли в Северные Страны, они стали обучать людей тем искусствам, которыми люди с тех пор владеют…»

Гипотеза С. Пивоварова нуждается в уточнении. Диями Снорри называет лишь жрецов народа асов, причем до исхода на север, в Скандинавию. То есть, некие выдающиеся люди, будучи асами, в то же время и дии: «II ….Страна в Азии к востоку от Танаквисля называется Страной Асов, или Жилищем Асов, а столица страны называлась Асгард. Правителем там был тот, кто звался Одином. Там было большое капище. По древнему обычаю в нем было двенадцать верховных жрецов. Они должны были совершать жертвоприношения и судить народ. Они назывались дыями, или владыками. Все люди должны были им служить и их почитать. Один был великий воин, и много странствовал, и завладел многими державами…»

Такое смешение характерно для времен еще до религиозной реформы Заратустры, разделившей окончательно арийских асуров-асов и дэвов-дивов-диев. Причем дэвы в древнеиранской мифологии и авестийской традиции стали зловредными существами, тогда как в «Ригведе» одни и те же боги выступают и асурами, и дэвами. Не эти ли реформы или подобные им заставили диев-асов покинуть прежние земли и совершить беспримерный переход из Азии на Север Европы?

Один делает диями и пришлых ванов: «Один сделал Ньёрда и Фрейра жрецами, и они были диями у Асов. Фрейя была дочерью Ньёрда. Она была жрица. Она первая научила Асов колдовать, как было принято у Ванов”.

Есть и еще один темный эпизод — косвенное свидетельство того, что именно ваны напали на асов, а не наоборот, и Один, спровоцировав очередную брань, предводительствовал не асами, а ванами:

«В войско метнул

Один копьё

Это тоже свершилось

В дни первой войны;

рухнули стены

крепости асов,

ваны в битве

врагов побеждали» [60]

Именно победившие ваны — Ньёрд, Фрейр и Фрейя, а не Тор, унаследовали престол Одина («Сага об Инглингах», IX-X).

Вероятно, Тор — это бог туземцев, жителей Скандинавии, а Один в ряде случаев — пришелец, молодой и наглый Трикстер, который ниспровергает могущественного Громовержца. Один занимает место Тора в древнегерманском пантеоне, переиграв его. В свою очередь и на асов с ванами на новом этапе истории и мифологии находится свой Трикстер — это пришелец Локи из рода йотунов, шут, шкодник в ботинках-скороходах, на фоне гениального старца-Одина и могущественного мужа-Тора.

Таким образом, Трикстер — это воплощение Силы, которая действует инициатором и катализатором общественных процессов в переходные моменты истории общества, при смене социо-культурных отношений.

*  *  *

На примере эддических богов — Локи и Одина — рассмотрен архетип «Трикстер». По пп. 1-7. выделены основные черты и функции Трикстера. В смежных работах, находящихся к марту 2005 года в печати, мною рассмотрены как Трикстеры античные Гермес и Одиссей, герои исторических анекдотов, басен, шванок и быличек: Диоген Синопский, поп Амис, Насреддин, Уленшпигель, Илья Муромец, ученик Дьявола и чёрт. Отсылаю заинтересованного читателя к этим новым публикациям, в том числе и на страницах следующего «Вестника Традиционной Культуры».

Опубликовано: Гаврилов Д. О функциональной роли Трикстера. Локи и Один как эддические трикстеры// Вестник Традиционной Культуры: статьи и документы. Вып. №3/ под ред. докт. филос. наук Наговицына А.Е., М., 2005. — 192 с., С. 33–59.

Полностью материал см.: Гаврилов Д.А. Локи и Один как эддические трикстеры / Гаврилов Д.А. Трикстер. Лицедей в евроазиатском фольклоре. — М.: Социально-политическая мысль, 2006. — 240 с. C. 33–63.

[1] Мюллер В.К. Новый англо-русский словарь. — М.: “Русский Язык”, 2002, С. 773.

[2] Радин П. Трикстер. — СПб.: «Евразия», 1999. См. также. Юнг К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов. — Мн.: “Харвест”, 2004.

[3] Radin P. The Trickster: A Study in American Indian Mythology (with commentaries by C.G.Yung and Karl Kerqnyi). London, 1956.

[4] Юнг К.Г. Психология образа трикстера/ Юнг К. Г. Душа и миф. Шесть архетипов. — Мн.: “Харвест”, 2004. С. 338–358.

[5] Maranda E.K., Maranda P. Structural Models in Folklore and Transformational Essays. — The Hague, Paris, 1971. р. 23.

[6]  Мелетинский Е.М. Культурный герой / Мифы народов мира. т.2. — М.: “Советская энциклопедия”, 1982. С. 25–28.

[7]  Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. — М.: «Лабиринт», 2003, С. 80–84.

[8] Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. — М.: «Лабиринт», 2002, С. 76–83.

[9] Хлевов А.А. Предвестники викингов. Северная Европа в I — VIII веках. — СПб.: «Евразия», 2002. С.169

[10] Струкова Т.А. Метаморфозы трикстера в лабиринте обыденности// Бог. Человек. Мир (Материалы ежегодной научной конференции). — М.: «Издательство Русского Христианского гуманитарного института», 2000.

[11] Топоров В.Н. Образ трикстера в енисейской традиции // Традиционные верования и быт народов Сибири. Новосибирск, 1987. С. 5–23.

[12] Пяткова Н.Л. Организующая роль трикстера в мифологии хантов и манси//Урало-сибирская научно практическая конференция. Екатеринбург: Уральский государственный университет. 2003.

[13] Abrahamian L. Lenin As a Trickster // Anthropology & Archeology of Eurasia. 1999. V.38. № 2. Р. 7–26.

[14] Топоров… С.17.

[15] Конева А.В. Анекдот как феномен культуры. Материалы круглого стола 16 ноября 2002 года. — СПб.: «Санкт-Петербургское философское общество», 2002. С.70–77.

[16] Стеблин-Каменский М.И. Древнескандинавская литература. — М.: «Высшая Школа», 1979. С. 49

[17] Старшая Эдда. В пер. В.Тихомирова / Корни Иггдрасиля (Эдда. Скальды. Саги), сб. под ред. О.Смирницкой, — М.: “Терра”, 1997.

[18] Стеблин-Каменский М.И. Древнескандинавская литература… С. 50.

[19] Согласно «Младшей Эдде» Гевьон — дева, которой прислуживают умершие девушками

[20] Тут вспоминается перебранка Ильи Муромца с князем Владимиром на пиру, перебранка Садко с гостями и купцами именитыми, перебранка Василия Буслаева с новгородцами, перебранка Ильи Муромца с Идолищем или Калиным-царем, Одиссея — с женихами, распри олимпийских богинь Афины и Геры с одной стороны — Афродиты с другой стороны. Словом, жанр весьма традиционный.

[21] Хлевов А.А. Предвестники викингов… С. 169.

[22] Нельзя не вспомнить и о Гермесе, убийце тысячеглазого исполина Аргуса, из которого было создано звездное небо. Один зашвырнул на небо глаза турса Тьяцци, и они загорелись там звездами, прежде он же сотворил звезды из сверкающих искр Муспелля, а из черепа Имира  — сам небосвод.

[23] Старшая Эдда. В пер. В.Тихомирова…

[24] Старшая Эдда. В пер. А. Корсуна, под. ред. М.И. Стеблин-Каменского/ Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах, М.: Художественная литература, 1975.

[25] Старшая Эдда. Русская классная библиотека под ред. А.Н.Чудинова, СПб. 1897.

[26] Арон Гуревич. Избранные труды. В 4-х т.т. Том 1. Древние германцы. Викинги. — М. — СПб.: «Университетская книга», 1999. С.174.

[27] О происхождении германцев, 9 / Корнелий Тацит. Собр. соч. в двух томах. т.1., — Л.: «Наука», 1969.

[28] Средневековая латинская литература IV–IX вв. М. 1970.

[29] История бриттов, 98 / Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. — М.: «Наука», 1984, С. 5–137.

[30] Стеблин-Каменский М. И. Древнескандинавская литература… С. 50.

[31] Младшая Эдда, в пер. О.А. Смирницкой, под ред. М.И. Стеблин-Каменского. — М.: НИЦ «Ладомир», 1994.

[32] Похожую задачу успешно решил полностью асоциальный Иван-дурак из русских сказок, став мужем царевны и престолонаследником.

[33] Гуревич Е.А., Матюшина И.Г. Поэзия скальдов. Отв. Ред. Е.М. Мелетинский. — М.: РГГУ, 1999, С. 488–491.

[34] Снорри Стурлусон. Круг Земной. — М.: «Наука», 1980.

[35] Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства, — М.: «Искусство», 1990, С .101. см. также. Кongesoger. Sverre-soga, Baglarsoger, Oslo, 1962, Р. 253–254.

[36] Родовое дерево.

[37] «Сага о Волсунгах», III. в пер. Б. Ярхо/ Корни Иггдрасиля (Эдда. Скальды. Саги), сб. под ред. О.Смирницкой, — М.: “Терра”, 1997.

[38] Хамди и Сорли мстили по настоянию Гудрун Йормунреку за смерть своей сестры  Сванхилд, отрубив ему руки и ноги.

[39] Поэзия скальдов. В пер. С. В. Петрова. — Л.: «Наука», 1979, С. 21.

[40] «Речи Гримнира», 53 / Старшая Эдда. В пер. В.Тихомирова

[41] Старшая Эдда. В пер. А.Корсуна…

[42] Гуревич Е. А., Матюшина И. Г. Поэзия скальдов… С. 469.

[43] Старшая Эдда. В пер. А.Корсуна…

[44] От Ринд у Одина будет сын Вали, который отомстит за Бальдра, убив слепца Хеда, и останется жив после Рагнарека.

[45] Скандинавская мифология: Энциклопедия. — М.: Изд-во «Эксмо»; CПб.: «Мидгард», 2004. С.127.

[46] Младшая Эдда рассказывает, как Мировая Корова Аудумла лизала камни, и из них возник человек Бури (родитель), его сын Бор (рожденный) взял в жены Бестлу, дочь великана Бельторна. И она родила троих сыновей: одного звали Один…

[47] Гомер. III. К Гермесу, 569–571.

[48] «Перебранка Локи», 23–24. В пер. А. Корсуна.

[49] со ссылкой на «Прядь о Торвальде Бывалом» и «Сагу о крещении» (XIII-XIV вв.)    Гуревич Е. А., Матюшина И. Г. Поэзия скальдов… С. 468.

[50] О происхождении германцев, 8/ Корнелий Тацит. Собрание сочинений…

[51] F.Aswinn. La magie du Seidr//IRMIN, Nо4, 1995.

[52] «Речи Гримнира», 46–49 / Старшая Эдда. В пер. В. Тихомирова.

[53] «Перебранка Локи» / Старшая Эдда. В пер. В. Тихомирова.

[54] Язык поэзии /  Младшая Эдда. — М.: НИЦ “Ладомир”, 1994. С. 113, С.120

[55] там же, С. 129–130.

[56] «Песне о Харбарде», 13.

[57] Пер. В. Тихомирова

[58] Пер. А. Корсуна

[59]  Magistri Adam Bremensis gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum. Ed. B. Schmeidler, 3. Aufl., Hannover, 1917, Р. 257–260.

[60] «Прорицание вёльвы», 24. В пер. А.Корсуна.

[1] Юнг К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов. — Мн.: “Харвест”, 2004.

Изъян и у доброго сышешь,

а злой не во всем нехорош.

(“Речи Высокого”, 133)

Ранее мы рассмотрели традиционное противостояние Белого и Черного богов на примере эддических Хеймдалля и Локи [1]. Обрисовав портрет светлейшего из асов, мы доказали, что он может рассматриваться как Белый бог, а его противник — Локи — как Черный бог. Были также сформулированы свойства, большинству из которых должен был бы по нашему мнению отвечать образ Белого бога, главные черты образа Черного бога определены ранее [2,3]. Вместе с тем нельзя не отметить, что в любой системе традиционализма, за исключением разве ярко выраженной авестийской, есть божества, объединяющие в себе образы этих двух непримиримых соперников. В Индии — Рудра-Шива [4], у славян, возможно, Род, а затем и Велес [5]. Что же касается германцев — главным образом, скандинавов, — у них это Один.

Чтобы “не растекаться мыслию по древу” построим статью таким образом. Последовательно перечислим характерные черты Черного и Белого богов, объединенных попунктно, а затем докажем наличие этих свойств у Одина. Перечень построим по принципу “от внешнего к сути”, т.е. от того, что лежит на поверхности, к тому, что спрятано внутри эддических текстов.

1. Белый бог, как и Черный бог, — это прабоги, боги старшего поколения.

Один — Альфэдр, первый из асов, обычное его обличие — одноглазый старик в широкополой шляпе. Его зовут Харбард — Длинная Борода. Он отец многих богов, участник Творения Мира и людей. Однако, в этом процессе Творения, как мы увидим, он выступает в том числе и разрушителем (см. ниже п. 8).

2. Белый и Черный боги — это соперники; первый обладает атрибутами белизны или Света, но второй есть хтонический персонаж, такой, что кроме черноты под землей, ему подчинены чернота на земле и чернота на небе.
3. Черный бог связан со смертью и миром мертвых, ему подчиняются некоторые человекоподобные существа, ответственные за Тьму. Белый бог, напротив, противостоит миру мертвых и смерти.

Один — Всебог, он “лучший из асов”, отец светлейших — Хеймдалля и Бальдра. “Ярый” и “Родитель Живущих” — хейти Одина. Оком Вотана именовали германцы тресветлое Солнце; Млечный путь — это дорога Вотана [12]. Большая Медведица — колесница Его (wagen des Wodan). Золотом светится Вальгалла, “легко отгадать, где Одина дом”.

“Гладсхейм — двор пятый,

Отрадный, где Вальгалла

златозарна воздвиглась;

там Хрофт избирает

ратных мужей

чтодневно в битвах убитых”

(8, “Речи Гримнира” [6])

Один, как Белый бог, возглавит асов и их союзников, когда во время Рагнарека выйдут против них на поле Вигрид сыны Муспелля, ведомые Суртом-Черным, и отродья Хель, во главе с отцом богини смерти, Черным “недругом богов” — Локи.

Согласно “Речам Гримнира”, Один это одновременно и Вальфэдр, Отец Павших и Навь-бог, он — бог смерти и владеет частью «душ» умерших. Один — Исторгатель и Морок, Губитель в битвах, злой гений, что похищает «души» посредством валькирии и собирает небесное войско мертвецов в Вальгалле, куда путь им через ворота Вальгринд. Корень Val-Vel у германцев, славян и балтов связан со смертью, т.е. разрушением. “Славянское имя” Одина — Велес, который является “пастырем душ умерших”. Тем самым в его власти чернота на небе.

Один зовется “Бог Висельников и Тюр повешенных”,  он — сама Рознь, и сеет на земле раздоры. Ему подчинены волки и вороны, традиционно отождествляемые с чернотой на земле (см. п.4).

Именно Один наделил Хель властью, которой та обладает, именно он поставил Хель “владеть девятью мирами, дабы давала она приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезни или от старости”. Хель имеет облик женщины, но половина ее мертва и ужасна. Один владеет волшебным копьем, копье же — традиционно — оружие Нижнего мира. Таким образом, Один управляет чернотой под землей.

4. К миру Черного бога относятся животные — ворон, волк (или пес), змей (выезжающий из (из-за) воды) — как ипостаси Черного бога или проявления, подвластные Ему. Белый бог зооморфически связан с благородными птицами (орел, сокол, ястреб) или лебедем, скотом (бык или корова, тур, олень) и противостоит змею.

Одину как Навь-богу всюду сопутствуют два волка — Гери и Фреки, и два ворона — Хугин и Мунин. Он — “ас воронов” и -Хральфнагуд.

Вороны летают по Белу Свету и обо всем виденном рассказывают Одину, а возможно, и вещают словами Одина, заметив попрание его законов на земле:

Убит был Сигурд

к югу от Рейна, —

с дерева ворон

каркнул громко:

“Атли о вас

клинки окровавит!

Злобных убийц

клятвы погубят!”

(5, “Отрывок песни о Сигурде”, [7])

Cимволика связи с Нижним миром налицо. Ворон — падальщик, и волки тоже. “Часто волкам достаются трупы…” — говорит Сигрун во “Второй песни о Хелги убийце Хундинга” (строфа 25). “Лакомство волчье — падаль…” -утверждает Гудмунд в “Первой песни о Хелги убийце Хундинга” (строфа 36), и “рыщут по миру Видрира псы, трупов алкая”(там же, строфа 13).

[Гудмунд сказал:]

“Дай мне раньше

у Волчьего Камня

трупом твоим

воронье насытить,

чем псов и свиней

твоих накормить;

пусть боги тебя

покарают, как должно.”

(44, “Первая песнь о Хелги убийце Хундинга” [7]).

В то же время Один как Белый бог и потомок коровы Аудумлы, будет биться с Волком Фенриром, сыном злокозненного Локи. Именно Один низверг в глубокое море Йормунганда — Мирового Змея, также порождение своего темного брата. Есть намек и на зооморфизм у сына Одина — противника Локи, “златорогого” аса Хеймдалля, голова которого названа в кеннингах “Языка поэзии” — мечом “Хеймдалля”.

5. Иногда Белый бог обладает подчеркнуто светлым (зорким) взглядом, а Черный бог частично или полностью “слеп”.

Владыка асов “темен” на один глаз, но в то же время Одину все видно с престола Хлидскьяльв: “видит он все миры и все дела людские, и ведома ему суть всего видимого”, как видима она оку Вотана — Солнцу.

6. Белый бог в той же степени, что и Черный бог, связан с зарождением новой жизни и судьбой.

Один — творец людей, Аска и Эмблы, которых он создал, по одной версии, вместе со своими эманациями Вили и Ве, по другой — с Хениром и Лодуром-Локи. До того, как Один нашел Аска и Эмблу, они, согласно “Прорицанию вельвы”, “не чаяли жребия и судьбы не имели”. Получив дух(разум), душу(дыхание) и тепло(кровь и цвет живого), люди обрели судьбу, или свой жребий.

Один и здесь столь же черен, сколь и светел. Он, как и Локи, сеет Смуту, Рознь, Морок (он и является ими самими), которые приводят к войнам, смерти и разрушению судеб людей. Один дает подчас неправую победу слабейшему, чтобы заполучить героя в Вальгаллу.

Вот в чем обвиняет брата сам “кузнец бед” — Локи:

Стоит вспомнить и о каре, постигшей валькирию Брунхильд (или Сигрдриву), за то, что ослушалась Одина. Об этом мы узнаем из “Саги о Волсунгах”, из “Речей Сигрдривы” и т.д.

8-10, “Поездка Брюнхильд в Хель” [7]

В “Gautrekssaga” Один, подобно норне, определяет счастливую судьбу своему приемышу Старкадру.

Таким образом, Один, как и его жена Фригг (“Колесо Фригг”), как и Норны (“узлы Норн”), участвует в формировании Судеб всего живого.

7. Блага в мире — от Белбога: Белый бог — просветитель, он добывает и дарит людям и иным богам знания; Белый бог является из своего мира в наш мир, чтобы совершенствовать его. Вред в мире — от Чернобога.

Вплоть до 19 века в Швеции сохранился обычай оставлять на поле нескошенным клок ячменя или пшеницы в жертву Одинову коню. О том сообщается, например, в той же Deutsche Mithologie von Jacob Grimm (стр.140). Аналогичный обычай сохранялся и в России, связанный с Велесом.

Жена Одина, Фригг — богиня брака и тем самым, продления рода.

Один — бог волшебства и мудрости, который ради знания неоднократно приносил в жертву собственное тело: первый раз — пожертвовав свой глаз, во второй — распнув себя на стволе Иггдрасилля. Таким образом он достиг просветления, добыл и даровал асам, ванам, карликам, альвам и людям смысл рун. Им же рождены многие искусства, включая поэзию. Потому нередко древние историки отождествляли Одина с Гермесом-Меркурием [13,14], которого “считают изобретателем всех искусств, он же признается указывателем дорог и проводником в путешествиях; думают также, что он очень содействует наживе денег и торговым делам”[15].

Аватары Одина во всем соответствовали небесному Одину: “Рассказывают как правду, что когда Один и с ним дии пришли в Северные Страны, то они стали обучать людей тем искусствам, которыми люди с тех пор владеют. Один был самым прославленным из всех, и от него люди научились всем искусствам, ибо он владел всеми, хотя и не всем учил [8]”.

Один часто покидает Асгард и бродит по Миру, где испытывает повстречавшихся ему и творит справедливость. Один наказал жадного Хрейдмара с помощью проклятого кольца Андвари (“Речи Регина”), затем наказание за ту же жадность и подлость постигло Фафнира и Регина (“Речи Фафнира”). Один испытывал Вафтруднира (“Речи Вафтруднира”) и “излечил” его от излишнего самомнения.

Владея шаманскими техниками и магией сейда, Один “на острове Самсей бил в барабан, средь людей колдовал, как делают ведьмы” (24, “Перебранка Локи”)… Вот как эти сведения перекликаются с “Сагой об Инглингах”

“VII. …Один владел и тем искусством, которое всего могущественнее. Оно называется колдовство. С его помощью он мог узнавать судьбы людей и еще не случившееся, а также причинять людям болезнь, несчастье или смерть, а также отнимать у людей ум или силу и передавать их другим. Мужам считалось зазорным заниматься этим колдовством, так что ему обучались жрицы. Одину было известно о всех кладах, спрятанных в земле, и он знал заклинания, от которых открывались земля, скалы, камни и курганы, и он словом отнимал силу у тех, кто в них жил, входил и брал, что хотел”[8].

Он явился при дворе короля Олафа и много интересного рассказал этому монарху (“Сага об Олафе сыне Трюгви”, LXVII).

“Сага о посошниках” содержит рассказ про норвежского кузнеца, что жил неподалеку от шведской границы, у которого Один остановился на ночлег, а наутро даже попросил подковать своего коня: “… они пошли в кузницу и кузнец спросил гостя: “Где ты был прошлой ночью?” “В долине Медальдаль”. А это было далеко от Несьяр (где жил кузнец), потому хозяин резонно заметил: “Ты, судя по всему, большой обманщик, этого никак не может быть”. Ковалось кузнецу из рук вон плохо, и подковы вышли такими большими, каких он никогда не видывал. Но когда их примерили, они оказались коню впору. Когда конь был подкован, гость сказал: “Ты человек неученый и неразумный. Почему ты ни о чем не спрашиваешь?” Кузнец спросил: “Что ты за человек, и откуда явился, и куда держишь путь?” Тот отвечал: “Явился я с Севера и долго оставался тут, в Норвегии, но теперь думаю податься в Свейскую державу. И долго плавал я на кораблях, а теперь нужно привыкать к коню” Кузнец спросил: “Где же ты собираешься быть к вечеру?” “На востоке, в Спармёрке”, — отвечал тот. “Этого не может быть, — сказал кузнец, — ведь туда не доскачешь и за семь дней”. Гость вскочил на коня. Кузнец спросил: “Кто же ты?”  Тот ответил: “Слышал ты об Одине?” — “Слышал я, как его поминают.” — “Теперь ты можешь его узреть, — говорит гость. — И если ты не веришь тому, что я тебе сказал, смотри же теперь, как я перескачу на моем коне через ограду.” Он пришпорил коня, тот перелетел через ограду и не задел ее, а колья в ней были вышиной в семь локтей. Больше кузнец его не видел” (перевод А.Я. Гуревича) [10].

В испытании, которое Один устраивает людям, он проявляет и свое коварство, и черное злодейство, хотя при этом он остается справедливым — высшим, хоть и жестоким посмертным Судом. Вспомнить, хотя бы, как Один наказал за жестокость конунга Гейррёда (“Речи Гримнира”), что пытал Одина-Гримнира между двух огней, а в конце концов был зарезан своим же собственным мечом и погиб без оружия в руке, самым неподходящим для викинга образом:

53.

Конец я твой знаю

ныне же к Иггу,

клинком упокоен, пойдешь;

дисы в гневе;

ныне дерзнешь ли

на Одина глянуть, представ.

Таким образом, Гейрред должен отправиться в Хель. Было бы странно думать, чтобы Один принял Гейрреда, своего мучителя, который не прошел испытания, в  небесную дружину.

Есть еще и такое, весьма характерное сказание, запечатленное Снорри в “Языке поэзии”: “Один отправился в путь и пришел на луг, где девять рабов косили сено. Он спрашивает, не хотят ли они, чтобы он заточил им косы. Те соглашаются. Тогда, вынув из-за пояса точило, он наточил косы. Косцы нашли, что косы стали косить много лучше, и захотели купить точило. Он сказал, что пусть тот, кто хочет купить точило, заплатит за него в меру. Это всем пришлось по душе, и каждый стал просить точило для себя. Один бросил точило в воздух, но, так как все хотели схватить его, вышло, что они полоснули друг друга косами по шее.” [9]

Похитив мед поэзии, и назвавшись при этом именем Бёльверк (Злодей), Один превратился в орла и поспешно улетел, отягощенный своей поживой. Великан Суттунг догадался, что у него украли мед, тоже обратился орлом и бросился в погоню. “Как увидели асы, что летит Один, поставили они во дворе чашу, и Один, долетев до Асгарда, выплюнул мед в ту чашу. Но так как Суттунг уже настигал его, Один выпустил часть меда через задний проход. Этот мед не был собран, его брал всякий, кто хотел, и мы называем его “долей рифмоплетов” [9].

Кроме того Один — предводитель знаменитой Дикой Охоты.

8. Иногда Белый бог ассоциируется с молодостью, а Черный бог — со старостью, и тогда их встреча — это испытание Белого Черным, а Света- Тьмой. В этом соперничестве с Черным богом Белый бог обретает целостность и избавляется от собственной ущербности.

Многие исследователи склоняются к тому, что милосердный Бальдр, чей приговор никогда не сможет свершиться, — одна из ипостасей Одина [11]: “Один молодой, чистый, совершенный. Бальдр был бы “юноша”, как Один — “старец”. Юный бог воплощает высшую ступень порядка и правосудия, но порядка слишком совершенного, нежизнеспособного. И Один, и Бальдр должны быть пронзены насквозь, чтобы достигнуть формы Пробуждения… Бальдр, как и его отец, был прекрасно осведомлен о том, каков рок должен свершиться. Поднимаясь на тинг, он прекрасно знал, на какую участь себя обрекает… Один шепчет на ухо (мертвому) сыну высшую тайну — заклинание, позволяющее преодолеть переходы и достичь Пробуждения…Быть может, Один-старец и Бальдр-юноша суть одно, чередующиеся, как чередуются тьма и свет, подлинный и идеальный порядок вещей”.

Ущербность светлого Одина — Бальдра — в его идеализме. Подвергая себя испытанию на тинге, практически неуязвимый, Бальдр не выдерживает столкновения с реальным положением вещей, и возвратится в мир лишь тогда, когда старая реальность сама падет. Но даже и тогда неразлучной тенью за ним вернется темный Один — слепец Хед, чтобы, кто знает, может быть вновь подвергнуть своего двойника испытанию. Один-Гримнир говорит, что он есть сам Слепо-Хель (Хельблинди), а Хель — богиня смерти, т.е. Один — это “слепая смерть, смерть без разбора” и в определенной степени справедливая.

9. Белый бог участвует в творении Мира, либо препятствует порче мира. Чернобог также участвует в Творении, либо портит только что созданный мир.

Один — творец Мироздания, он создал систему из девяти миров вместе с Вили и Ве и установил Миропорядок. Один — “правитель на небе и на земле, он величайший и славнейший из всех мужей”.

Однако, чтобы сотворить мир, сыновьям Бора пришлось убить и расчленить Имира. Смерть Имира — это сакральное расчленение, практиковавшееся разными народами: достаточно вспомнить индийского Пурушу, каждая из частей тела которого дала начало какой-либо части Мироздания.

При создании нового Мира Один выступает как Чернобог и нарушает тот Порядок, что был при Имире, т.е. разрушает мир, существовавший до Одина и состоявший лишь из Муспельхейма, Нифльхейма и Мировой Бездны. Старый мир, мир великанов, мир Бергельимира, Бора, Бури, Бестлы, Мимира великий Один перекроил на новый лад, упорядочив Бездну Мировой Энтропии.

Но и созданный им же самим новый Порядок, Один тоже попирает сам, хотя несколько иным образом. Так произошло, когда асы нарушили данную великану при постройке стены вокруг Асгарда клятву, тем самым подорвав устои своего мира.

Крепкие были

попраны клятвы,

тот договор,

что досель соблюдался…

Клятвы обманутому волку Фенриру тоже наверняка давали именем Одина.  Именно Один, тот, “что в битвах Губитель”, начал войну с ванами, результатом которой стало злодеяние — убийство безоружного заложника Мимира, т.е. и ваны в свою очередь нарушили устои мира. Хникар и Хникуд — имена Одина, что значит — “сеятель раздоров”. Несоответствие жизни асов тем принципам, которые они провозгласили, — это источник разрушения мира. Асы сами породили своих противников —  чтобы понять это, вспомните, чем похваляется Один в “Песне о Харбарде”, и в каком блуде Локи упрекает прочих асов.

“Прорицание вёльвы” [6]

Это воспитал Один. Он сам разрушил свой мир, однако, он же его и обновит, в который раз пожертвовав собой. Идея язычества в обновлении через уничтожение, т.е. реинкарнация.

Итоги таковы — Один есть не только бог-творец, но и бог-разрушитель. Один является одновременно и Белым, и Черным богом, т.е. самодостаточным, универсальным.

1. Гаврилов Д., Хеймдалль: Бел-бог против Чернобога.// «Мифы и магия индоевропейцев», № 9, — М.: София, 1998.
2. Белкин И., Как выглядел Черный бог// «Мифы и магия индоевропейцев», №№4-5, -М.: Менеджер, 1997, СС. 172–191.
3. Платов А., Бой на Калиновом Мосту или прогулка тропою Мертвых// «Мифы и магия индоевропейцев», № 5, — М.: Менеджер, 1997.
4. Cвами Садашивачарья, Род-Рудра: родной бог ариев// Наследие предков, N5, 1998.
5. Гаврилов Д., Велес-Один-Шива — великий бог индоевропейцев / Гаврилов Д., Елкин С., Протоязык и традиционализм, — М.: МГИФИ, 1997.
6. Старшая Эдда. в пер. В.Тихомирова / Корни Иггдрасиля (Эдда. Скальды. Саги), сб. под ред. О.Смирницкой, — М.: “Терра”, 1997.
7. Старшая Эдда. в пер. А.Корсуна. под. ред. М.И. Стеблин-Каменского/ Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах, — М.: Художественная литература, стр. 181–350.
8. Снорри Стурлусон, Круг Земной. — М.: «Наука», 1980. (перевод, статьи, примечания: А.Я.Гуревич, Ю.К.Кузьменко, О.А.Смирницкая,  М.И. Стеблин-Каменский)
9. Младшая Эдда. в пер. О.А. Смирницкой, под ред. М.И. Стеблин-Каменского, — М.: НИЦ Ладомир, 1994, 256 с.
10. Гуревич А.Я., Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства, — М.: Искусство, 1990, стр.101. см. также. Кongesoger. Sverre-soga, Baglarsoger, Oslo, 1962, рр. 253–254.
11. Арно д’Апремон, Один, владыка рун// «Мифы и магия индоевропейцев», №6, — М.: Менеджер, 1998.
12. Jacob Grimm. Deutsche Mythologie.2.Ausg.Gottengen, 1844, Bd.1–2. P.138,263
13. Гальфрид Монмутский, История бриттов. — М.: Наука, 1984, (98).
14. Корнелий Тацит, О происхождении германцев (9)/ Тацит, собр. Соч. В 2-х тт., т.1.-Л.: Наука, 1968.
15. Цезарь Гай Юлий, Записки о галльской войне, VI, 17.

Опубликовано: Д. Гаврилов. Белбог против Чернобога. Один против Одина // «Мифы и магия индоевропейцев», №10, М.: «София», 2002. С. 23–35.